Чтение 15–й страницы книги ~Красные щиты~

Константинополя проведу. Куда князь, туда и я. Полюбился ты мне, князь!
Генрих сперва слушал толстяка с усмешкой, но потом смекнул, что
человек, который знаком со здешними делами и дорогами, может ему
пригодиться. После долгих и настойчивых уговоров он позволил Виппо быть их
провожатым до Осиека.
- Осиек! - завопил рыцарь. - Большущий монастырь! Знаю, как же, я туда
ячмень доставлял монахам для пива. Сам-то, правда, не ездил, люди мои
отвозили. Это недалеко, в два дня там будем, ежели с коней не слезать. Ну,
не в два, так в три. Дорога гористая, все лесом да лесом. Но я ее знаю, я
проведу.
Пришла хозяйка убрать миску и очень удивилась, узнав, что господин
Виппо собирается в путь - кто же коней в замок пригонит, овес кто примет?
- А Бруно на что? Бруно сам управится! - весело заорал Виппо, кликнул
из первой горницы высокого худощавого парня в потрепанном кафтане и начал
ему отдавать приказания. В дверях, прислонясь к косяку и прислушиваясь к
словам рыцаря, стояли цыгане. По их смуглым лицам пробегали красноватые
отблески от пламени в очаге.
Генрих намекнул Виппо, что хотел бы остаться один, и, когда тот вышел,
улегся на лавку. Но сон бежал от него. Долго еще слышал он, как за стеной
Виппо торговался с цыганами, как топали во дворе польские и венгерские
кони и высоким голосом покрикивал Бруно, распоряжавшийся вместо хозяина.
Утром на заре выехали они уже вчетвером. Теперь Виппо вел их
кратчайшими дорогами, и добрались они быстрее, чем предполагали, - на
третий день.
Генрих и его оруженосцы гнали вовсю, кони их покрылись мылом, начали
спотыкаться. Виппо едва поспевал отчаянно бранясь, он молил убавить ходу,
но его не слушали. В лесу становилось все темней, наступал долгий, теплый
вечер, какие в эту пору часто бывают в тех краях в небе сияли звезды, на
леса, горы и луга спускалась ночная тишина. И в тишине этой гулко,
тревожно раздавался топот коней. Генрих, намного опередивший своих
спутников, время от времени перекликался с ними - так они просили его,
опасаясь, как бы князь в темноте не заблудился.
Зачем, собственно, он едет, чего ждет от здешних монахов, от их
настоятеля - Генрих представлял себе не вполне ясно. Наконец перед ними
возникла из мрака черная стена, и они остановились у запертых ворот.
Вскоре к ним присоединился Виппо - теперь все в сборе. На миг Генриха
охватило смятение, он лихорадочно подыскивал слова, готовясь к встрече с
монахами. Ему даже захотелось повернуть назад, но Герхо уже стучал в
ворота, и на массивной прямоугольной башне, черневшей средь звездного
неба, что-то задвигалось.
Ворота приоткрылись, пламя факелов осветило сводчатый проход и в
глубине дверь с двумя тонкими колоннами по сторонам. Четверых всадников
окинули подозрительными взглядами, один из монахов, заметив у Тэли виолу,
сказал:
- Бродячих певцов не принимаем.
Но на его слова почему-то никто не обратил внимания, гостей впустили во
двор. Генрих соскочил с коня и лишь теперь почувствовал, как устал - ноги
у него подкашивались. И когда его привели к привратнику, он прежде всего
попросил ночлега, коротко сообщив, что он - граф Берг и приехал к
настоятелю по важному делу. Брат привратник недоверчиво расспрашивал
рыцарей, что да как, и пристально разглядывал Виппо.
- А ты что тут делаешь? - внезапно закричал он.
- Я князя сопровождаю, - с достоинством ответил Виппо и так посмотрел
на монаха, что тот не решился продолжать. - Потом все объясню, - прибавил
толстый рыцарь.
Ни о чем больше не спрашивая, их повели на просторную кухню со
сводчатым потолком - под навесом на столбах там пылало огромное пламя и
висел котел. Густой дым, завиваясь спиралью, уходил в круглое окошечко. На
вертеле жарилась оленья туша, у очага сидели служки и стоял боком к огню
высокий монах он крутил ручку вертела и что-то бормотал. Лица его Генрих
не разглядел.
Когда князь вошел на кухню, сердце у него болезненно сжалось. Он
подумал, что вот церковь сломила и его, он пришел каяться под ее сень, как
дед Агнессы (*52). Генрих вспомнил о кесаре Оттоне, этом юном,
благочестивом, мечтательном безумце, о Храбром, но особенно, о Щедром.
Быть может, и он, вот так, сгорбившись, вращал здесь вертел?
