ожидания сформированы кинофильмами, - удивляются и остаются
разочарованными). Лучше всего ей удались страницы, на которых Виктор и его
создание, словно на дебате в Гарварде, обсуждают "за" и "против" просьбы
монстра сотворить ему подругу; иными словами, она чувствует себя лучше всего
в мире чистых идей. Так что есть определенная ирония в том, что свойство
книги, обеспечивающее ей такую привлекательность для кино, заключается в
способности Шелли пробудить в читателе двух человек: одного, который хочет
закидать камнями чудовище, и другого, который на себе испытывает удары этих
камней и чувствует всю несправедливость происходящего.
ближе всего подошел к этому Джеймс Уэйл в своем стильном фильме "Невеста
Франкенштейна", в котором экзистенциальные горести чудовища (юный Вертер с
болтами в шее) сводятся к гораздо более земным, но эмоционально куда более
сильным: Виктор Франкенштейн соглашается и создает женщину.., но той не
нравится монстр. Эльза Ланчестер, которая выглядит как королева диско
поздних лет, орет дурным голосом, когда он пытается к ней прикоснуться, и мы
вполне сочувствуем монстру, громящему проклятую лабораторию.
создавал Джек Пирс; это он сотворил лицо, столь же знакомое нам всем (хотя и
менее благообразное), как лица дядюшек и двоюродных братьев в семейном
фотоальбоме: квадратная голова, мертвенно-бледный, слегка вогнутый лоб,
шрамы, винты, тяжелые веки. "Юниверсал пикчерс" скопировала грим Пирса, но
когда английская студия "Хаммерс филмз" в конце 50-х - начале 60-х годов
снимала свою серию фильмов о Франкенштейне, была использована другая
концепция. Возможно, вариант не такой вдохновенный, как оригинальный грим
Пирса (в большинстве случаев Франкенштейн "Хаммера" очень похож на
несчастного Гэри Конвея в "Я был подростком-Франкенштейном"), но у обоих
вариантов есть нечто общее; хотя в том и другом случае на чудовище страшно
смотреть, в нем есть что-то такое печальное, такое жалкое, что наши сердца
устремляются к нему, и в то же время мы отшатываемся в страхе и отвращении
<Лучший из. Франкенштейнов "Хаммера", вероятно, Кристофер Ли, который
едва не затмил Бела Лагоши в роли графа Дракулы. Ли - великий актер,
единственный, кто сумел приблизиться к интерпретации этой роли Карлоффом,
хотя в смысле сценария и режиссуры Карлоффу везло несравненно больше. И все
же в роли вампира Кристофер Ли лучше.>.
(за исключением тех, кто снимал исключительно юмористические картины),
осознавали эту дихотомию и пытались ее использовать. Найдется ли режиссер с
душой настолько остывшей, что ему никогда не хотелось, чтобы монстр спрыгнул
с горящей ветряной мельницы и затолкал факелы в глотки невежественных тупиц,
которые из кожи лезут, чтобы его прикончить? Сомневаюсь. Если такой и
существует, то это поистине жестокосердый человек. Но не думаю, чтобы хоть
один режиссер сумел передать весь пафос ситуации, и нет такого фильма о
Франкенштейне, который вызывал бы у зрителя слезы с той же легкостью, как
заключительная сцена "Кинг-Конга", где гигантская обезьяна сидит на вершине
Эмпайр Стейт Билдинг и отбивается от самолетов, словно от доисторических
птиц родного острова. Подобно Иствуду в спагетти-вестерне Леоне, Конг -
архетип архетипа. В глазах Бориса Карлоффа, а позже - Кристофера Ли мы видим
ужас, когда чудовище осознает себя чудовищем; у Кинг-Конга, благодаря
удивительным спецэффектам Уиллиса О'Брайена, он написан на всей морде
гигантской обезьяны. В результате получается почти живописное полотно
одинокого умирающего чужака. Это один из лучших образцов величайшего слияния
любви и ужаса, невинности и страха - слияния, эмоциональную реальность
которого лишь наметила, лишь предположила в своем романе Мэри Шелли. Я
полагаю, что она поняла бы точнейшее замечание Дино де Лаурентиса о великой
привлекательности подобной дихотомии и согласилась бы с ним. Де Лаурентис
говорил о собственном незабываемом римейке "Кинг-Конга", но мог бы сказать
то же самое и о несчастном монстре: "Никто не плачет, когда гибнут Челюсти".
Что ж, мы действительно не плачем, когда умирает чудовище Франкенштейна - но
аудитория рыдает, когда Конг, этот заложник из более примитивного и
романтического мира, падает с Эмпайр Стейт, - но при этом, возможно, мы
испытываем отвращение к самим себе за свое чувство облегчения.
написать "Франкенштейна", происходил на берегу Женевского озера, за много
миль от британской земли, его все же следует признать одним из безумнейших
английских чаепитий всех времен. И как ни забавно, но это собрание несет
ответственность не только за появление "Франкенштейна", опубликованного в
том же году, но и за "Дракулу" - роман, написанный человеком, который
родится только через тридцать один год.
