благодарю за счастье, хотя и краткое, за восторг и веру в разум людской, за
чудо, созданное и воспетое этим разумом, благодарю тебя за чудо воскрешения
веры в жизнь. За все, за все благодарю!
для купающихся, с живучими вывесками на берегу: "Запретная зона
пионерлагеря", -- впереди виден сделается мыс при слиянии рек Чусовой и
Сылвы. Подмыт он водою, поднимающейся веснами и падающей в зиму.
одном скворечник вниз крышею висит. Иные тополя наклонились, иные еще прямо
держатся и со страхом смотрят в воду, которая все вымывает и вымывает их
корни, и берег все ползет, ползет, и скоро уж двадцать лет минет, как
разлилось своедельное море, а берега настоящего все нет, все рушится земля.
люди, бросают в воду крупу, крошат яичко, хлебушко щипают.
людей и машин сгребали лес, дома, осиротевшие постройки и сжигали их. Костры
были на сотни верст. Тогда же и упокойных перемещали на горы.
жил и работал когда-то вольный, удалой поэт Василий Каменский.
моря. Быстрая работа. Перетащили строители в гору с десяток свежих домовин,
заверились справкой из сельсовета о выполненном обязательстве, магарыч по
случаю благополучно завершенного дела распили и уехали. Тополя кладбищенские
под воду пошли, и могилы -- под воду. Костей потом много на дне белело. И
рыба тут косяком стояла. Лещи большие. Рыбу местные жители не ловили и
наезжим людям ловить не давали. Греха боялись.
скворечником стоял, самый он старый, самый костлявый и самый горестный был.
деревца ни одного там нет, даже кусточка ни единого. И ограды нету. Поло
кругом. Ветер с водохранилища идет. Травы шевелит и свистит ночами в
крестах, в деревянных и железных пирамидках. Пасутся здесь ленивые коровы и
тощие козы в репьях. Жуют они травку и венки пихтовые с могил жуют. Среди
могил, на хилой траве, не ведая ни трепета, ни страха, валяется молодой
пастух и сладко спит, обдуваемый ветерком с большой воды.
люди ловят, но и местные жители скоро начнут.
звездочки, прибитые к торцам углов сельских изб, и решил, что это
пионеры-тимуровцы в честь какого-то праздника украсили деревню...
спущенными стропилами и узко, в одно стекло, прорубленными окнами,
приветливая женщина, возраст которой сразу не определить было -- так скорбно
и темно лицо ее. Но вот она улыбнулась: "Эвон, сколько женихов-то мне сразу
привалило! Хоть бы взяли меня с собой да заблудили в лесу..." И мы узнали в
ней женщину, чуть перевалившую за середину века, но не раздавленную жизнью.
все предлагала гороховые витушки, а узнавши, что мы никогда не пробовали
этакой стряпни, непринужденно одарила нас темными крендельками, высыпав их с
жестяного листа на сиденье машины, уверяя, что с такого кренделя в мужике
дух крепкий бывает и на гульбу его тянет греховодную.
Вологодчине, несмотря ни на какие невзгоды, сохраняют и несут по жизни
распахнутую, неунывающую душу. Встретишь на перепутье вологодского мужика
или бабенку, спросишь о чем-нибудь, а они улыбнутся тебе и заговорят так,
будто сотню лет уж тебя знают и родня ты им наиближайшая. А оно и правда
родня: на одной ведь земле родились, одни беды мыкали. Только забывать иные
из нас об этом стали.
на углах избы, в честь какого такого праздника?
губы вытянулись в строгую ниточку. Опустив голову, она глухо, с выношенным
достоинством и скорбью ответила:
у меня с войны: сам, трое сыновей и деверь... -- Она прошлась взглядом по
звездочкам, вырезанным из жести, покрашенным багряной ученической краской,
хотела еще что-то добавить, да лишь подавила в себе вздох, прикрыла калитку
за собою, и оттуда, уже со двора, сглаживая неловкость, сделанную мной,
добавила: -- Поезжайте с Богом. Если ночевать негде, ко мне приворачивайте,
изба пуста...
неотрывно -- в деревенских улицах мелькали красными пятнышками звездочки на
темных углах, то единично, то россыпью, и вспоминались мне слова, вычитанные
недавно в военных мемуарах о том, что в такую тяжкую войну, наверное, не
осталось ни одной семьи в России, которая не потеряла бы кого-нибудь...
Любили вологжане строиться капитально и красиво. Дома возводили с
мезонинами, изукрашивали их резьбой -- кружевами деревянными, крыльцо под
терем делали. Труд такой кропотлив, требует времени, усердия и умения, и
обычно хозяин дома заселялся с семьею в теплую, деловую, что ли, половину
избы, где были прихожая, куть и русская печь, а горенку, мезонин и прочее уж
отделывал неторопливо, с толком, чтобы было в "чистой" половине всегда
празднично и светло.
кое-где уже прорубленных, снова наспех забраны чурбаками. На некоторых домах
начата уже орнаментовка мезонинов, оконных наличников и ворот. Но грянула
война, хозяин вытер пот со лба, стряхнул стружки с рубахи и, бережно упрятав
весь "струмент" в чуланку, отложил работу на потом, на после войны...
донских степях, подо Львовом или Варшавой, лежит на Зееловских высотах или
под Прагой -- спит непробудным сном в нашей и чужой земле, а на родине его,
в деревнях, рассыпается съеденный ржой, но все еще хранимый на всякий случай
женщинами "струмент", старятся сами женщины, старятся так и не
высветлившиеся избы, и русская пословица "Без хозяина и дом сирота" обрела
какой-то совсем уж горестный смысл.
бойким на язык и на работу, раскинулась меж болот и лесов. За околицами
деревень чистой зеленью переливаются льны, неопятнанным светом своим
напоминая вянущую вдовью красу; клонятся долу отяжелевшие ржи; слитно звенит
колосом пшеница; шелестят пегие овсы.
древности, на позднем клеверном лугу -- женщины с литовками, в цветастых
сарафанах, с яркими лентами по подолу фартуков, с оборками на кофтах и в
белых платках.
отшучиваясь, берем косы и, стараясь не посрамить мужской род, спешим
заделать прокос пошире. И у кого-то уж лучиной хрустнуло литовище -- больно
размашисто всадил литовку в проволокой свитый клевер.
понарошку сокрушаются: -- Ах ты, бедаЛитовище нарушили! Кто нам его изладит?
Один у нас мужик на всю артель, да и тот три дня уж с повети не слезает --
после именин...
было надломлено и они, бабы, для потехи его подсунули.
Ларссон Стиг
Роллинс Джеймс
Гуревич Георгий
Русанов Владислав
Сертаков Виталий
Пехов Алексей