обязанностей; он шел напролом и не разбирая дороги, какое бы препятствие ему
ни встретилось; брал приступом трудные термины - и биографические и
географические: несколько задержался перед Адрианом*, Траяном * и
Антонинами*, споткнулся на Полибин (он произносил Полли Бий, так что мистер
Боффин принял этого древнегреческого историка за римскую деву, а миссис
Боффин обвинила именно его во всем том, из-за чего разговор отложили до
другого раза); был выбит из седла Титом Антонином Пием; * снова взобрался на
коня и бойко галопировал с Августом; * и, наконец, одержал победу вместе с
Коммодом *, который, как решил мистер Боффин, судя по имени, был
англичанином, но вел себя недостойно своего английского происхождения, и
окончательно опозорил свое имя, правя римским народом. Смертью этого
персонажа мистер Вегг и закончил свое первое чтение, но еще задолго до конца
свеча миссис Боффин претерпела несколько полных затмений, скрываясь за
черным бархатным диском, что могло бы вызвать пожарную тревогу, если бы
миссис Боффин каждый раз не приводил в чувство сильный запах жженых перьев,
неизменно сопровождавший это явление. Мистер Вегг, который читал
механически, нисколько не задумываясь над текстом, вышел из борьбы свежим и
бодрым; но мистер Боффин, который вскоре отложил недокуренную трубку и уже
до самого конца сидел, сосредоточившись взглядом и мыслями на чудовищных
преступлениях римлян, пострадал настолько серьезно, что у него едва хватило
сил пожелать своему литературному другу спокойной ночи: он с трудом
выговорил: "До завтра".
луну. - Комод семьсот тридцать пять раз выступал в зверинце, и все в одной
роли! Умопомрачение! да мало того, еще целую сотню львов выпустили на него
сразу в том же зверинце! Мало того, этот же Комод побивает всю сотню одним
махом! Мало того, там еще этот Каракатица (вот уж по шерсти и кличка!) за
семь месяцев сожрал на шесть миллионов всякой еды, считая на английские
деньги! Хорошо Веггу читать, но, ей-богу, даже такому старому хрычу, как я,
страшно все это слушать! Пускай они там своего Комода удушили, - нам-то ведь
от этого не легче!
делать нечего, придется терпеть, раз взялся за дело!
словно разбух от водянки) давно уже одряхлел, но все еще бодрился. Во всем
его теле не осталось ни одной здоровой косточки - полы покривились, потолки
прогнулись, однако трактир все еще держался, и было ясно, что он переживет
много зданий, гораздо лучше построенных, много трактиров, гораздо более
щеголеватых с виду. Снаружи он казался длинной, покосившейся набок кучей
деревянною хлама - с разбухшими окнами, нагроможденными одно на другое,
словно пирамида апельсинов на лотке, готовая развалиться, с шаткой
деревянной галереей, нависшей над самой рекой, да и весь дом, вместе с
жалобно поскрипывающим флагштоком на крыше, навис над водой в позе
трусливого пловца, который так долго простоял на берегу, что, кажется,
никогда уже не решится прыгнуть в воду
на реку. Задняя сторона трактира (хотя там и находился главный вход) была
так стиснута и сдавлена, что по отношению к фасаду напоминала ручку утюга,
поставленного на широкий конец. Эта ручка упиралась в дальний конец двора,
заваленного мусором, а двор так энергично наступал на пятки "Шести Веселым
Грузчикам", что для самой харчевни, за ее порогом, уже не оставалось ни
дюйма свободного места. Потому (а также и потому, что во время прилива дом
чуть-чуть не пускался вплавь), когда у "Грузчиков" шла стирка, белье,
подвергнутое этой операции, сушилось на веревках, протянутых в спальнях и
других комнатах для гостей.
на старости лет, казалось, было одержимо смутными воспоминаниями о своей
юности. Во многих местах оно покривилось или раскололось, как бывает со
старыми деревьями, сучки местами выпали, но там и сям дерево изгибалось, как
будто раскидывая ветви. Впадая во второе детство, оно становилось болтливым
и повествовало о заре своего существования. Недаром завсегдатаи трактира
утверждали, что, когда свет падал прямо в окно и ярко освещал прожилки
дерева, особенно же старый ореховый буфет в углу распивочной, - на нем можно
было различить настоящие миниатюрные теса и крохотные деревья, как две капли
воды похожие на их предка - старое ореховое дерево, одетое тенистой листвой.
