Чтение 15–й страницы книги ~Битва железных канцлеров~

угодишь, а потому, плюнув на чиновную карьеру, зажил померанским помещиком.
Слава о его буйных похождениях облетела всю Померанию. Бисмарк получил
прозвище "бешеного юнкера": он будил гостей выстрелами из пушки, ударами
плети загонял в дамскую спальню диких визжащих лисиц. В результате ни одна
девушка не пожелала стать его невестой. После смерти отца в 1845 году
Бисмарк водворился в родовом замке Шенхаузен. Знакомая ему семья фон
Путкаммеров особенно невзлюбила Бисмарка в роли жениха. А так как любое
сопротивление только усиливало энергию Бисмарка, то он своего добился -
фрейлен Путкаммер стала его женою. Эта очень некрасивая и сухопарая женщина
была верным спутником его долгой жизни. Бисмарк не любил, если халат и туфли
подавал лакей - пусть подаст жена! "А что ей еще делать?" - рычал он... В ту
пору он был здоровым мужчиной, неутомимым и бодрым, до бесцеремонности
откровенным...

Революция 1848 года стала для него рубежом, за которым он разглядел мир,
ненавидимый им! В юнкере проснулся дух предков, которые в лесных чащобах,
услышав цокот чьих-то копыт, сразу хватались за мечи, готовые рубиться
насмерть. Бисмарк поднял крестьян на новую Вандею, чтобы раздавить "большие
города", как источники революций. Он на коленях умолял короля быть тверже
кремня, не щадить ядер и пороху, а принца Вильгельма (нынешнего регента)
довел до истерики чтением каких-то дурацких стихов, в которых оплакивалось
уроненное в лужу знамя Гогенцоллернов. Кровожадные взгляды Бисмарка напугали
берлинский двор. "Дикого юнкера" стали бояться, но зато его все запомнили!

Революция тоже стремилась к объединению всех немцев под крышею единой
Германии, но Бисмарк стоял по другую сторону баррикад: ему хотелось создать
Германию не снизу, а сверху - не от народа, а от королевской власти. Из
революции он вынес убеждение в слабости Гогенцоллернов, он презирал их
тряские, как желе, душонки. В прусском ландтаге он занял крайнюю правую
скамью. При этом еще издевался над теми, кто сидел левее него. Они тоже
глумились над ним, но Бисмарк спокойно покрывал шум парламента гремящим
басом:

- Нечленораздельные звуки - это не аргументы!

Да, Бисмарк никогда не скрывал, что реакция, как и революция, тоже
способна воздвигать баррикады поперек улиц. Бисмарк - зверь опасный для
всех. Потому-то его и засунули во Франкфурт, как затычку в пустую прогнившую
бочку.

***

Представители германских княжеств в "лисятнике" с рабской покорностью
выслушивали венские окрики. Никто не осмеливался возражать графу Рехбергу,
на лице коего запечатлелся сиятельный отблеск былой политики Кауница и
Меттерниха.

Во время дебатов курил один лишь Рехберг! Остальные нюхали, чем пахнут
его сигары... Наконец Бисмарку это надоело. Он раскрыл кожаный
портсигар-складень, в карманах которого лежали отдельно две сигары и два
гусиных пера. Прусский посол не спеша подошел к креслу председателя
бундестага, сказал:

- Желаю от вас спичку, чтобы раскурить сигару... Несовершенство тогдашних
спичек заставило Рехберга немало повозиться, прежде чем сигара в руке
Бисмарка не обдала его клубом противного дыма.

- Вот теперь хорошо, - сказал Бисмарк. При гробовом молчании бундестага,
пораженного строптивостью Пруссии, курили два человека - Рехберг и Бисмарк.
Робкие послы немецких княжеств дождались вечера и разбежались по квартирам,
дабы срочно сообщить сюзеренам о дерзком курении Пруссии. В частности, они
спрашивали - как быть в этом случае? Можно ли им тоже курить в присутствии
высокого посла Вены? Но княжеская Германия безмолвствовала...

Бисмарк спросил у посла Баварии, бывшей (после Пруссии) самым крупным
государством в немецком мире:

- Вы получили ответ от своего правительства?

- Увы, - отвечал тот, - Мюнхен молчит.

- А без Мюнхена сами курить не можете?

- Но.., что скажет Вена?

Бисмарк пожертвовал Баварии свою сигару.

- Решение этого вопроса, - сказал он послу, - вам предстоит взять на свою
личную ответственность...

Вслед за Баварией с опаской задымили Саксония с Вюртембергом, даже робкий
Ганновер разжег желтую испанскую пахитосу, только Гессен-Дармштадт не мог
преодолеть в себе природного отвращения к табаку. Бисмарк шепнул гессенцу:

- Да суньте хотя бы трубку в рот и терзайте ее в зубах, чтобы побесить
этого венского зазнайку...

Граф Рехберг, обкуренный со всех сторон германскими вассалами,
приблизился к Бисмарку со словами:

- Но ведь это.., революция! Господин прусский посол, за оскорбление моей
имперской особы я делаю вам.., вызов!

