время операции на сестер, ворчал, брюзжал, негодовал, со звоном бросал
инструменты, и Алексею мучительно хотелось посмотреть на него. Но на
глазах была марлевая повязка, сестры крепко держали его за руки, и он не
мог этого сделать. Он лежал, обливаясь холодным потом, кусая губы, чтобы
не стонать, ожидая только одного: когда кончится эта хрустящая живая боль,
когда перестанут трогать его руками и тошнотворно звенеть инструментами.
Временами ему казалось, что он теряет сознание, плавно колыхаясь,
погружается в теплую звенящую влагу. Тугой звон наливал голову, и только
где-то высоко над ним навязчиво гудел этот прокуренный голос:
перестали трогать руками. Он с ощущением свободы подумал: "Это все", - и
хотел вздохнуть. Но это был-э не все. Сквозь плавающий звон в ушах он
неясно услышал какое-то движение возле себя:
Кто это? И зачем эта боль?.."
голос, как удары в тишине:
мгновенье открыв веки, он увидел перед собой острые прищуренные глаза.
Большие руки этот человек держал на весу перед грудью. В глазах хирурга
возникли золотисто-веселые блестки. Он, всматриваясь, наклонился, локтем
повернул к себе все в поту лицо Алексея, сказал:
как его положили на каталку, как Валя мягко вытирала его потное лицо
тампоном, осторожно отстраняя со лба волосы.
а за раскрытыми окнами густо шелестела листва, галдели возбужденные весной
воробьи, и веселые солнечные блики играли на полу, на доске, на парте?
берегу залива, загорал, нырял в зеленую воду и испытывал необыкновенное
чувство свободы на целое лето? Неужели он сыпал на грудь сухой,
неудержимый песок и болтал с друзьями о всякой ерунде?
загорелый, в майке, играл в волейбол, замечая, что Надя Сергеева смотрит
на него внимательными глазами?
звезды, рассыпанными на синем льду, и белый, с перьями алых облаков над
Невой и звуками пианино из распахнутых окон на Морской - все время
представлялся Алексею.
трудно поверить, что оно никогда не вернется!.. Нет, жизнь только
начинается, и впереди много белых весен, снежных ленинградских зим, летней
тишины на заливе. И он будет лежать на горячем песке, и нырять в зеленую
воду, и будет покупать газировку в ажурных будочках на Невском...
эвакуировалась к тете, в Сибирь. Давно-давно она писала о блокаде, о том,
что мама не захотела уезжать и осталась работать в госпитале. Где она? Что
с ней? Неужели потерялся его адрес? Сколько раз менялись его полевые
почты? Где она?
всплывало в его сознании, перемешивалось, путалось, и он с тоскливым
желанием покоя витал в запутанных снах, как в бреду.
звон капель и вроде бы шорох деревьев за окном.
глаза - и увидел притягивающий свет реального мира, где были солнце,
тепло, жизнь.
в мокрые стекла; и Алексею сначала показалось: идет на улице сильный,
шуршащий, весенний дождь. В госпитальном саду оглушительно кричали грачи,
качаясь на ветвях перед окнами; наклоняя головы, они заглядывали сквозь
стекла в палату нахальными глазами, как будто говорили: "Чего лежишь?
Весна ведь!" - и, раскачав ветви, взмахивая крыльями, улетали в синюю
сияющую пустоту неба.
парк, чувствуя, как лицо ласкалось солнцем, воздухом, видя, как в открытую
форточку шел волнистый парок. Потом сверху полетела сверкающая капля,
разбилась о подоконник: "Дзынь!"
должно быть, оттаявший снег скатился с крыши, шлепнулся о влажный тротуар.
веря, что он выздоравливал или выздоровел. А в соседней палате негромко
переговаривались голоса, из коридора иногда доносился стук костылей; раз
кто-то густо чихнул возле самой двери, и сразу отозвался живой голос:
корпусе. Все собрались с утра на крылечке, сидят, переговариваются,
покуривают, слушают крик грачей в саду, глядят на солнце, на подсыхающие
деревья: так всегда в госпиталях весной. Порой, стуча каблучками, пройдет
в перевязочную, что во дворе, Валя; ее серые строгие глаза взглянут из-под
ресниц, и при этом она скажет: "Вы почему распахнули халаты?" - и раненые,
намного старше ее, семейные, степенные, сконфуженно запахнут халаты и
долго задумчиво будут смотреть ей вслед.
железному карнизу, вдруг подумал: всю войну он жил ожиданием, что рано или
поздно он увидит, поймет настоящее счастье, ясное и неповторимое, как это
апрельское утро, с его капелью и грачами, с ласковым солнцем и мокрыми
стеклами.
8
шел с юга теплый влажный ветер. Под деревьями кое-где еще лежали островки
снега, но песчаные дорожки на солнцепеке уже подсыхали. С намокших ветвей
косо летели капли - на пригревшийся песок, на сырые, темные скамейки, а на
крыльцо то и дело падали сосульки, тоненько звенели, скатываясь по
ступеням, которые дымились легким парком, - настоящий апрель.
вокруг, возбужденный весной: сегодня в первый раз ему разрешили выйти на
воздух из палаты. Вокруг толпились раненые, нежились в соломенных
качалках, грелись на солнышке, расстегнув халаты.
нижней рубахе, увеличительным стеклом выжигал на перилах "1945 год". От
перил взвивался струйкой белый дымок, а Сизов говорил подмигивая:
Петька Сизов. Гляди! Гляди! Сейчас подерутся, дьяволы! - он захохотал. -
Вот черти весенние, на передовую бы их. И горя не знают.
кота и, выгнув спины, орали угрожающе и тягуче. Раненые заговорили:
тут тебе с печи кошка прыг! Посмотришь - черная!
случай, когда из сожженной дотла деревни на батарею пришла обгоревшая
кошка с двумя котятами: прижилась возле кухни, так и дошла с армией до
Карпат. Потом кто-то рассказал, что до войны в деревне была кошка, которая
по-особенному храпела - спала и храпела на всю избу, без всякой церемонии.
Все засмеялись, задымили цигарками, по очереди зажигая их увеличительным
стеклом.
непонятно, где немцы, где наши, ночью спим в хате, народу, как
обыкновенно, - и на полу, и на печке... Вдруг слышу - за окном мотор
ревет. Выглянул, смотрю: "пантера" стоит прямо у двери и
стволом-набалдашником водит. Эх, мать честная, думаю...
Слышь, мокрой почкой пахнет. Апре-ель!..
тополя, нагретые потоки воздуха волнисто дрожали над их вершинами. Среди
теплого бездонного неба, сверкая в высоте нежной белизной крыльев,
кружилась над госпиталем стая голубей, а мальчишка, в одном пиджачке,
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Зыков Виталий
Акунин Борис
Роллинс Джеймс