перехватил руками гнувшийся край, сорвался, опять перехватил и закинул
локоть за край. Потом, конвульсивно сжавшись, зацарапал стену ногами и,
слыша, как посыпались вниз кусочки штукатурки, приподнялся на локте,
перехватил другой рукой и грудью перевалился на крышу.
только страшную боль в колотившемся сердце и еще не переставая ощущать
страшное падение в бездну.
где-то страшно далеко внизу. Шевырев лег на грудь и тихо пополз вниз по
уклону к слуховому окну.
ряды слепых окон, верхушки сухих деревьев и зеленые плоские узоры газона.
Какой-то черный человечек, сверху похожий на комичное, приплюснутое к земле
насекомое, выбрасывающее ножки прямо из головы, шел по белым, точно
замороженным плитам двора. Со смешной отчетливостью доносились сюда его
дробные звонкие шажки...
обширного пыльного чердака.
за ними, по краю горизонта, синело море, уже бледное в свете наступающего
утра.
XII
самой комнате. По привычке он впотьмах прежде всего потянулся за папиросой,
но в это же мгновение что-то кольнуло его в сердце, и, нащупывая спички, он
поднял голову и чутко прислушался.
шелестела юбкой, наткнулась на что-то и зашлепала босыми пятками по
коридору.
разобрать.
вихрь мыслей и представлений, кошмарных и мгновенных, пронесся в голове.
Маленький сверток и бумаги, оставленные у него человечком с ястребиным
лицом, вдруг появились перед глазами и выросли во что-то колоссально
громадное, полное ужаса. Он чуть не крикнул, чтобы не отворяли дверь,
вскочил и метнулся было к коридору, но с неотвратимой ясностью донесся до
него железный скрежет снимаемого запора и сдержанный стук многих
человеческих ног в тяжелых кованых сапогах!
криками, свистом и неудержимым, как лавина, стремлением.
судорожно заметался по комнате. И как будто в ней сразу посветлело. Минуту
тому назад казалось совершенно темно, а теперь в слабом синеватом свете утра
до ужаса отчетливо стало видно все: стол с неоконченной работой, папиросы на
стуле, сапоги у кровати, портреты на стенках. Все такое простое, знакомое,
обыкновенное и милое.
кажется, всплеснула руками. Град тяжелых шагов разом просыпался в коридоре.
повернул ключ.
камень, мгновение подержал его в руке и кинулся к окну.
из которой пахнул ему в лицо ласково свежий, чистый воздух утра. - Все равно
- все-таки можно будет отпираться..."
просунул снаряд в форточку, и страшное орудие повисло над холодной
четырехэтажной бездной двора. Аладьев уже почти разжал пальцы, как вдруг
новая мысль сверкнула у него в мозгу и была так ужасна и безысходна, что он
застонал, как раненый зверь.
Не успею!.."
им! Я просил оставить меня в покое... Какое же право теперь они имеют
рассчитывать на это!.."
охал. В соседней комнате, у Шевырева, что-то громко говорили, стучали
мебелью и ругались.
Тут студент!.. Какой черт! Да убери, дьявол, винтовку... убьешь ни за что! -
доносились до Аладьева чужие холодные и злые голоса.
то же время корректным стуком, что Аладьев сквозь запертые двери, казалось,
увидел стучавшего: вежливого, предупредительного полицейского офицера с
кошачьими манерами и беспощадными прозрачными глазами.
опять схватил его, едва не уронил и сунул под тюфяк. Сунул и встал,
бессильно опустив длинные могучие руки.
вкрадчивыми зловещими интонациями.
всей жизнью ненависть к этим людям толкнула его. И сам еще не отдавая себе
отчета, на чем он решил, Аладьев стал на колени перед черным устьем печки,
из которой пахнуло на него холодной золой. Со страшной быстротой он разорвал
бечевку пакета, рассыпал какие-то листки и быстро стал рвать их на клочья.
Печка жалостно скрипнула железной дверцей, бумага затрещала, казалось, на
весь дом.
чудились и сквозь стену их острые всевидящие волчьи глаза. И вдруг кто-то с
силой ударил в дверь.
судорожная мысль. И увидел он всех, чья судьба и даже жизнь зависели сейчас
от того, успеет ли он сделать или нет, предаст или пожертвует собой. Все это
громадное дело, полное светлого самопожертвования сотен молодых и чистых
душ, и одно мгновение прошло веред ним. Казалось, десятки знакомых лиц
взглянули ему в душу с надеждой и благословением. И почувствовал он себя
маленьким и ничтожным.
теплый голос, полный слез и восторга. - Ну, пусть - так... Лучше я!"
зверей. Сразу кричало несколько голосов, а вдали, должно быть, уже на
лестнице слабо пищали перепуганные дети.
захотелось закричать на них, запеть, засвистать, ругаться самыми скверными и
бешеными ругательствами.
холодный револьвер. Должно быть, он захватил его, когда брал бумаги со
стола.
двери и продолжая, уже инстинктивно, рвать на части бумагу.
поверхности. Посыпались щепки, ключ со звоном выскочил на пол. Несколько
голосов загудело, казалось, в самой комнате, и чья-то черная тень, тускло
блеснув ружейным дулом, стала протискиваться в щель.
тяжко повалился назад, в коридор.
блестя безумными глазами, и, вытянув хищным движением длинную руку навстречу
черной дыре в двери, стрелял раз за разом.
ужаса и потрясающей злобы, той нечеловеческой злобы, с какою давят ядовитого
гада, убивают врага, душат жертву.
дверца печки, сорвалась с гвоздя картина, и белая пыль посыпалась со стен.
как зверь, очутился у двери. Огни выстрелов, казалось, полыхнули ему прямо в
лицо, но, неожиданно выскочив в самую дверь, Аладьев ткнул револьвером в
щель и выпалил два раза в упор.
надрывистым тягучим стоном.
мучительной радости, готовый стрелять и убивать без конца.
разбитой, расщепленной двери. Потом бросился назад к печке и поджег кучу
изорванной, измятой бумаги. Весело вспыхнул живой тревожный огонек и