Бисмарк только того и желал. Раздалось рычание:

- Едем в Бокенгеймскую рощу... Эй, шпаги нам! Рехберг ожидал от Бисмарка
только извинений:

- Я не могу дуэлировать без разрешения Вены.

- Вы бесчестны, как и ваша занюханная, паршивая Вена! Господа, будьте
свидетелями.., составим протокол! Их растащили в стороны, как уличных
драчунов. Бисмарк прямо в лицо Рехбергу выпалил:

- Вы понюхали лишь табачного дыма, но придет время, и я заставлю Вену
глотать пороховой дым артиллерии...

Французский посланник во Франкфурте, дружески относившийся к Бисмарку,
застал его в беседке на Ландштрассе.

- Коллега, - сказал он, - из вас никогда не получится дипломата, ибо вы
крайне неосторожны в выборе слов. Бисмарк в ответ оглушительно захохотал:

- А не выпить ли нам по этому поводу?.. Рехберг нажаловался в Вену,
возникла кляузная переписка с Берлином, и принц-регент сказал генералу
Роону:

- Не мешало бы для Бисмарка найти такое прохладное местечко, где бы он
мог остудить слишком горячую голову. Наверное, петербургские морозы пойдут
ему на пользу...

ОСЛОЖНЕНИЯ СО ВЗРЫВАМИ

Горчаков навестил Алексея Федоровича Орлова, который после Парижского
конгресса получил титул князя и заседал в комиссии по освобождению крестьян
от крепостной зависимости, относясь к реформам крайне враждебно. В разговоре
с ним, между прочим, Александр Михайлович спросил:

- А что вы можете сказать о графе Кавуре? Кавур - премьер-министр
Пьемонта, иначе Сардинского королевства; он действовал путем интриг, почти
ювелирных, ловко используя в своих целях и патриотизм гарибальдийцев.

- Меня так затеребили в Париже, - отвечал Орлов, - что было не до Кавура.
Когда страсти конгресса поутихли, я сам подошел к нему и сказал следующее:
"Граф, пусть это останется лишь историческим анекдотом, что ваш Пьемонт, не
в силах избавить Италию от австрийцев, уже позарился на захват нашего
русского Крыма..."

- Что он вам ответил, этот делец?

- Кавур, как всегда, потирал руки, говоря, что они люди бедные, а из всей
России один лишь Крым по климатическим условиям годится для расселения там
итальянцев...

К беседе подключился и сын Орлова - Николай Орлов, красивый меланхолик с
черной повязкой через лоб (он потерял глаз в Крыму во время перестрелки с
французами).

- Я недавно из Парижа и могу кое-что добавить об итальянских каверзах. Я
был представлен дамам из свиты Евгении - Валевской, Галифэ и мадам Пурталес,
среди них была и Кастильон, любовница Наполеона Третьего, имеющая в Тюильри
огромное влияние. Она родная племянница Кавура, но о дяде отзывалась
пренебрежительно. И с презрением говорила о короле Викторе-Эммануиле. Я
помню ее слова: "Вы думаете, эти людишки способны освободить Италию? Италию
сделают свободной вот эти два лепестка..." - при этом женщина красноречивым
жестом показала пальчиком на свои прелестные губы.

- Наполеон, - сказал в ответ Горчаков, - не такой человек, чтобы строить
политику на фундаменте альковных утех. Планы императора грандиозны, и
когда-нибудь он сломает себе шею. Сейчас он залезает в Кохинхину и Камбоджу,
ему уже снятся белые слоны Сиама. Но я согласен и с вами, Николай Алексеич,
что побочные детали, вроде этих лепестков капризных женских губ, способны
ускорить грядущие события.

- И когда же они грядут? - спросил старый Орлов. Горчаков неуверенно
пожал плечами:

- Бонапартистские аллюры на цирковом манеже не поддаются учету моей
канцелярии, и я не знаю, когда он замахнется на Австрию... Франция изменяет
Англии, напропалую кокетничая с нами, что меня приятно интригует, как
бульварный роман. Сознаюсь, я побаивался встречи Наполеона Третьего с
королевой Викторией в Осборне. Но опасения оказались излишни: Наполеон
поехал преподать Англии урок французской тирании, а получил от нее урок
английского лицемерия...

События ускорили не губы женщин, а - бомбы!

***

Париж, вечер 14 января 1858 года, приборы Реомюра отмечали морозец в 12
градусов, в Гранд-опера давали "Марию Тюдор", заглавную роль в ней вела
знаменитая Адель Ристори, которая сегодня прощалась с публикой... Наполеон
III с женою уселся в карету, лошади взяли разбег, в эскорте скакали
гвардейские уланы, возле окошек кареты, словно приклеенный, качался
петушиный гребень на каске корсиканца Алессандри - начальника охраны
императора. Кортеж проезжал вдоль бульваров, освещенных яркими горелками...
Вот и театр. Карета завернула в переулок Лепелетье, остановилась под