Чтение 15–й страницы книги ~Записки писателя~

хотя, может быть, фактические неверности в изложении и попадутся.

Некий студент из так называемой белоподкладочной молодежи, проводящей
свободное от занятий (если занятия вообще есть) время в кафешантанах за
устрицами и шампанским, познакомился и сошелся с одной хористкой; Они все
"сходятся" с хористками, певичками и вообще с проститутками всех сортов, ибо
это совершенно входит в круг их жизни и понимания наслаждений. Да и чего вы
хотите: деньги есть, более или менее приятное женское тело, особенно
пикантно выглядящее с освещенных подмостков и в костюмах более чем
вызывающих, тоже есть; тело это продается по цене весьма сходной, а мнение
окружающих весьма не только снисходительно, но даже поощрительно. Отчего же
при наличности всех этих обстоятельств и не позволить себе невинного и
приятного развлечения.

Правда, из либеральных книжек, по Сонечке Мармеладовой, например,
всякий студент, даже если у него сюртук на белой подкладке, шампанское и
устрицы, превосходно знает, что живая душа у проститутки очень даже имеется.
"Жертва общественного темперамента" тоже словечко трогательное и всем
известное. Но знать о существовании живой души и дать себе отчет в том, что
такое эта живая душа-вещи очень и очень разные. Первое из книжки,
первое-готово, а для второго надо уже и собственную живую душу иметь, а не
один сюртук на белой подкладке - хотя бы и студенческий сюртук.

А потому, за известную плату приглашая к себе на ночь эту живую душу,
эту Сонечку, мы как-то совсем выпускаем из вида, что эта самая живая душа,
раз она живая, ко всем живым чувствам очень и очень способна. А оттого и
удивляешься, и даже досадливо удивляешься, если живая душа возьмет да вместо
приятного и невинного времяпрепровождения обнаружит чувства, может быть, и
очень присущие живой душе, но явно во вред невинности и приятности.
Влюбится, например, ревновать начнет, и под вашим собственным студенческим
сюртуком начнет искать тоже живую душу.

Тут, кстати, припоминается мне один очень любопытный анекдот. И не
анекдот вовсе, а действительный случай с одним нашим известным писателем.
Читатель простит мне это маленькое отступление, ибо оно не так уже
бесполезно.

Этот известный писатель проездом в Питер остановился на денек в
Харькове. В городе этом он не жил, знакомых не имел, а так как ехал он после
долгого пребывания в лоне семьи и за письменным столом, то и задумал слегка
развлечься. Именно вот так - невинно и приятно. Поехал в увеселительное
заведение, спросил вина и прочего, что полагается, и кивнул, куда следует,
перстом.

Там уже это дело налажено, и не прошло трех минут, как за столиком
писателя появилась живая душа, с этакими приятными плечиками и с приятным
вырезом в корсаже.

Звание писателя, конечно, звание вполне почтенное, человеку же
свойственно не отказать себе в маленькой гордости, а потому нет ничего
удивительного и очень простительно, что известный писатель не стал строго
выдерживать инкогнито и открылся.

Что, собственно, было у него в голове, не знаю. Может быть, само собой
ради эффекта с языка соскочило, может быть, захотелось от продажной живой
души особого угождения, но только тот факт, что звание свое он обнаружил.

И, Боже мой, как он разочаровался!

И вовсе не потому, чтобы живая душа оказалась равнодушной к званию,
совсем напротив! Живая душа преисполнилась полнейшим уважением. Только что
за минуту перед тем болтала всякий легкомысленный вздор и, может быть,
выпрашивала шампанского, а тут вдруг возьми да и заплачь. Думала, верно, что
- если писатель, то уж живая душа несомненно. И начала рассказывать все: как
дошла до такой жизни, как ей тяжело, как больно, как надоела пьяная,
развратная жизнь, как хочется человеческого слова, как по ночам мучительно
думает о пузырьке с уксусной эссенцией... словом, развернула перед писателем
всю свою убогую, заплеванную, страдающую, отчаявшуюся душу живую.

Можно представить себе положение писателя: человек думал поразвлечься,
человек, может быть, уже предвкушал и в аппетитнейший вырез, и на пухленькие
плечики, и на прочие удобства скашивал глаза, и вдруг - на тебе!

И писатель возмутился. Странное дело! Кажется, довольно он за
письменным столом пролил чернил и слез над жертвами общественного
темперамента, а тут человеку развлечься захотелось, от мировой скорби
отдохнуть захотелось, а вместо того опять трагедия! Кивнул писатель перстом
и приказал подскочившему холую оную живую душу убрать.

- Нет ли у вас кого-нибудь повеселее!

Повеселее, конечно, нашлась. Живую душу убрали, а с писателем посадили
еще более пухлые плечи и еще приятнейший вырез в корсаже.

