Чтение 15–й страницы книги ~Испытательный срок~

показывает на лестницу Жур и продолжает оглядывать местность. -
Подниматься трудно...

- Зато спускаться легко, - уже смеется женщина, и на смуглом лице
вспыхивают белые зубы. - Если отсюда кого пихнешь, он вниз пойдет без
задержки. Не затруднится...

- И часто спихиваете?

- Бывает... Ой, да вы меня простудите! Я с постели...

Они входят, как в предбанник, в крошечный коридор. Жур включает
карманный фонарик.

- Жарко топите.

- Нельзя не топить - жильцы, - вздыхает освещенный фонариком старик,
похожий на святого угодника Николая Мирликийского, спасителя на водах. -
Дунька, лампу...

- Ожерельев? - вглядывается в старика Жур. - Тебя что-то давно не
видать было...

- А вы будто не знаете, где я был. По вашей милости все было сделано.
Но вот отпустили. Не находят за мной особой вины. Не находят. Сколько ни
искали...

- Ох, так это вы, гражданин начальничек, а я думала - Яшка, - смотрит
при лампе на Жура молодая женщина, почти девочка, которую старик назвал
Дунькой. - А говорили, что вас вроде того что убили. Значит, вранье...

- Значит, вранье, - подтверждает Жур. - А ты, значит, по-прежнему здесь
живешь?

- А где же? Раньше у дедушки Ожерельева жили и теперь живем. И так,
наверно, будет до скончания века. Не выбраться, видно, нам отсюдова...

Дедушка Ожерельев сел к столу, постучал ногтем по табакерке, открыл,
взял щепотку, набил обе ноздри, помотал головой.

- Не могу. Нюхать нюхаю, а чихнуть не могу. Слабость. И сна нету.
Пропал сон. И все по вашей милости. Вся наша жизнь одно беспокойствие...

Жалкий этот дедушка, чуть живой, а его еще по тюрьмам таскают, как он
сам сказал. За что? И все тут какие-то жалкие.

Егоров смотрит на худенькую Дуньку, которая удивительно похожа на его
сестру Катю. Бывает же такое сходство. Рост одинаковый, волосы, глаза. И
щурится так же от лампы. И родинка над верхней губой. С той же стороны
родинка, с правой.

Дунька говорит Журу:

- Никакого изменения в нашей жизни, гражданин начальничек, уж, видно,
не предвидится...

- А какого же ты изменения ждешь? - спрашивает Жур. - Сама и виновата.
Надо устраиваться. Я тебе давал адрес...

- Адрес - это одно, а дело - это другое, - будто сердится Дунька. - Вы
думаете, это легко - солдатские шинели шить? Я себе все руки исколола...

Егоров почти разочарован. Он был уверен, что именно сейчас, в этом
доме, начнется какое-то опасное действие. Он немножко боялся этого
действия, но все-таки ждал его. Может, их начнут обстреливать, думал он. А
ничего не случилось. Такие же, как везде, разговоры. И жалобы такие же: на
плохую жизнь.

Жур уселся почему-то у самой двери, где стоит ржавый умывальник. Может,
Жур ждет чего-то.

- Значит, ты всех сюда перевез из старых своих домов? - спрашивает он
старика. - И из женского монастыря тут, я смотрю, девушки?

- Да куда же я всех перевезу? - кряхтит старик. - Я и никого-то не
перевозил. Они сами. Они работают от себя. Мне только за квартиру...

- Это верно, - соглашается Жур. - Разве всех перевезешь! У тебя ведь,
кажется, три таких дома было...

- Вы мне все прочитываете, - обижается старик. - Был один дом, правда,
мой, а второй - женин, жены моей, покойницы. А теперь вот самого загнали в
этакую халупу и еще здесь по ночам беспокоят...

"Действительно, - думает Егоров, - для чего мы сюда пришли? Людей
разбудили, сидим. А людям, наверно, завтра на работу".

- А сынок твой где? - спрашивает старика Жур.

- А откуда же я знаю? - разводит руками старик. - Вы бы не пришли, я и
про вас бы не знал, где вы есть и в своем ли здоровье...

- Значит, не знаешь, где сынок?

- Не знаю. Я ж говорю, только на днях вернулся. А Пашка, говорят,
совсем уехал. В Читу, говорят...

- Значит, ты еще не приступал к делам?

- А какие ж у меня дела? Мелкая торговля, и то лавка стоит
запечатанная. Наложили зачем-то арест. А ведь что писали в газетах? В
газетах писали: частный капитал должен торговать. То есть у кого есть
деньжонки, пускай торгует...

- Но никто не говорил, что надо торговать обязательно краденым.

- А я не спрашиваю, из каких мест доставляют товар. Откуда мне знать,
краденый он или дареный.

На эти слова старика Жур не отвечает. Должно быть, не находит что
ответить. Молчит.

