Чтение 15–й страницы книги ~Дрожь и оцепенение~

У каждого в жизни однажды случается первый шок, который потом делит
жизнь на "до" и "после", и одного мимолетного воспоминания о котором
достаточно, чтобы снова испытать безотчетный и неизлечимый животный ужас.

Женский туалет компании Юмимото был замечателен тем, что в нем было
большое застекленное окно. В моей жизни оно занимало огромное место, я
часами простаивала, прислонившись лбом к стеклу, бросаясь в пустоту. Я
видела, как падает мое тело, ощущение этого падения было так сильно, что у
меня кружилась голова. Именно по этой причине я утверждаю, что никогда не
скучала на своем рабочем месте.

Я была полностью поглощена дефенестрацией*, когда разразилась новая
драма. Я услышала, как позади меня отворилась дверь. Это могла быть только
Фубуки, однако, это был не тот быстрый и отчетливый звук, с которым моя
начальница толкала калитку. И шаги, которые затем последовали, не были
шагами туфель. Это был тяжелый топот снежного человека в период гона.

Все произошло очень быстро, и я едва успела повернуться, чтобы увидеть
нависшую надо мной тушу вице-президента.

На мгновение я была ошеломлена ("Боже! Мужчина -- если этот жирный
кусок сала можно назвать мужчиной -- в дамской комнате!"), затем меня
охватила паника.

Он схватил меня, как Кинг-Конг блондинку, и выволок наружу. Я была
игрушкой в его руках. Мой страх достиг предела, когда я увидела, что он
тащит меня в мужской туалет.

Я вспомнила угрозу Фубуки: "Вы еще не знаете, что с вами может
случиться". Она не блефовала. Настал час расплаты за мои грехи. Мое сердце
замерло. Мой мозг составил завещание.

Помню, я подумала: "Он изнасилует тебя и убьет. Да, но в какой
последовательности? Хорошо бы сначала убил!"

Какой-то мужчина мыл руки. Увы, его присутствие ничего не изменило в
намерениях господина Омоши. Он открыл дверь одной из кабинок и толкнул меня
к унитазу.

"Твой час настал", - подумала я.

А он принялся конвульсивно выкрикивать три слога. Мой ужас был так
велик, что я его не понимала, но, должно быть, это было нечто вроде крика
"банзай" для камикадзе во время сексуального насилия.

В безумной ярости он продолжал выкрикивать эти три звука. Внезапно, на
меня снизошло просветление, и я смогла расшифровать это урчание:

- Но пепа! Но пепа!

На японо-американском это означало:

- No paper! No paper!

Такую деликатную манеру избрал вице-президент, чтобы оповестить меня о
том, что в кабинке не было бумаги.

Я без лишних слов побежала к чуланчику, ключи от которого хранились у
меня, и бегом вернулась обратно. Ноги мои дрожали, руки были увешаны
рулонами туалетной бумаги. Господин Омоши наблюдал за тем, как я ее вешаю,
затем прорычал что-то не очень лестное, вытолкнул меня наружу и уединился во
вновь оборудованной кабинке.

В совершенно растрепанных чувствах я скрылась в женской уборной. Там я
присела на корточки в уголке и залилась горькими слезами.

Как нарочно, Фубуки выбрала именно этот момент, чтобы почистить зубы. Я
увидела в зеркало, как она с полным пастой ртом смотрела на мои рыдания. В
глазах ее светилось ликование.

На одно мгновение я так возненавидела свою начальницу, что пожелала ей
смерти. Внезапно подумав о созвучии ее фамилии с подходящим латинским
словом, я чуть не крикнула ей: "Memento mori!"*

Шесть лет назад я смотрела японский фильм, который мне очень
понравился. Назывался он "Фурио", а в английском варианте "С рождеством,
мистер Лоуренс". Действие разворачивалось во время войны в Тихом океане в
1944 году. Отряд английских солдат содержался в плену в японском лагере.
Между англичанином (Дэвидом Боуи) и японским командиром (Рюиши Сакамото)
завязывались отношения, которые некоторые школьные учебники называют
"парадоксальными".

Может быть потому, что я была тогда очень юной, фильм Осимы очень
взволновал меня, особенно волнующие сцены очных ставок между двумя героями.
В конце японец выносит англичанину смертный приговор.

Самой потрясающей сценой в фильме была концовка, когда японец приходит
посмотреть на свою полумертвую жертву. Тело заключенного было закопано в
землю так, что на поверхности оставалась только голова, выставленная на
солнце. Столь изощренная казнь умерщвляла пленника тремя способами: голодом,
жаждой и жарой.

