шифоньера, точно хищник, затаилась лохматая доха закарпатского пастуха. Эту
доху я выменял за бутылку московской водки с завинчивающейся пробкой
(большая редкость в тех краях), когда летал на Гуцульщину по командировке
журнала "Среднее животноводство", где в молочном отделе работал знаменитый
Любин-Любченко -- теоретик авангарда и практик андерграунда. Иногда он
подбрасывал мне работенку -- интересные командировки, но совсем не за то,
что я разрешал ему водить в мою квартиру женщин. Нет, не за то! Он водил в
мою квартиру мужчин.
посидели с ребятами-пастухами у костра: они мне полушепотом рассказывали про
Большого Иванку -- местного "снежного человека", ворующего у них овец. А я
им -- про московское метро. В моем рассказе их больше всего поразило, что
если в турникет бросить не пять копеек, а пятнадцать, то он тебя в метро не
пустит, хотя, казалось бы, ты переплачиваешь. А весть о чудо-автоматах,
разменивающих любые монеты на пятаки, просто повергла их в смятение. Уже
засыпая, я слышал их удивленное шушуканье. Меня же поразил в их рассказе тот
факт, что Большой Иванка таскает не только овец, но иногда и женщин. Более
того, "Большой Иванка" -- это у гуцулов еще и ласково-уважительное обращение
женщины к неутомимому мужчине.
майку -- и получился довольно забавный силуэт. Но что-то надо было делать с
ногами и головой, без чего, понятное дело, человек неполон. С ногами проще:
я достал с антресолей пыльные малиновые полусапоги -- их подарила мне Анка в
пору нашего взаимного счастья. Вообще-то их купил себе, будучи с
писательской делегацией в Амстердаме и польстившись на смешную цену, ее отец
-- Николай Николаевич Горынин. Но поскольку по программе пребывания на
"шопинг" отводился всего час, а у него имелся еще длиннющий список,
составленный Анкой и ее матерью, то он купил сапоги на глазок, не
примеривая, боясь потерять время и по возвращении получить внутрисемейную
нахлобучку за невыполненные магазинные поручения. А у страха, как известно,
глаза велики: сапоги оказались тоже велики и ему, и мне. Но вот Витьку, по
моей прикидке, они должны были прийтись впору.
в ней было что-то извращенно-эстетское, совершенно не подходящее лесному
гению из заснеженной деревушки Щимыти. Но и кожаная кепка с пуговкой на
макушке, в просторечье -- "цэдээловка", тоже не подходила Витьку, ибо каждый
самонадеянный графоман, срифмовавший за всю свою жизнь четыре строчки,
норовил завести себе такую же. Я уже было после долгих колебаний решил
оставить Витька простоволосым, но тут мне попалась на глаза забытая Анкой
теннисная повязка с надписью "Wimbledon". Анка очень прилично играла в
большой теннис. Впрочем, почему играла? Она и сейчас играет с разными
выпендрилами из дипломатического корпуса. На их сияющих башмаках никогда не
увидишь даже капельки грязи. Они мне напоминают ходячих мертвецов, не
отбрасывающих тени. (Запомнить!)
лежала передо мной на полу, очень похожая на человека, по которому проехал
асфальтовый каток. С одеждой вопрос был решен положительно. Как говорится,
по одежке встречают... Но провожают, разумеется, не по уму, а по тому, что
давно уже в нашем вывихнутом мире успешно заменяет ум -- по словам. Слова-то
для Витька мне и предстояло придумать. Я заправил в каретку машинки чистый
лист бумаги и задумался: в голове ничего не было, кроме уже известной вам
фразы про козленка в молоке, слышанной мной от Любина-Любченко.
