Чтение 15–й страницы книги ~Педагогическая поэма~

хлеба, уборка или какая-нибудь другая из неприятных работ совершается не
тем, кому следует.

- Почему сегодня ты убираешь, а не Иванов?

- Он меня попросил.

Работа по просьбе становилась бытовым явлением, и уже сложились
определенные группы таких "просителей". Стало увеличиваться число
колонистов, уклоняющихся от пищи, уступающих свои порции товарищам.

В детской колонии не может быть большего несчастья, чем картежная игра.
Она выводит колониста из общей сферы потребления и заставляет его добывать
дополнительные средства, а единственным путем для этого является
воровство. Я поспешил броситься в атаку на этого нового врага.

Из колонии убежал Овчаренко, веселый и энергичный мальчик, уже успевший
сжиться с колонией. Мои расспросы, почему убежал, ни к чему не привели.
На второй день я встретил его в городе на толкучке, но, как его ни
уговаривал, он отказался возвратиться в колонию. Беседовал он со мной в
полном смятении.

Карточный долг в кругу наших воспитанников считался долгом чести. Отказ
от выплаты этого долго мог привести не только к избиению и другим способам
насилия, но и к общему презрению.

Возвратившись в колонию, я вечером пристал к ребятам:

- Почему убежал Овчаренко?

- Откуда ж нам знать?

- Вы знаете.

Молчание.

В ту же ночь, вызвав на помощь Калину Ивановича, я произвел общий
обыск. результаты меня поразили: под подушками, в сундучках, в коробках, в
карманах у некоторых колонистов нашлись целые склады сахару. Самым богатым
оказался Бурун: у него в сундуке, который он с моего разрешения сам сделал
в столярной мастерской, нашлось более тридцати фунтов. Но интереснее всего
была находка у Митягина. Под подушкой, в старой барашковой шапке, у него
было спрятано на пятьдесят рублей медных и серебрянных денег.

Бурун чистосерднчно и с убитым видом признался:

- В карты выиграл.

- У колонистов?

- Угу!

Митягин ответил:

- Не скажу.

Главные склады сахару, каких-то чужих вещей, кофточек, платков, сумочек
хранились в комнате, в которой жили три наши девочки: Оля, Раиса и Маруся.
Девочки отказались сообщить, кому принадлежат запасы. Оля и Маруся
плакали, Раиса отмалчивалась.

Девушек в колонии было три. Все они были присланы комиссией за вороство
в квартирах. Одна из них, Оля Воронова, вероятно, попалась случайно в
неприятную историю - такие случайности часто бывают у малолетних прислуг.
Маруся Левченко и Раиса Соколова были очень развязны и распущенны,
ругались и учавствовали в пьянстве ребят и в картежной игре, которая
главным образом и происходила в их комнате. Маруся отличалась невыносимо
истеричным характером, часто оскорбляла и даже била своих подруг по
колонии, с хлопцами тоже всегда была в ссоре по всяким вздорным поводам,
считала себя "пропащим" человеком и на всякое замечание и совет отзывалась
однообразно:

- Чего вы стараетесь? Я - человек конченый.

Раиса была очень толста, неряшлива и смешлива, но далеко не глупа и
сравнительно образованна. Она когда-то была в гимназии, и наши
воспитательницы уговаривали ее готовиться на рабфак. отец ее был
сапожником в нашем городе, года два назад его зарезали в пьяной компании,
мать пила и ниществовала. Раиса утверждала, что это не ее мать, что ее в
детстве подбросили к Соколовым, но хлопцы уверяли, что Раиса фантазирует:

- Она скоро скажет, что ее папаша принц был#25.

ПРИМЕЧАНИЕ 25 с.500. Далее в "Год 17-тый", альманах 3, 1933
с.113 следует: "Мать Раисы как-то пришла в колонию, узнала, что
дочка отказывается от дочерних чувств, и напала на Раису со всей
стратью пьяной бабы. Ребята насилу выставили ее".

Раиса и Маруся держали себя независимо по отношению к мальчикам и
пользовались с их стороны некоторым уважением, как старые и опытные
"блатнячки". Именно поэтому им были доверены важные детали темных операций
Митягина и других.

С прибытием Митягина блатной элемент в колонии усилился и колтчественно
и качественно.

Митягин был квалифицированный вор, ловкий, умный, удачливый и смелый.
При всем том он казался чрезвычайно симпатичным. Ему было лет семнадцать,
а может быть, и больше.