Это было тем эффективнее, что цвет кожи англичанина был очень
чувствителен к загару. И когда гордый и непреклонный военачальник приходил,
чтобы предаться самосозерцанию над объектом своих "парадоксальных
отношений", лицо умирающего имело черноватый цвет подгорелого ростбифа. Мне
было шестнадцать лет, и такая смерть казалась мне прекрасным доказательством
любви.

Я не могла не увидеть сходства между этой историей и моими
злоключениями в компании Юмимото. Конечно, мое наказание была иным. Но я
все-таки была пленницей в японском лагере, а красота моей мучительницы была
подобна красоте Рюиши Сакамото.

Однажды, когда она мыла руки, я спросила ее, видела ли она этот фильм.
Она кивнула. Должно быть, в этот день у меня был прилив смелости, потому что
я продолжила:

- Вам понравилось?

- Музыка хорошая. Жаль, что история лживая.

(Сама того не зная, Фубуки была сторонницей умеренного ревизионизма,
как и многие молодые люди сейчас в стране Восходящего Солнца. Ее
соотечественникам не в чем было себя упрекнуть во время последней войны, а
их вторжения в Азию имели целью защитить бедняков от нацистов. Мне не
хотелось с ней спорить.)

Я ограничилась замечанием:

- Я думаю, что в этом можно увидеть метафору.

- Какую метафору?

- Метафору отношений. Например, между вами и мной.

Она озадаченно посмотрела на меня, словно спрашивая себя, что там еще
выдумала эта умственно-отсталая.

- Да, - продолжала я, - между вами и мной та же разница, что и между
Рюиши Сакамото и Дэвидом Боуи. Восток и Запад. За внешним конфликтом то же
взаимное любопытство, то же недопонимание, скрывающее искреннее желание
найти общий язык.

Несмотря на мои старания подбирать наиболее нейтральные сравнения, я
чувствовала, что зашла слишком далеко.

- Нет, - сдержанно ответила моя начальница.

- Почему?

Что она возразит? Выбор был большой: "Я не испытываю к вам никакого
любопытства", или "у меня нет никакого желания найти с вами общий язык", или
"какая наглость сравнивать ваше положение с участью военнопленного!", или
"между этими двумя персонажами были неоднозначные отношения, а такого я ни в
коем случае не приму на свой счет".

Но нет. Фубуки была слишком хитра. Бесстрастным вежливым голосом она
дала потрясающий по своей учтивости ответ:

- Я нахожу, что вы не похожи на Дэвида Боуи.

Приходилось признать ее правоту.

Я очень редко пускалась в разговоры на своем новом посту. Это не было
запрещено, но неписаное правило удерживало меня от этого. Странно, но когда
занимаешься столь малопривлекательным делом, единственным способом сохранить
достоинство является молчание.

В самом деле, если мойщица унитазов болтлива, можно подумать, что ей
нравится ее работа, что здесь она на своем месте, и что эта должность
придает ей веселый вид и заставляет без умолку щебетать.

Если же она молчит, это значит, что ее работа для нее то же самое, что
умерщвление плоти для монаха. Незаметная в своей немоте, она исполняет свою
миссию во искупление грехов человечества. Бернанос* говорит об удручающей
банальности зла; мойщице унитазов знакома удручающая банальность
испражнений, всегда одних и тех же, несмотря на их отвратительные
диспропорции.

Ее молчание говорит о ее подавленности. Она кармелитка отхожих мест.

Таким образом, я молчала и размышляла. Например, несмотря на отсутствие
сходства с Дэвидом Боуи, я находила мое сравнение уместным. Оба наши
положения были сродни друг другу. Фубуки не могла бы обречь меня на столь
грязную работу, если бы ее чувства ко мне были абсолютно нейтральными.

У нее были другие подчиненные кроме меня. Я была не единственной, кого
она ненавидела и презирала. Она могла мучить и других. Однако, она
упражнялась в своем жестокости только на мне. Должно быть, в этом была
привилегия.

Я сочла себя избранной.

Эти страницы могут внушить мысль, что у меня не было иной жизни вне
стен Юмимото. Это не так. Моя жизнь вне компании была очень содержательной.

Однако, я решила не рассказывать здесь о ней. Прежде всего, потому что
речь не об этом. И потом, учитывая количество моих рабочих часов, время на
эту личную жизнь было достаточно ограничено.

Но основной шизофренической причиной была следующая: когда я, пребывая
на своем посту в туалетах 44 этажа, убирала нечистоты после посещения
какого-нибудь служащего, я не могла представить себе, что где-то там, вне