"Тысячи одной ночи", что нужно читать не Сезам, а Сим-Сим, и что это
какое-то растение, кажется, конопля. Сезам - это было чудо, заколдованное
слово. Как я был разочарован, узнав, что это - просто конопля.
Больше всего на свете мне хотелось теперь научиться читать, как Серафима
Петровна.
еще учат. Не скучно, во всяком случае, не очень скучно. Товарищи
относились ко мне хорошо, - наверное, потому, что я был маленького роста.
В первые же дни я подружился с двумя хулиганами, и мы не теряли свободного
времени даром.
головой, на которой росли в беспорядке кошачьи желтые космы. Нос у него
был приплюснутый, глаза неестественно круглые, подбородок квадратный -
довольно страшная и несимпатичная морда. Мы с ним подружились за ребусами.
Я хорошо решал ребусы, это его подкупило.
собирался поступить в Зоологический сад учиться на укротителя львов, то
его тянуло к пожарному делу. В пекарне ему хотелось быть пекарем; из
театра он выходил с твердым намерением стать актером. Впрочем, у него были
и смелые мысли.
подхватывал Ромашка.
нему с большим уважением.
Петьки и тому и другому было далеко.
беспризорников, дежурил у распределителей, у детских домов. Нет и нет.
Уехал ли он в Туркестан, пристроившись в каком-нибудь ящике под
международным вагоном? Вернулся ли домой пешком из голодной Москвы? Кто
знает!
Москву. Она была таинственная, огромная, снежная, занятая голодом и
войной. Карты висели на площадях, и красная нитка, поддерживаемая
флажками, проходила где-то между Курском и Харьковом, приближаясь к
Москве. Охотный ряд был низкий, длинный, деревянный и раскрашенный.
Художники-футуристы намалевывали странные картины на его стенах - людей с
зелеными лицами, церкви с падающими куполами. Такие же картины украшали
высокий забор на Тверской. В окнах магазинов висели плакаты РОСТа:
был чем-то вроде питомника юных дарований. Наробраз полагал, что мы
отличаемся дарованиями в области музыки, живописи и литературы. Поэтому
после уроков мы могли делать что угодно. Считалось, что мы свободно
развиваем свои дарования. И мы их действительно развивали. Кто убегал на
Москву-реку помогать пожарникам ловить в прорубях рыбу, кто толкался на
Сухаревке, присматривая, что плохо лежит.
жизнь школы проходила перед моими глазами. Это была непонятная,
загадочная, сложная жизнь. Я толкался среди старшеклассников,
прислушивался к разговорам. Новые отношения, новые мысли, новые люди. На
Энск все это было так же не похоже, как самый Энск не похож на Москву. Я
долго ничего не понимал, удивляясь всему без разбору. Но вот как
представляется мне четвертая трудовая школа теперь.
помещалась гимназия Пестова. При ней был открыт маленький детский дом -
наш дом. Зимой девятнадцатого года гимназия Пестова была слита с реальным
училищем Лядова, а весной - с женской гимназией Бржозовской.
не помнят, с каким презрением относились друг к другу гимназисты и
реалисты. Не знаю, на чем была основана эта вражда, но еще в Энске до меня
доходили интересные слухи о страшных драках на катке, о благородных
силачах-гимназистах, о подлецах реалистах, выходивших на бой, зажав в
кулаке запрещенную правилами чести "свинчатку". Теперь в Москве я увидел
все это своими глазами.
- недаром в эту гимназию без экзамена принимали всех исключенных из других
гимназий. Напротив, у Лядова учились главным образом благовоспитанные
сыновья крупных чиновников, инженеров, педагогов. Вражда была, стало быть,
не только профессиональная, но и социальная. Она утроилась, когда между
наследственными врагами декретом Наробраза была поставлена женская
гимназия Бржозовской.
на собраниях, сколько писем с объяснениями, сколько тайных и явных
столкновений! Детский дом был в стороне: на нас никто не обращал внимания.
Но легко угадать, кто были наши герои. Пестовские! Мы старались даже
носить шапки, как они, - с проломом справа.
люди. Я сам обязан ей очень многим. Но тогда, в девятнадцатом году, что
это была за каша! Кстати, именно каша - иногда маисовая, иногда пшенная -
в значительной степени определяла школьные интересы и лядовцев, и
пестовцев. Ее привозили на санях, в огромном котле, бережно закутанную,
похожую на старую бабушку, и так в санях и несли наверх в актовый зал.
Хозяйственная комиссия в лице "тети Вари" - так все называли румяную,
толстую девочку с толстой косой - уже расхаживала за прилавком с
поварешкой в руке. Выстраивалась очередь, и каждый, без различия формы,
возраста и происхождения, получал по ложке еще горячей каши, дьявольски
вкусной, с лопающимися пузырьками.
как на уроки можно было не ходить, то весь школьный день состоял из одной
большой перемены.
заниматься или не заниматься? Лохматый пестовец, которому все кричали:
"Браво, Ковычка!", доказывал, что ни в коем случае не заниматься.
Посещение школы должно быть добровольное, а отметки выставлять
большинством голосов.
педагогами, на уроки которых ходит абсолютное меньшинство? Я предлагаю
установить норму в пять человек. Если на уроки приходит меньше пяти
человек, педагогу в этот день пайка не давать.
потому что все стали оглядываться, перешептываться, подталкивать друг
друга: в дверях, скрестив руки и внимательно слушая оратора, стоял
высокий, еще не старый человек с пушистыми усами.
поварешкой в руке разгуливала по коридору.
Во-первых, он явился неизвестно откуда - не лядовский, не бржозовский, не
пестовский. Во-вторых, он, по общему мнению, был дурак и ничего не знал.
В-третьих, он каждый день приходил на уроки и сидел положенные часы, хотя
бы в классе было три человека. Это уж решительно всех возмущало...
пылу застегнуть пальто, на котором не было ни одной пуговицы. - От пятого
класса в школьном совете один человек - я. Это неправильно. Мне одному
трудно бороться за интересы пятого класса. Нас считают младшеклассниками.
А посмотрите, кто в сто сорок четвертой председатель школьного коллектива?
Муховеров. Какого класса? Пятого! Вообще, если на то пошло, нужно сперва
доказать, что мы младшеклассники, а потом говорить. А как старший класс,
мы должны иметь двух представителей. Один я, другого предлагаю Фирковича!
Панов Вадим
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Пехов Алексей
Сертаков Виталий
Посняков Андрей