начинающий гений мог бы свободно общаться с себе подобными, в обычном
состоянии у меня могли уйти недели, если не месяцы, -- ведь эта дюжина фраз
(не больше) должна обнимать все оттенки мысли и чувств, вбирать в себя весь
культурологический космос и культурный хаос. Да, задуманное мной было под
силу, может быть, лишь великому русскому лингвисту и филологу Александру
Ивановичу Бодуэну де Куртенэ! Но "амораловка", видимо, особым образом
воздействует на те девяносто процентов нашего мозга, каковые, по уверениям
ученых, спят, точно сурки, всю тяжесть интеллектуального труда спихнув на
оставшиеся бодрствовать десять процентов. Вероятно, под влиянием
"амораловки" эти "ленивые" проценты просыпаются и начинают вкалывать, как
комсомол на строительстве Магнитки... Вскоре я уже бодро стучал по клавишам
машинки:
предшествовавшее развитие мировой культуры! Перечитав список выражений, я
остался доволен: если б мне посчастливилось вступать в литературу,
вооруженным этими двенадцатью фразами, моя судьба могла сложиться совсем
по-другому. Впрочем, у меня еще все впереди!
инструкции Витек не сможет. И, поразмышляв, напротив каждой фразы я
нарисовал, как умел, по человеческой пятерне. Получилось что-то вроде азбуки
для глухонемых: каждому выражению соответствовал определенный оттопыренный
палец. Сначала, как говорят профессионалы, "задействовалась" правая рука:
иначе говоря, буквой "V" (символ нашей с Витьком грядущей победы над силами
литературного зла), обозначали двенадцатую фразу -- "Не варите козленка в
молоке матери его!". Наблюдательный читатель, конечно, уже заметил, что мной
пропущено короткое словечко под цифрой "6" (см. "Золотой минимум"). Все
верно! Это словечко в писательском обиходе, особенно при неформальном обмене
мнениями о качестве произведений товарищей по перу, используется с
наибольшей частотой и выразительностью. Чтобы оградить моего незамысловатого
Витька, знающего это слово с малолетства, от соблазна свести все богатство
"Золотого минимума" к шестому пункту, я решил поставить на него своеобразную
защиту, наподобие той, которую авиаконструкторы называют "защитой от
дурака": напротив соблазнительного словечка я нарисовал сразу две руки с
двумя оттопыренными большими пальцами.
хотели угомониться. Тогда я заправил в "Эрику" чистую страничку и, пользуясь
остаточным действием "амораловки", стал добивать моих шинников. Последняя
глава представляла собой задушевную беседу с директором завода. Ее мне
пришлось сочинить от начала до конца, потому что диктофонная запись беседы с
этим человеком являлась тяжким звуковым свидетельством неравной борьбы
руководителя производства с нормами русского языка. А вот на бумаге разговор
получился острый, глубокий, искрометный, и в конце директор мне рассказал
даже о том, что узоры на белой коре берез, растущих под окнами его кабинета,
напоминают ему еще не расшифрованный язык мудрой природы. Ведь она хочет
докричаться до человеческой цивилизации, повернувшей свои рубчатые покрышки
совсем не в ту сторону...
звук у нас в доме напоминает нечто среднее между боевым кличем пьяного
команчи и заводским гудком, которым в эпоху тотальной нехватки будильников
поднимали рано утром на работу окрестный рабочий класс и трудовую
интеллигенцию. Я оглянулся: в дверях стоял полупроснувшийся Витек в длинных
и цветастых, как у Волка из "Ну, погоди!", трусах. В толстых пальцах он
механически крутил кубик Рубика -- эта разноцветная головоломка всегда
лежала у меня в туалете, чтоб не давать восторжествовать тужащейся плоти над
парящим духом. Сегодня кубик Рубика почти забыт, но в те времена гексаэдр с
разноцветными гранями был чрезвычайно популярен. А еще в цветные квадратики
я вписал весь алфавит, и при вращении буквы складывались в замысловатые
словечки. Как известно, даже самое нелепое буквосочетание что-то да
означает. "Абракадабра", например, по-древнееврейски значит "мечи свою
молнию даже в смерть!".
спросит, зачем тебе он, ответишь: "Ищу культурный код эпохи..." Повтори!
Русанов Владислав
Маккарти Кормак
Буркатовский Сергей
Скальци Джон
Орлов Алекс
Шилова Юлия