Уложили гостей в большом, холодном помещении возле кухни и тоже со
сводчатым потолком. Но Генриху не спалось: он слишком устал, после долгой
езды ломило ноги и все тело, к тому же от стен этих веяло чем-то
тревожным, жутким. Он встал, прошел через сени в небольшой дворик -
вероятно, хозяйственный. И снова Генрих увидел кусочек звездного неба,
тени башен в вышине и при тусклом свете, доходившем сюда из сеней,
разглядел поленницы дров, топоры, кирки, лопаты и грабли, сваленные в
кучу. Все здесь было чужое - этот дворик, и эти топоры, и вся эта жизнь,
которой жил некогда великий король: здесь он колол дрова и думал о
Кракове. От этой мысли Генриха кинуло в дрожь, мороз по коже пошел. И
никто уже не знает, не помнит, даже след того события, столь важного для
Генриха, стерся в памяти людской. Он вернулся в дом. Оруженосцы и Виппо
уже спали. Князь растянулся на шкурах и, забыв о ломоте в суставах, начал
молиться за Щедрого.
Утром пришлось долго ждать свидания с настоятелем. Отзвонили первую
стражу, вторую, третью - где-то наверху, над их комнатой, пел хор на
чужой, непривычный лад. От утреннего холода стены были покрыты влагой
казалось, все вокруг напряженно ждет наступления дня.
Когда Генриха провели к настоятелю, он узнал в этом чопорном, надменном
старике того монаха, который давеча вращал на кухне вертел, будто ученый
пес. Должно быть, епитимью отбывал. Поклонившись, Генрих остановился на
пороге. Надменное морщинистое лицо настоятеля выражало равнодушие ко всему
мирскому, благочестивое отчуждение. Князь понял, что с ним нелегко будет
договориться.
Не глядя на Генриха, настоятель долго молчал он словно бы совершал
умственное усилие, чтобы спуститься на землю, вернуться в монастырь,
временно препорученный его опеке. Наконец поднял глаза и скрипучим голосом
спросил гостя, кто он.
- Пяст, - кратко ответил Генрих.
Настоятель окинул его быстрым взглядом и заметно оживился.
- Зачем сюда пожаловал? - спросил он.
- За короной.
Монах передернул плечами, беспокойно пошевелился в кресле. Сидел он
спиной к круглому окну, на лицо падала тень, и следить за его выражением
было нелегко. Генрих только увидел, как блеснули глаза.
- Чей ты сын?
- Кривоустого.
- Хо-хо, - вздохнул настоятель. - После твоего деда здесь ничего не
осталось. Прах, и только. В рясе, босой, пришел он к нам и постучался в
ворота.
- Говорят, при нем была корона.
- Кто говорит? Было бы у него хоть что-нибудь, он бы ради спасения души
отдал все в монастырь, и мы сохранили бы его дар в нашей казне. Немало у
нас всякого добра, пожертвованного грешниками. Но короны Болеславовой там
нет.
- Должна быть, - настаивал Генрих.
- Бабьи сказки! - с усмешкой воскликнул настоятель.
Генрих слегка заколебался.
- А на что тебе корона? - спросил монах, вставая из кресла, и быстро
подошел к Генриху. Живость движений совсем не вязалась с его старческим
обликом, даже была неприятна. - Откуда у тебя такие мысли? - И он забегал
из угла в угол легкими мышиными шажками. - Корона, братец мой, это тебе не
цветочек - сорвал, и твой. Люди познатней тебя искали корону, на гробнице
святого Петра искали, да не нашли, - захихикал он. - Ну что в этой короне
особенного? - И опять засмеялся, останавливаясь перед Генрихом и
презрительно глядя на него. - Что в этой короне особенного? - повторил
настоятель. - Берет кузнец или, скажем, ювелир золотую пластинку и кует из
нее обруч. Золотой обруч, только и всего! Ну, вырежет на нем цветы или
зубчики, вставит несколько камешков из тех, что находят в земле где-нибудь
в Греции, в Сирии или в Сипанге (*53). Да, вставит в эту штуку камешки,
вот и вся недолга - обруч!
Князю чудилось, что он видит перед собой корону - так живо ее описывал
монах, и чем больше тот говорил о ней, как о чем-то будничном,
повседневном, тем более реальной, осязаемой и страшной представлялась она
Генриху. Он стоял, понурив голову, не смея взглянуть в глаза настоятелю.
- И вот из-за такого пустячного обруча, - грозно повышая голос, молвил
монах и распрямился во весь рост под низкими, давящими сводами кельи, -
люди убивают один другого... Но никто пальцем не шевельнет ради более
высокой, достойной и благородной цели. Вот я для тебя что важней -
таинство помазания или сама эта вещичка?
Генрих не понимал, к чему настоятель клонит, но угрожающий тон наполнял
его трепетом, а перед глазами все маячил золотой венец. Монах приблизился
к нему, схватил за руку и крикнул:
- Пойдем! Я покажу тебе, что осталось от этой короны.
Он потащил Генриха по коридору во внутренний дворик и оттуда - на
большой монастырский двор. Работавшие там пильщики и колесники вытаращили
глаза, но монах, будто не замечая их, быстрым шагом шел к монастырскому
погосту, где покоились останки честных братьев. В конце погоста, у самой
ограды, он выпустил руку князя и резко подтолкнул его вперед.
- Вот! - визгливо выкрикнул монах. - Вот оно, место, где лежит твой
дед!
Генрих глянул и оцепенел - еле заметный холмик, на нем пожухлая трава
да несколько сухих листочков. И словно что-то оборвалось в его душе - он
рухнул на колени, уткнулся лицом в землю, в траву. Здесь лежит тот, кто