первозданный клич. Глядя в пламя очага, повернувшись спиной ко тьме
снаружи, Ривен слушал их вопли, словно какой-то пещерный житель на заре
истории, пережидающий зиму.
дорога к Лох-Корайску и Гленбриттлу была просто жуткой, особенно у Крутой
Пади, которая и в лучшее время года представляла опасность для путников.
Ривен принялся заново знакомиться с этим местом, взбираясь на обломки скал
и утесы, что нависали над пенящимся морем - насупленные и суровые,
дозорные Квиллин. Большей частью он шел по оленьим тропам, иногда - на
четвереньках, карабкаясь по каменным выступам, заросшим вереском. С
вершины утеса высоко над головой Ривена взмыл в небо орел; перья на его
крыльях растопырены, точно пальцы.
привалившись к заросшему мхом валуну, пока огонь в ногах у него не унялся
и он не смог идти дальше. Он пытался заставить себя быть сильным и делал
это, может быть, излишне жестко, не позволяя себе никакой, даже маленькой,
слабости. Он измотал себя до предела, но зато получил вознаграждение -
забвение, - как только в тот вечер его голова прикоснулась к подушке. Он
твердо решил продолжать в том же духе, не давая себе послабления. С
каким-то садистским удовлетворением он специально выбирал самые сложные
маршруты вдоль каменистого берега и предгорьям.
темная голова то погружалась в воду, то выступала из нее, и сначала он
принял ее за тюленя, но потом разглядел в цепких лапках буек, оставленный
рыбаками, и остановился понаблюдать. Зверюшка утягивала буек под воду,
потом разжимала лапки, и он выпрыгивал на поверхность. Выдра забавлялась
буйками, снова и снова, в каком-нибудь десятке ярдов от каменистого
берега. Ривен смотрел на эту картину безлюдного горного озера с
забавляющейся выдрой как зачарованный, и пошел домой, только когда совсем
проголодался.
чулане свою винтовку 22 калибра и отправился поохотиться. Побродив по
долине с полчаса, он наткнулся на куропаток и подстрелил двух, а затем еще
зайца; потом погода испортилась, и Ривену пришлось вернуться. Дома он
общипал, освежевал и выпотрошил свою добычу, причем проделал все это едва
ли не с удовольствием. Он давно уже не использовал это свое умение - не
было случая. Он припомнил промозглые биваки в Дартмуре, как они там
пытались зажарить тощего зайца на жалком костре. Навыки выживания, так это
называлось. Всем была противна такая игра в выживание, но, как это обычно
бывает в армии, потом, за пивком в столовой, об этом было приятно
вспомнить.
внезапную боль одиночества. И не только из-за Дженни. Он понял вдруг, что
тоскует по своей юности. Юность! Он громко фыркнул. И юность давно ушла, и
до пенсии еще далековато, но ощущение старости появилось. Он запихал почти
всю добычу в морозильную камеру и принялся колдовать над бульоном из
потрохов. Во время работы Ривен тихонько насвистывал, а потом ветер
снаружи стих, и он вскинул голову. Ветер больше не громыхал по долине.
Снаружи теперь доносились только легкие вздохи моря: его любимая
колыбельная. Тихий плеск волн и пыхтение маленького дизельного генератора.
Ривен прислушался к тишине - кто-то невидимый и бесшумный стоял у него за
спиной. Он резко обернулся, - руки в крови зайца и куропаток, - но за
спиной была только стена с дверью и шипение огня в очаге. Генератор вел
свой приглушенный монолог; море тихонько вздыхало.
прислушиваться. Ничего. Только обычные звуки ночи. Где-то вскрикнул
кроншнеп, пролетел под окнами и умчался прочь.
наконец, погас совсем. Теперь единственным освещением было шафрановое
сияние огня камина. Все затихло, осталось только два звука: плеск волн,
набегающих на берег, и потрескивание огня в камине.
народилась новая луна. Галька хрустнула у него под ногами. На берегу, у
самой воды, виднелась черная туша мертвого тюленя. Тишина и покой. Не было
даже легонького ветерка.