Где-то далеко глухо хлопают выстрелы. За перегородками, за черным
занавесом тихо и тревожно переговариваются разбуженные люди. Кто-то
поспешно одевается, стучит башмаками.

Все это слышат Егоров и Зайцев. И Жур, конечно, тоже слышит. Но он,
должно быть, не придает этому никакого значения. Он по-прежнему сидит на
табуретке подле умывальника, курит. Вдруг он спрашивает старика:

- Ну, а сейчас-то чем еще думаете торговать, кроме оружия?

- Какого оружия? - возмущается старик. - Собираете вы бабью сплетню
какую-то. Делать вам нечего. И раньше были сыщики. Но такого не было,
чтобы по ночам будить...

- Раньше, это правда, такого не было, - соглашается Жур. - Раньше ты бы
сунул сыщику от щедрот своих красненькую, допустим, и воруй и спи
спокойно...

Егорову хочется разглядеть лицо старика, но старик отворачивается от
света лампы. Однако понятно, что он усмехается, сердито усмехается.

- Раньше, гражданин начальник, ты, пожалуй, и сам бы посовестился меня
будить. Без всякой красненькой. Раньше, пожалуй, тебя бы не назначили на
такую должность. Ты ведь, я знаю, молотобойцем у Приведенцева работал. Я и
твоего папашу-хохла знал. Он бондарничал у Вороткова в мастерской. Вот это
была ваша настоящая должность. А теперь, выходит, вы хозяева...

- Выходит, что мы, - опять соглашается Жур.

Старик наконец чихает и смеется, вытирая полой рубахи нос.

- Выходит, что правда. Ведь как вся жизнь, целиком вся,
перевернулась... А может, она опять обратно перевернется? А что, если она
перевернется обратно? А?

- Ты, наверно, на это и надеешься, - говорит Жур. И включает карманный
фонарик, зажимает его в коленях, смотрит на ручные часы. - И Буросяхин на
это надеется. И еще кое-кто. Иначе бы ты на старости лет не рисковал, не
берег для них оружие...

- Тю, канитель какая! - еще больше сердится старик и плюет. - Опять он
про оружие!.. Да ты его сначала найди. Найдешь - тогда разговаривай и
хвались...

- Найдем, - обещает Жур. - А как же не найти! Нас на это дело
специально поставили. Из молотобойцев, как ты говоришь, в сыщики перевели.
Кому-то и этим делом надо заниматься...

На кирпичной плитке близко от лампы стоит незакрытая кастрюля с пшенной
кашей.

Егоров смотрит на кашу. Она необыкновенно белая.

"Наверно, на молоке, - думает Егоров. И еще думает: - Уж поскорее бы
все это кончалось!"

А Жур продолжает разговаривать со стариком.

И Зайцев заметно томится. Когда где-то далеко хлопают выстрелы, он, как
охотничья собака, делает стойку, козырьком прикладывает ладонь ко лбу,
смотрит в окно. Ходит от окна к окну, заглядывает за перегородки.

В дверь негромко стучат.

Опять та женщина в цыганской шали на голых плечах выходит из-за
перегородки открыть дверь, как будто не могут открыть старик или Жур,
сидящие у двери.

Входит раскрасневшийся вспотевший Водянков. Он здоровается,
хозяйственно сморкается, щурит от света глаза.

- Беседываете?

- Да вот разговорились, - улыбается Жур, кивая на старика. - Давно не
виделись. То он в тюрьме сидит, то я лежу в больнице...

- А у нас получилось все как надо, - рассказывает Водянков. -
Буросяхина только что отвезли, со всей компанией...

- Буросяхина? - спрашивает старик.

- Его, дедушка, его, собственной персоной, - разглаживает пальцами
пышные усы Водянков. - Правда, оказал сопротивление, а как же... Но, слава
богу, отвезли. Отмучился, болезный. Отшумел...

"Где-то было что-то интересное, - огорченно думает Егоров. - А мы тут
просидели". И смотрит в широкую щель, как за перегородкой перед зеркалом
худощавый мужчина в пенсне дрожащими руками застегивает на затылке готовый
галстук-"бабочку".

- Ну куда же вы теперь пойдете? Еще ночь. Они ведь к дедушке, они нас
не затрагивают, - успокаивает мужчину женщина в цыганской шали. - Да и вас
разденут по дороге. Тут опасно. А у вас вон какое богатое пальто...

- Знал бы, не поехал, - никак не может застегнуть крючок на затылке
мужчина. - Ведь как я не хотел сюда ехать! Это меня этот скотина Аркадий
Алексеевич уговорил. Стоеросовая дубина. Уверял - приличное помещение...

- А чего особенного? - будто обижается женщина. - У нас и не такие люди
завсегда бывали. И все спокойно...

Егорова отвлекают от этой картины выстрелы, вдруг захлопавшие, кажется,
у самого дома. Егоров смотрит на дверь. А Зайцев бежит к двери.

- Зайцев, не торопись, не на пожар, - негромко говорит Жур, не