Чтение 15–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

Обогнав колонну, я крикнул:

- Стой! - Затем объявил бойцам: - Отсюда до того дерева вы должны
пройти строевым шагом! Пока не промаршируем, до тех пор не сойдем с этого
места. Первая рота, равняйсь!

Знаете ли вы, что такое строевой шаг? Парад на Красной площади. Все
враз поднимают ноги и с силой ставят их всей ступней - печатают шаг.

До дерева было метров двести.

Пошла первая рота.

- Плохо! Отставить! Назад!

Рота вернулась и пошла снова.

- Опять плохо! Отставить! Назад!

Я злился, но разозлились и они.

Пошли третий раз. Ну и дали шаг! Так отстукивали, так ударяли ступней,
что невольно подумалось: не разобьют ли шоссе?

Еще минуту назад я ненавидел раскисших людей, они злились на меня -
вдруг в душу хлынула любовь...

- Молодцы! Молодцы!

У меня радостно вырвалось это.

- Служим Советскому Союзу! - под левую ногу прокричала рота.

И подошвы тяжелых солдатских ботинок еще крепче ударяли все враз.

Мужественные, сильные, они шагали, как на Красной площади.

Так я пропустил все роты. Вторую и третью тоже пришлось возвращать,
пока не промаршировали строевым шагом двести метров.

Последней проходила пулеметная рота. Бойцы с места взяли ногу. В первой
шеренге шагал длинный Мурин. Он изо всей силы ударял ступней; правая рука,
словно под музыку, отбивала такт; очки сияли; на лице написано истинное
удовольствие.

Близ Талгара к нам на малорослом уральском маштачке подъехал генерал
Панфилов. Он встречал возвращающиеся батальоны.

Все подтянулись, увидев генерала; роты по команде опять дали строевой
шаг. У усталых, но марширующих в ногу бойцов опять были гордо вскинуты
головы: вот каковы мы!

Панфилов улыбнулся. От маленьких глаз по загорелой, словно прожаренной,
коже побежали мелкие морщинки. Привстав на стременах, он крикнул:

- Хорошо идете! Спасибо, товарищи, за службу!

- Служим Советскому Союзу!

Батальон гаркнул так, что маштачок шарахнулся. Панфилов невольно
подхватил повод, покачал головой и засмеялся.

Теперь и я прокричал эти слова вместе с бойцами. Я отвечал не только
генералу. Я мог бы любому бойцу, любому командиру, собственной совести,
всякому, кто вслух или безмолвно спросил бы меня: "Зачем ты так суров?" -
с гордостью ответить точно так же: "Служу Советскому Союзу!"

Мы вернулись в срок.

Я оглядел роты, выстроившиеся вокруг меня четырехугольником.
Красноармейцы стояли осунувшиеся, почерневшие, сбросившие лишний жирок, в
пропотевших пилотках, в тяжелых запыленных ботинках, с винтовками, взятыми
к ноге. Они измучились: у них гудели ноги. Сейчас им хотелось лишь одного
- прилечь, но они терпеливо ждали команды; они не наваливались
по-стариковски на винтовки и, встречая взгляд командира, расправляли
плечи.

Это были уже не те, что впервые выстроились здесь - в кепках, пиджаках
и майках; не те, что в новеньком, неумело пригнанном походном снаряжении
выходили на рассвете в первый большой переход, - теперь это были солдаты,
с честью выдержавшие первое воинское испытание.

9. "ПЛОХО, ТОВАРИЩ МОМЫШ-УЛЫ!"

Хотелось бы рассказать еще многое о том, как мы готовили себя к боям,
как приезжал в батальон генерал Панфилов, как он беседовал с бойцами, как
повторял и им и мне: "Победа куется до боя".

Но... минуем все это.

К нам подошло наконец то, ради чего мы взяли винтовки, ради чего
учились ремеслу солдата, ради чего в армии стоят перед командиром "смирно"
и, никогда не прекословя, повинуются ему. К нам подошло то, что зовется
боем.

Прибыв под Москву, мы заняли рубеж близ Волоколамска. К этой линии
тринадцатого октября вышел противник - моторизованная, вышколенная
разбойничья армия, прорвавшая далеко на западе наш фронт, совершающая
бросок к Москве - последний, как казалось немцам, бросок "молниеносной"
войны.

В этот же день, тринадцатого, когда разведка впервые донесла, что перед
нами немцы, в батальон, как вы знаете, приехал генерал Панфилов.

Выпив два стакана крепкого чая, Панфилов взглянул на часы и сказал:

- Спасибо, товарищ Момыш-Улы. Хватит. Пойдемте на рубеж.