В его лице была непорвторимая "особая примета" - ярко-белые брови,
сложенные из совершенно седых густых пучков. По его словам, это примета
часто мешала успеху его предприятий. Тем не менее ему и в голову не
приходило, что он может заняться каким-либо другим делом, кроме воровства.
В самый день своего прибытия в колонию он очень свободно и дружлюбно
разговаривал со мной вечером:

- О вас хорошо говорят ребята, Антон Семенович.

- ну, и что же?

- Это славно. Если ребята вас полюбят, это для них легче.

- Значит, и ты меня должен полюбить.

- Да нет... я долго в колонии жить не буду.

- Почему?

- Да на что? Все равно буду вором.

- От этого можно отвыкнуть.

- Можно, да я считаю, что незачем отвыкать.

- Ты просто ломаешься, Митягин.

- Ни чутоки не ломаюсь. Красть интересно и весело. Только это нужно
умеючи делать, и потом - красть не у всякого. Есть много таких гадов, у
которых красть сам бог велел. А есть такие люди - у них нельзя красть.

- Это ты верно говоришь, - сказал я Митягину, - только беда главная не
для того, у кого украли, а для того, кто украл.

- Какая же беда?

- А такая: привык ты красть, отвык работать, все тебе легко, привык
пьянствовать, остановился на месте: босяк - и все. Потом в тюрьму
попадешь, а там еще куда...

- Будто в тюрьме не люди. На воле много живет хуже, чем в тюрьме. Этого
не угадаешь.

- Ты слышал об октябрьской революции?

- Как же не слышал! Я и сам походил за Красной гвардией.

- Ну вот, теперь людям будет житье не такое, как в тюрьме.

- Это еще кто его знает, - задумался Митягин. - Сволочей все равно до
черта осталось. Они свое возьмут, не так, так иначе. посмотрите, кругом
колонии какая публика! Ого!

Когда я громил картежную организацию колонии, Митягин отказался
сообщить, откуда у него шапка с деньгами.

- Украл?

Он улыбнулся:

- Какой вы чудак, Антон Семенович!.. Да, конечно же, не купил. Дураков
еще много на свете. Эти деньги все дураками снесены в одно место, да
еще с поклонами отдавали толстопузым мошенникам. Так чего я буду смотреть?
Лучше я себе возьму. Ну, и взял. Вот только в вашей колонии и спрятать
негде. Никогда не думал, что вы будете обыски устраивать...

- Ну, хорошо. Деньги эти я беру для колонии. Сейчас составим акт и
заприходуем. Пока не о тебе разговор.

Я заговорил с ребятами о кражах:

- Игру в карты я решительно запрещаю. Больше вы играть в карты не
будете. Играть в карты - значит обкрадывать товарища.

- Пусть не играют.

- Играют по глупости. У нас в колонии многие колонисты голодают,
не едят сахара, хлеба. Овчаренко из-за этих самых карт ушел из колонии,
теперь ходит - плачет, пропадает на толкучке.

- Да, с Овчаренко... это нехорошо вышло, - сказал Митягин.

Я продолжал:

- Выходит так, что в колонии защищать слабого товарища некому. Значит,
защита лежит на мне. Я не могу допускать, чтобы ребята голодали и
теряли здоровье только потому, что подошла какая-то дурацкая карта. Я
этого не допущу. Вот и выбирайте. Мне противно обыскивать ваши спальни, но
когда я увидел в городе Овчаренко, как он плачет и погибает, так я решил
с вами не церемониться. А если хотите, давайте договоримся, чтобы больше
не играть. Можете дать честное слово? Я вот только боюсь... насчет чести у
вас, кажется, кишка тонка: Бурун давал слово...

Бурун вырвался вперед:

- Неправда, Антон Семенович, стыдно вам говорить неправду!.. Если вы
будете говорить неправду, тогда нам... Я про карты никакого слова не
давал.

- Ну, прости, верно, это я виноват, не догадался сразу с тебя и на
карты взять слово, потом еще на водку...

- Я водки не пью.

- Ну, добре, конечно. Теперь как же?

Вперед медленно выдвигается Карабанов. Он неотразимо ярок, грациозен и,
как всегда, чуточку позирует. От него несет выдержанной в степях воловьей
силой, и он как будто ее нарочно сдерживает.

- Хлопцы, тут дело ясное. Товарищей обыгрывать нечего. Вы хоть
обижайтесь, хоть что, я буду против карт. Так и знайте: ни в чем не
засыплю, а за карты засыплю, а то и сам возьму за вясы, трохы подержу.