нее невольно смягчалось человеческое сердце. Места в ней было немногим
больше чем в извозчичьей карете, однако ни у кого не являлось желания, чтобы
она была просторнее - так плотно заставлено было все свободное место
пузатыми бочоночками, бутылками с подкрепительными напитками, блиставшими
гроздьями винограда на этикетках, лимонами в веревочных сетках, сухарями в
корзинках и благовоспитанными пивными насосами, которые низко кланялись,
когда посетителям наливали пиво; сырами в уютном уголке и столиком самой
хозяйки, всегда накрытым скатертью, в еще более уютном уголке перед камином.
Это убежище было отделено от внешнего мира стеклянною перегородкой с окном и
свинцовым подоконником, чтобы гостю было куда поставить кружку с пивом: но
уют комнаты таким широким потоком изливался через это окно, что, хотя все
гости пили, стоя на сквозняке, в темном коридорчике, где их, входя и выходя,
толкали другие посетители, этих гостей, по-видимому, не покидало
заблуждение, что они находятся в самом буфете.
выходили окнами на реку, и на этих окнах висели красные занавески, цвет
которых гармонировал с носами завсегдатаев; там имелись специальные жестяные
сосуды в виде сахарной головы, которые сами зарывались острым концом в
горячие уголья, подогревая эль; там можно было приготовить восхитительные
напитки: "медведь", "флип" и "собачий нос". Первый из этих певучих напитков
был специальностью "Грузчиков", о чем говорила надпись на дверях, деликатно
взывая к чувствам потребителя: "Трактир с подачей раннего Медведя".
Очевидно, этот напиток полагалось принимать внутрь спозаранку, хотя трудно
сказать, почему именно: потом ли, что ранняя птичка скорей червячка поймает,
а ранний медведь скорее поймает потребителя, или же по другим соображениям
диетического порядка. Остается только прибавить, что в ручке утюга, напротив
буфета, находилась маленькая, похожая на треугольную шляпу, комнатка, куда
не проникал ни один луч света, будь то свет солнца, луны или звезд, но
которую суеверные посетители считали святилищем уединения и верхом комфорта
- при газовом освещении - и на дверях которой стояло поэтому завлекательное
название "Уют".
тут безраздельно, сидя на троне, то есть в буфете, и надо было уж в самом
деле допиться до чертиков, чтобы осмелиться ей противоречить. Ее звали мисс
Аби Поттерсон, как утверждала она сама; и умные головы (из числа приречных
жителей, не блиставшие ясностью мыслей, как и сама река не блистала чистотой
воды), уважая хозяйку за твердость характера и уменье обращаться с людьми,
полагали, что это имя было дано ей в честь Вестминстерского аббатства. Но
имя Аби было только сокращенным от Абигэйль, и его дали мисс Поттерсон при
крещении в лаймхаузской церкви, лет шестьдесят с небольшим тому назад.
указательный палец, - "Грузчики" в тебе совсем не нуждаются, им куда больше
нужно твое место, чем твоя компания. Но даже если бы тебе здесь были рады,
чего пока еще нет, все равно нынче вечером ты не получил бы ни капли после
вот этой кружки пива. Так что пей и наслаждайся.
отказать мне в кружке пива; сами знаете, мисс, - Райдергуд держался очень
покорно и робко.
доказать, ежели ты сомневаешься.
стул перед огнем, снова взялась за газету. Это была высокая, прямая женщина,
благообразная, несмотря на суровое выражение лица, и больше походившая на
учительницу, нежели на хозяйку "Шести Веселых Грузчиков". Клиент по ту
сторону дверцы был береговой житель; глядя исподлобья, он стоял перед мисс
Поттерсон, как стоит провинившийся ученик перед учительницей.
на клиента никакого внимания, пока он не прошептал:
него, увидела, что он усердно ей кланяется, приложив руку к низкому лбу,
словно просит разрешения кинуться головой вперед и проскочить за дверцу,
прямо в распивочную.
словечко! Что ж ты молчишь?
вам не по душе моя репутация?
мисс Поттерсон.
Корнев Павел
Мороз Александра
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Перумов Ник