изучаешь грамматику по учебнику, а мне это и в голову не приходило.
Грамматика мне не по зубам, это уж точно, но она мне как-то и ни к чему.
помешала, - заметил Дэвид. - Иногда ты такое ляпнешь - то есть когда
говоришь по-испански, просто чудовищно.
Надеюсь, тебя это не угнетает. Ох, я умираю с голоду! Веракрус в этот раз
был невыносим. Что с ним только случилось? Я всегда вспоминала этот город с
нежностью, а теперь видеть его больше не хочу.
тараканы, и народ там все такой же.
после дождя, когда все такое чистое, умытое, и цветут жасмин и магнолия, и
дома тоже как вымытые, все краски светлые, яркие. Вдруг выйдешь на какой-то
незнакомый перекресток или площадь с фонтаном - такие они спокойные, только
и ждут, чтобы кто-то взялся за кисть и написал их, и все выглядит
по-особенному, совсем не так, как днем. Окна все распахнуты, из них струится
бледно-желтый мягкий свет, широкие постели окутаны белыми облаками кисеи от
москитов, люди полураздетые, полусонные и движутся уже словно во сне или
сидят на маленьких балкончиках и просто наслаждаются свежим воздухом. Это
было чудесно, Дэвид, и я так все это любила. И все-все здешние жители
держались так просто, приветливо. А один раз была ужасная, великолепная
гроза, и молния ударила в лифт моей гостиницы, в нескольких шагах от моей
комнаты, меня чуть не убило. Вот было весело! По-настоящему опасно было, а
все-таки я осталась жива!
почему ты никогда не веришь, если я вспоминаю что-нибудь хорошее? Хоть бы
раз дал мне вспомнить о таком, что было прекрасно. - Она чуть помолчала и
прибавила: - Уж наверно, если бы ты там был, все это выглядело бы
по-другому.
непроницаемом лице по обыкновению ничто не дрогнуло от боли.
испортить.
борту ни души знакомой, я только и разговаривала, что с официантом да с
горничной.
удовлетворения при этом не ощутил.
первостепенной важности, - право не знаю, смогу ли я высидеть все плаванье
за одним столом с тобой. Но я рада, что мы хотя бы в разных каютах.
наперекос? И оба, как всегда, понимали, что не будет этому конца, потому
что, в сущности, не было и начала. Они топчутся по кругу этой вечной ссоры,
точно клячи на привязи: опять и опять все то же, пока не выбьются из сил или
не одолеет отчаяние. Дэвид упрямо продолжал есть, и Дженни снова взялась за
вилку.
- С чего у нас начинается? Почему? Никогда я этого не понимаю.
но он был благодарен за передышку. Притом она ведь нанесла меткий удар, так
что ей, наверно, полегчало.
врасплох и сквитается, и посмотрит, как она побледнеет, - сколько раз уже
так бывало; она прекрасно понимает, когда ей достается в отместку, и
признает: хоть это и варварство, а справедливо. Соображает по крайней мере,
что не вся же игра в одни ворота, не надеется всякий раз ускользать от
возмездия, и уж он позаботится, чтобы это ей не удалось. В душе-то он
холоден, потому и сильнее! И, сознавая свою силу, он одарил Дженни ласковой
улыбкой, перед которой она неизменно таяла, и накрыл ее руку своей.
сомневалась, что ее сердце способно чувствовать). Она прекрасно знала, стоит
ей "размякнуть", как выражается Дэвид, и пощады от него не жди. И все-таки
не выдержала. Наклонилась к нему через столик, сказала:
путешествуем вдвоем, давай не будем все портить - и тогда будет так славно.
Я постараюсь, правда же, Дэвид, лапочка, даю слово... давай оба постараемся.
Ты же знаешь, я тебя люблю.
Дэвида ее слезы - просто еще одна чисто женская хитрость, которую при случае
пускают в ход. А он с чуть заметной улыбочкой следил - заплачет или не
заплачет? Она никогда еще не устраивала сцен на людях. Но она улыбнулась
ему, подняла бокал вина и потянулась к нему чокнуться.
