которое дает мне граф...
усмехнулась и этой усмешкой выдала себя. Онорина хотела разгадать, не был ли
я комедиантом, ловким посредником, птицеловом; и я, к своей печали и
радости, обманул ее своим восклицанием, невольным криком души, а женщины
хорошо разбираются в ее порывах.
графини, если оно у нее и возникло. Таким образом, я служил графу до
последней минуты. Онорина снова взяла письмо, чтобы дочитать его. Дядя
сделал мне знак, и я поднялся.
меня за руку, ласково пожала ее и сказала:
Завтра я уезжаю.
говоря: "Он безумец, извините его, сударыня!" - и в этом было больше правды,
чем он сам подозревал.
Испанию, в большой торговый город, где я в короткий срок стал консулом, чем
вполне удовлетворялось мое честолюбие.
жизни, полную страданий, Я снова молод, охвачен желанием, но моя страстность
человека, достигшего сорока лет, сочетается с благоразумием дипломата,
который умеет сдерживать свои чувства. Когда вы уезжали, я еще не был
допущен во флигель на улице Сен-Мор; но в письме мне было разрешено явиться
туда, в печальном и нежном письме женщины, которая боится волнующей встречи.
Я прождал больше месяца, прежде чем осмелился туда пойти. Послав тетушку
Гобен спросить, примет ли меня ее госпожа, я сел на скамью в аллее,
неподалеку от будки привратника, сжал голову руками и пробыл там около часа
- Графиня переодевается, - сказала мне тетушка Гобен, чтобы скрыть под видом
лестного для меня кокетства нерешительность Онорины.
дрожи, вроде той, что овладевает ораторами на трибуне; мы обменивались
неловкими фразами, растерянные и смущенные, тщетно пытаясь поддержать
разговор.
трепещу от счастья, и вы должны простить мне бессвязность моей речи Так
будет еще долго продолжаться.
отвечала она, принужденно улыбаясь.
знаю от тетушки Гобен, что вы уже три недели живете на свои сбережения.
Вспомните, у вас лично есть шестьдесят тысяч франков ренты, и, если вы не
хотите подарить мне сердце, по крайней мере не дарите мне своего состояния!
отвечал я ей, - если самая пламенная любовь не может снискать вашего
расположения, то по крайней мере не работайте больше..
равнодушно развернула и, прочтя, вместо ответа только взглянула на меня. Да,
Морис, она отлично понимала, что я давал ей не деньги, а возвращал свободу.
приходите ко мне, когда вам вздумается.
следующий день она встретила меня принужденно, с неестественной веселостью,
и нам понадобилось два месяца, чтобы постепенно привыкнуть друг к другу. За
это время мне удалось узнать ее подлинный характер. И вот снова наступил
чарующий май, весна любви, и она принесла мне невыразимые радости. Онорина
уже не боялась меня, она меня изучала. Но когда я предложил ей поехать в
Англию, чтобы открыто соединиться со мной, снова занять подобающее место в
моем доме и в обществе, поселиться в новом особняке, она пришла в ужас.
грезы переполняли мое сердце, и я мечтал, как юноша:
повелительного взгляда ее глаз, гордых и спокойных, не знающих страсти. Я
весь холодел от страха, мне вспоминались те ужасные слова, которые вы мне
как-то передавали: "Лукреция кинжалом и кровью начертала первое слово
женской хартии: "Свобода!" Я дошел до полного отчаяния, чувствуя, что должен
добиться согласия Онорины и что сломить ее волю невозможно. Догадывалась ли
она, какие бури бушевали во мне, когда я шел к вей и когда возвращался
домой? Наконец, не найдя в себе решимости говорить, я описал ей свое
состояние в письме. Онорина не ответила на письмо, но стала такой печальной,
что я сделал вид, будто и не писал его. Мне было больно, что я огорчил ее,
она прочла это в моем сердце и простила меня: сейчас вы увидите, как. Три
дня назад она впервые приняла меня в своей спальне. Комната эта, вся в белых
и голубых тонах, была полна цветов, красиво убрана, залита светом. Онорина
выбрала наряд, в котором она особенно очаровательна. Волосы изящными
локонами обрамляли ее лицо, прелесть которого вы знаете, цветы вереска
украшали ее головку; на ней было белое кисейное платье, широкая белая лента
с длинными развевающимися концами опоясывала ее тонкий стан. Вы помните, как
идет ей простота, но в этот день она походила на новобрачную, то была
Онорина прежних дней. Моя радость тотчас же замерла, ибо лицо ее выражало
необычайную серьезность. Пламя таилось подо льдом.
знайте, такая покорность опасна, я могу подчиниться...
того, чего я не могу вам дать: любви! Религия и сострадание заставили меня
отречься от обета одиночества, и вот вы здесь!
Ну, что же, Онорина возвратится к вам - такая, как она есть. Я не обманываю
вас обещаниями. Кем я буду? Матерью? Я хочу этого. О, поверьте мне, я горячо
этого желаю! Попытайтесь возродить меня к жизни, я согласна. Но если я умру,
друг мой, не кляните моей памяти; не считайте меня упрямой: меня погубит
стремление к идеалу.., а может быть, правильнее будет назвать то
неизъяснимое чувство, которое убьет меня, - поклонением божеству! Будущее
уже не зависит от меня, оно теперь на вашей совести, решайте сами!..
когда-то, и, взглянув на меня, увидела, что я бледнею от горя, которое она
мне причинила, поняла, что кровь стынет в моих жилах. Она угадала, какое
ужасное впечатление произвели ее слова, взяла меня за руки и, сжимая их,
сказала:
душу... Но знай, я люблю тебя так, что готова умереть за тебя, как восточная
рабыня, н умру без ропота. Это будет моим искуплением.
величайшего милосердия:
борюсь с собой. Что мне делать?.. Сердце мое переполнено, и я взываю к
сердцу друга, громко взываю о помощи: что мне делать?"
английском пароходе графини Октав, вернувшейся в лоно семьи после долгого
путешествия; все обстоятельства были придуманы так хорошо, что никто не мог
в них усомниться. Переехав в Геную, я получил письмо, где меня уведомляли,
что графиня счастливо разрешилась от бремени, подарив своему мужу сына. Я
два часа сидел с этим письмом в руках вот здесь, на террасе, на этой скамье.
Два месяца спустя, удрученный смертью дяди, уступив настойчивым уговорам
Октава, де Гранвиля и де Серизи, моих покровителей, я дал согласие жениться.
Через полгода после Июльской революции я получил письмо, которым
заканчивается история этой супружеской четы. Вот оно:
сыграла роль любящей жены, я обманула мужа, я испытала такие же подлинные
радости, как те слезы, что проливает актриса на сцене. Я умираю во славу
общества, семьи и брака, как первые христиане умирали во славу бога. Отчего
я умираю, не знаю, хотя добросовестно пытаюсь выяснить это, потому что я
совсем не упряма Но вам мне хочется объяснить, что у меня за недуг, вам, кто
привел ко мне доброго исцелителя, вашего дядю, увещаниям которого я
уступила; он был моим духовником, я ухаживала за ним во время последней
болезни, и он, указывая на небо, завещал мне исполнить свой долг И я
выполнила свой долг. Я не осуждаю женщин, которые умеют забывать, я
восхищаюсь ими как сильными, стойкими натурами, моя же слабость в
воспоминаниях. Я не могла дважды испытать ту беззаветную любовь, которая
Лукин Евгений
Лукьяненко Сергей
Мурич Виктор
Херберт Фрэнк
Белов Вольф
Никитин Юрий