Мы вышли. Неподалеку, на опушке, генерала ждала машина. Задние колеса
были туго обмотаны цепями; в стальные звенья набился потемневший
спрессованный снег.

Вокруг все было в снегу. В эти дни установилась санная погода. Чуть
подмораживало. С неба, заволоченного облаками, исчезло светящееся белесое
пятно, за которым среди дня угадывалось солнце; на горизонте проступили
скупые желтоватые тона. Но в снежной белизне вечер казался светлым.

Через пять минут мы были в расположении второй роты.

Легко спрыгивая в траншеи, Панфилов залезал под накаты, разглядывая
сквозь прорези даль, проверяя сектор обстрела; пробовал, беря винтовку и
прикладываясь, удобно ли стрелять; задавал бойцам обыденные вопросы: "Как
кормят?", "Хватает ли махорки?" Отвечая, на него смотрели ждущими глазами.

По окопам пронеслась весть, принесенная разведчиками: перед нами немцы.
Панфилов разговаривал, шутил, но взгляды оставались ожидающими - бойцы,
казалось, ждали: вот-вот генерал произнесет какое-то особенное слово,
которое надо знать в бою, от которого вражья сила станет не страшна.

Побывав в нескольких окопах, Панфилов молча шел по берегу темной,
незамерзшей Рузы. Он смотрел вниз, как всегда, когда задумывался.

К генералу подбежал, поправляя на ходу шапку, из-под которой
выглядывали аккуратно подбритые седоватые виски, командир роты Севрюков.
За ним, держа дистанцию в три-четыре шага, не отставая и не нагоняя,
бежали несколько красноармейцев.

Выслушав рапорт, Панфилов спросил:

- А это что у вас за свита?

- Мои связные, товарищ генерал.

- Так везде и бегают за вами?

- А как же, товарищ генерал, вдруг что-нибудь...

- Хорошо, очень хорошо. И окопы у вас, товарищ Севрюков, построены
толково.

Немолодое лицо бывшего главного бухгалтера покраснело от удовольствия.

- Я подумал так, товарищ генерал, - рассудительно заговорил он, - вдруг
вы пожелаете собрать роту, побеседовать. А связные тут как тут. Это,
товарищ генерал, скороходы. Прикажите, товарищ генерал, и через двадцать
минут рота будет здесь.

Панфилов достал часы, взглянул, подумал.

- Через двадцать минут? Здесь?

- Да, товарищ генерал.

- Хорошо, очень хорошо... А скажите, товарищ Севрюков, через сколько
минут вы могли бы сосредоточить роту там?

Быстро повернувшись, Панфилов указал на другой берег Рузы.

- Там? - переспросил Севрюков.

- Да.

Севрюков посмотрел на указательный палец генерала, затем на точку, куда
вела от пальца воображаемая прямая линия. Было еще достаточно светло,
чтобы ясно разглядеть: палец показывал лес на противоположном берегу.

Но Севрюков все-таки спросил:

- На ту сторону?

- Да, да, на ту, товарищ Севрюков.

Севрюков посмотрел на черную воду, повернул голову туда, где в полутора
километрах находился скрытый за выступом берега мост, достал платок,
неловко высморкался и опять уставился на воду.

Панфилов молча ждал.

- Я не знаю... Через брод, товарищ генерал? Там в середине выше пояса.
Намочу людей, товарищ генерал.

- Нет, зачем мочить? Не лето... Давайте как-нибудь немочеными будем
воевать. Ну, товарищ Севрюков, через сколько же минут?

- Не знаю... Тут будут не минуты, товарищ генерал.

Панфилов обернулся ко мне.

- Плохо, товарищ Момыш-Улы! - отчетливо проговорил он.

Впервые генерал Панфилов сказал мне "плохо". Этого не случалось раньше,
этого не бывало и потом, во время боев под Москвой.

- Плохо! - повторил он. - Почему не подготовлены переходные мостики?
Почему нет плотов, лодок? Вы зарылись в землю, зарылись грамотно, толково.
Теперь вы только ждете, когда вас стукнет немец. Это уже бестолково. А
что, если будет выгоден встречный удар? Что, если вам самим представится
возможность стукнуть? Вы к этому готовы? Противник сейчас обнаглел,
самоуверен, этим надо пользоваться. У вас, товарищ Момыш-Улы, это не
продумано.

Он говорил сурово, без обычной мягкости, ничем на этот раз не сглаживая
резкости. Став "смирно", покраснев, я выслушал выговор.