Не знаю, наученный ли горьким опытом, скрыл на этот раз писатель свое
почетное звание, или в самом деле за вырезом корсажа на этот раз ничего,
кроме аппетитного тела, не оказалось, но только невинное и приятное
наслаждение было вполне получено.

Вот и весь анекдот. Многим он покажется совсем не забавным и даже к
делу не идущим, но не таким представляется мне.

Писатель все же имел твердость характера и сознание своего полного
права, но у некоторых этих спасительных качеств не оказывается. И тогда
получается очень неприятная история.

Такая самая история, какая получилась с жертвой недавнего процесса,
студентом Р.

Хористка, с которой он сошелся единственно для собственного
удовольствия, обнаружила качества, вовсе даже к положению своему не идущие.
Вместо того чтобы по примеру своих товарок получить деньги и удалиться, она
полюбила, удержала при себе, ревновала, удерживала от новых невинных и
приятных развлечений.

И кончилась эта история тем, что, когда милому юноше прискучила живая
душа и он нашел другую, "повеселее", оная живая душа взяла да и облила его,
а заодно и ту, которая "повеселее", серной кислотой.

Ее судили, обвинили и закатили в каторгу.

А несчастного студента, ослепшего от кислоты, пожалело все русское
общество. Все русское общество, но не я.

Я остаюсь при особом мнении.

II

Слушайте, господа хорошие, а не приходит вам в голову, что так ему и
надо?

Ее судили, обвинили и закатили в каторгу. За черствость сердца и
жестокость души, ибо ведь как-никак, а студент-то ослеп, и слепота - самое
ужасное из несчастий. К тому же на суде показывали карточку этого
миловидного юноши до катастрофы и его же после катастрофы - контраст
разительный и ужасный.

Но каюсь, в силу черствости сердца или по каким иным причинам, меня
совершенно не трогает и эта слепота, и эта трогательная миловидность, навеки
утраченная.

Я знаю, я очень хорошо знаю, что Сонечки Мармеладовы так редки в своей
среде, что чуть ли не в романах только они и попадаются. Я даже склонен
утверждать, что только в романах. Ибо нельзя, гваздаясь в грязи, по какой бы
причине туда ни попал, остаться чистым. Проституция, с ее пьянством,
встречами с людьми только в самом скотском состоянии и в момент напряжения
только самых животных инстинктов, с ее участками, бессмысленностью и грязью,
- вовсе не та почва, на которой взрастают благоуханные цветы. Как человек,
не имеющий наклонности верить в сентиментальные чудеса, я готов и вовсе
отрицать Сонечку Мармеладову и заявить, что проститутка и есть
проститутка-оскотинившееся, грязное, грубое, пьяное и жалкое существо. В ней
ценны всем потребителям именно самые скотские качества - пустота душевная,
цинизм, готовность идти на любую мерзость без малейшего протеста. И эти
качества культивируются, утверждаются, расцветают махровым цветом. Где уж
тут Сонечка!

Правда, это вовсе не исключает способности любить, ибо даже зарезавшие
душ двадцать на своем веку каторжники способны любить не только свою семью,
любовницу, но даже и какого-нибудь шелудивого щенка. Грязная душа не есть
мертвая душа. Может быть, чрезмерно чистые души потому и чисты, что они
мертвы. А самая грязная душа способна на своеобразную, конечно, уж не чистую
любовь.

Поэтому меня нисколько не удивляет и то, что означенная хористка могла
полюбить, и то, что в любви ее было скверного, ей, проститутке, присущего,
что было обнаружено на суде и что лишило ее симпатий присяжных и привело к
каторге.

Признаю и считаю неизбежным логически, что проститутка проявляла свою
любовь в формах, вовсе не красивых. Любовь, как тяга к данному человеку,
могла быть громадной, потребность в его ответной любви могла быть
неистребимой до преступления. Но проститутка и есть проститутка, и любовь ее
сопровождалась и ложью, и подлостью, и дешевым самолюбием. Ревность
выражалась в формах отталкивающих, именно так, как могла выражать
проститутка: в сценах, в пошлых скандалах, в преступлении. Огромная
потребность любви ответной проявлялась в фактах прямо-таки ничтожных и
пошлых: ее оскорбляло, что Рашевский пил с соперницей шампанское и ел
устрицы. Еще бы! Ведь она до сих пор от людей только и видела хорошего, что
шампанское и устрицы! Дальше этого не умела внять ее убогая, вытоптанная
ногами потребителей душа.

И если любовь довела ее до преступления, то преступление, конечно же,
должно было быть отвратительно жестоким... Когда с нею были жестоки, то ведь
всегда отвратительно.

Все это я знаю, и потому, напротив, был бы поражен, если бы это
оказалось не так, если бы ее любовь была возвышенна, ревность благородна,
преступление красиво.

И потому отнюдь не собираюсь взывать к прощению, вопить о среде; о
жертве общественного темперамента. Ее сослали на каторгу, что ж... С точки
зрения общественной безопасности, она преступница и понесла кару