лорд Байрон и доктор Джон Полидори - вынуждена была провести взаперти две
недели из-за сильного ливня. Путники начали вслух читать немецкие готические
рассказы о призраках из книги "Фантасмагория", и вынужденное заточение
постепенно стало принимать определенно странный характер. Кульминация
произошла, когда с Шелли случилось что-то вроде приступа. Доктор Полидори
записал в своем дневнике: "За чаем в 12 часов разговоры о привидениях. Лорд
Байрон прочел несколько строк из "Кристабель" Кольриджа; когда наступила
тишина, Шелли неожиданно закричал, сжал руками голову и со свечой в руке
выбежал из комнаты. Я побрызгал ему в лицо водой и дал эфир. Оказалось, он
смотрел на миссис Шелли и неожиданно подумал о женщине, у которой вместо
сосков глаза; это привело его в ужас".
историю о сверхъестественном. Именно у Мэри Шелли, чье произведение будет
единственным, которое выдержит испытание временем, были наибольшие трудности
с его созданием. У нее вообще не было никаких замыслов, и прошло несколько
ночей, прежде чем воображение не снабдило ее кошмаром, в котором "бледный
подмастерье святотатственных искусств создал ужасный призрак человека". Эта
сцена сотворения представлена в четвертой и пятой главах ее романа (из
которой выше приводились цитаты).
Гордон Байрон - любопытную страшную историю "Погребение". Но именно Джона
Полидори, доброго доктора, иногда упоминают как возможный мостик к Брему
Стокеру и "Дракуле". Его рассказ впоследствии был расширен до романа и
пользовался большим успехом. А назывался он "Вампир".
подозрительным сходством с "Погребением", рассказом о призраках, написанным
его несравненно более талантливым пациентом лордом Байроном. Возможно, здесь
пахнет и плагиатом. Известно, что вскоре после короткой интерлюдии на
берегах Женевского озера Байрон и Полидори жестоко повздорили и дружба их
закончилась. Можно предположить, что причиной разрыва послужило сходство
между двумя произведениями. Полидори, которому в то время был двадцать один
год, кончил плохо. Успех романа, в который он превратил свой рассказ,
заставил его бросить врачебную практику и стать профессиональным писателем.
Но его произведения успехом больше не пользовались; зато он преуспел в
создании карточных долгов. Поняв, что его репутация безвозвратно загублена,
он, как истый английский джентльмен того времени, пустил себе пулю в лоб.
напоминает "Вампира" Полидори: тема узкая, и даже если исключить
преднамеренные аллюзии, семейное сходство всегда будет присутствовать - но
можно не сомневаться, что Стокер знал о романе Полидори. Прочитав "Дракулу",
невольно думаешь, что Стокер не оставил в этой области ни один камень
неперевернутым. Таким ли уж сомнительным покажется предположение, что он
прочел книгу Полидори, тема его заинтересовала и он решил написать лучше?
Мне кажется, что так оно и произошло, точно так же, как мне нравится думать,
что Полидори заимствовал основную идею у Байрона. В таком случае Байрон стал
бы литературным дедом легендарного графа, который как-то похвастал Джонатану
Харкеру, что прогнал турок из Трансильвании.., а ведь сам Байрон умер,
сражаясь вместе с греками в восстании против турок, восемь лет спустя после
встречи с Шелли и Полидори на берегу Женевского озера. Сам граф аплодировал
бы такой смерти.
возникает в результате действия свободной и осознанной воли - сознательного
решения творить зло, - и те, в которых ужас предопределен и приходит извне,
подобно удару молнии. Наиболее классический пример рассказа второго типа -
история Иова, который становится кем-то вроде болельщика на космическом
духовном суперкубке <Superbowl; речь идет о пользующейся огромной
популярностью встрече после окончания сезона команд американского футбола,
победительниц Национальной и Американской лиг.> команд Бога и Сатаны.
человеческого сердца, - почти всегда вращаются вокруг концепции свободной
воли, "врожденного зла"; одним словом, чего-то такого, ответственность за
что мы вправе возложить на Бога-Отца. Таков Виктор Франкенштейн, который
создает живое существо из отдельных частей, чтобы удовлетворить собственное
высокомерие и гордость, а затем усугубляет свой грех, отказываясь взять на
себя ответственность за содеянное. Таков доктор Джекил, создавший мистера
Хайда исключительно из викторианского лицемерия - он хочет пьянствовать и
развлекаться, но при этом ни одна самая грязная уайтчепельская проститутка
не должна подозревать, что это доктор Джекил, в глазах всех подобный
святому. Возможно, лучший из всех рассказов о внутреннем зле - это
"Сердце-обличитель" (77;е Tell-Tale Heart) Эдгара По, в котором убийство
совершается из чистого зла и нет никаких смягчающих обстоятельств. По
предполагает, что его героя окрестят безумцем, потому что мы всегда считаем
немотивированное зло безумием - ради собственного здравомыслия.
Сертаков Виталий
Березин Федор
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Махров Алексей