она.
когда они только полюбили друг друга, каждый надеялся остаться для другого
идеалом: они были отчаянные романтики - и из боязни выдать свое сокровенное,
обнаружить и узнать в другом что-то дурное становились бесчестными и
жестокими. В минуты перемирия оба верили, что их любовь чиста и великодушна,
как им того хочется, и надо только быть... какими же нам надо быть? - втайне
спрашивал себя каждый - и не находил ответа. Лишь в такие вот короткие
минуты, как сейчас, когда они выпили за примирение, злая сила отпускала их,
и можно было легко, спокойно вздохнуть, и они давали себе и друг другу
туманные клятвы хранить верность... чему? Верность своей любви... и
постараться... Но Дэвид, уж во всяком случае, понимал, что в его стараниях
быть счастливым кроется, пожалуй, половина беды, причина наполовину в этом.
А вторая половина?..
горизонту, отбрасывая на воду огненную полосу, и она тянулась за кораблем,
словно масляный след. Дамочки особой профессии вышли на палубу в одинаковых
вечерних нарядах: платье черного шелка чуть не до пояса открывает
ослепительную гладкую спину, сверкают яркими пряжками открытые туфельки.
Неспешно разгуливая по палубе, они повстречались с двумя священниками, те
тоже неспешно прогуливались, - недобрые губы сжаты, точно челюсти капкана,
неумолимый взгляд не отрывается от молитвенника. Дамочки почтительно
склонили головы, святые отцы не удостоили их ответом, а быть может, и
вправду их не заметили. Уильям Дэнни прошел круг за дамочками следом, для
безопасности немного поотстав, порой он приостанавливался, словно бы что-то
его заинтересовало за бортом, и судорожно глотал - чуть заметно вздрагивал
кадык. Новобрачные полулежали в шезлонгах и молча любовались закатом - руки
сплетены, загадочно затуманенные взоры устремлены вдаль.
руки молодой матери. Фрау Риттерсдорф приостановилась возле них с
непринужденностью женщины, которая хоть и не обзавелась собственными детьми
и не устает благодарить за это судьбу, но невольно ценит возвышенные
страдания материнства, коими наслаждаются другие. Сочувственно, понимающе
улыбнулась матери, тихонько опустилась на колени и мгновение любовалась
божественным чудом жизни, восхищаясь пушистыми бровками, нежным ротиком,
нежнейшим - на зависть - бело-розовым личиком; мать отвечала вежливой,
натянутой улыбкой: сын уже и так избалован, думала она, хоть бы посторонние
оставили его в покое; просыпается по ночам и кричит, и тянет из нее все
соки, такое свинство, а она измучена до смерти, чуть не плачет и ей хочется
одного - спать.
первый?
генерал. El generalissimo!
либо намерен стать генералом, либо хотя бы сам называет себя генералом.
в истинно немецком стиле. Генералиссимус, надо же! Какая пошлость! Но,
конечно, ее малыш великолепен, приятно слышать, когда его хвалят, да еще
по-испански, хоть и с таким ужасным акцентом. А фрау Риттерсдорф ухитрилась
перевести разговор с младенца на мать; заговорила - и вполне прилично -
по-французски, отчего мексиканка пришла в восторг, она гордилась тем, как
сама владеет французским. Фрау Риттерсдорф с удовлетворением узнала, что ее
собеседница - супруга атташе мексиканского представительства в Париже и
сейчас едет к мужу; прежде ей нельзя было - "Сами видите, почему" - к нему
присоединиться. Фрау Риттерсдорф возрадовалась: ей, женщине весьма светской,
так приятно встретить среди пассажирок даму из дипломатических кругов - вот
и нашлось наконец подходящее общество! А сеньора Эсперон-и-Чавес де Ортега
как-то помрачнела, стала несколько рассеянной - впрочем, пожалуй, это и
естественно для молодой женщины, еще непривычной к материнству.
Генералиссимус открыл глаза, замахал кулачками и ангельски зевнул прямо в
Корнев Павел
Круз Андрей
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Херберт Фрэнк
Белогорский Евгений