Чертов генератор. Ривен круто повернулся - ему показалось, что он краем
глаза ухватил какое-то движение у ручья, - и на мгновение остановился в
нерешительности. Потом смачно выругался. Туманы с гор тебе в бороду, псих.
причин для такого сбоя, и когда вернулся в дом, в кухне уже сиял свет. Ему
показалось, что в доме как-то странно пахнет. Он сморщил нос; но его
обоняние, похоже, едва уловив этот запах, тут же привыкло к нему, и запах
исчез. Мускусный запах животного. Должно быть, убитой им дичи.
5
пальцев.
отчетливы, все его персонажи. Они долго отказывались выходить на бумагу
из-под клавиш машинки, не позволяя ему запечатлеть себя на листе, только
их тени ложились ему на плечи, когда он сидел за столом и без особой
надежды стучал по клавишам.
сражения за власть в дикой зеленой стране своих книг, осады и битвы, и
трагическую любовь, которую он так пока и не мог в полной мере представить
себе.
неумело размалеванной сцене. Картины, которые он создавал, тускнели прямо
на глазах, как цветник после заморозка. Воображение его растворилось в
ледяной беззвездной мгле. Битвы смелых, сильных и великодушных людей
обращались в кровавую бойню: бессмысленные стычки, после которых на снегу
оставались горы трупов. Волки терзали тела убитых, копоть пожаров повисла
в воздухе. В отчаянии он стучал пальцами по клавишам, но из-под них
выходили только мертвые слова. Наконец, ему пришлось остановиться.
ее ждать.
глядя в окно на долину и навязчивое нагромождение гор. Он наблюдал, как
ссорятся чайки над трупом тюленя, и жалел, что не закопал его. Потом он
склонял голову и снова пытался вызвать жизнь из клавиш машинки. Но как
этот дохлый тюлень, повествование его источало только трупный запах.
Со своим теперь неизменным ореховым посохом он спустился к ручью и,
усевшись на валуне у воды, принялся потягивать виски из фляги.
узор лишайника, темные влажные пятна мха, понаблюдал за кружением песчинок
на перекате. Виски согрело его, обожгло пустой желудок; в голове слегка
поплыло. Ривен растер колени. Чайки прекратили свой шумный спор и улетели
прочь, образовав в небе над морем восьмерку.
прямо на глазах. Ривен прищурился, угадывая очертания и силуэты. Лошадь,
башня, корона, лицо... Худощавое смуглое лицо с резкими чертами, черные
бусинки глаз, остренькая бородка, и губы в усмешке - как щель.
глазами все поплыло, Ривен буквально впился взглядом в валун... но там был
только лишайник и пупырчатый гранит. Он зажмурил глаза и зажал их
пальцами.
провозился с ней дольше, чем обычно. Во-первых, ее давно уже нужно было
как следует вычистить, а во-вторых его успокаивало ощущение гладкого
деревянного приклада в руках, ему хотелось выбрать воображаемую мишень в
сумерках на берегу. Ему всегда нравились ружья. Он любил разбирать их и
чистить - кроме тех, конечно, случаев в армия, когда чистка оружия
превращалась в нудную работу. Это было священнодействие с реальным
результатом. Доставляющее удовольствие.
нем не осталось ни ржавчины, ни сажи. Потом зарядил магазин и дослал
патрон в ствол. Он до сих пор еще не был уверен в том, что увиденное им
сегодня днем не было просто игрой воображения...
прибоя. Винтовка лежала рядом с ним на полу, масло на ней поблескивало в
неверном свете пламени. Он не включал электрический свет, в колеблющемся
пламени камина огня лицо его - худое, заросшее бородой - обратилось в
резкий горельеф, сумрачный свет подчеркнул шрамы на лбу и морщины у глаз и
у рта, которые не разгладились даже во сне.
умиротворил его; обычное хмурое выражение лица во сне сгладилось. Он дышал
глубоко и ровно. Торф в очаге осыпался с шуршанием, выгорая; стропила
легонько поскрипывали под ветром.
Белоусов Валерий
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Шидловский Дмитрий
Белов Вольф