"Проект Суахили"?
рядом Избраннику. - Сходи, принеси. Тот послушно встал. Вышел из зала. Снова
вернулся, неся телефон. Любезно, с легким поклоном протянул хозяйственнику.
Плут, не поблагодарив, вылез из застолья. В дальнем углу зала, под имперским
трехцветным знаменем, стал набирать светящиеся кнопки.
желтоватой, малярийной рукой пухлую ладонь именинницы. - Ты боишься народа?
Боишься народного гнева? Русского бунта, бессмысленного и беспощадного?
Боишься, что твоим пеплом зарядят Царь-пушку и пальнут через кремлевскую
стену? Что тебя задушат шелковым шарфом в коридорах Теремного дворца? Рванут
бомбой твой "мерседес" на Успенском шоссе? Что в ваш дом придут суровые
стрелки и застрелят тебя, твою сестру, твоего отца и мать, весь ваш
августейший род? Ты всего этого боишься? - Он смеялся, открывая желтоватые
резцы. Кожа на его лице, на лысой голове, на волосатой руке стремительно
желтела, наливалась таинственным пигментом, словно он был хамелеон и менял
окраску в соответствии с переживаниями и эмоциями. Желтый гепатитный цвет
соответствовал сарказму и иронии. - Ты хочешь сказать, что сегодня русский
народ способен, подобно сербам, устроить этнические чистки и у русских есть
свой Караджич? Полагаешь, что русские, подобно палестинцам, с камнями и
бутылками способны пойти на танки и начать священную интифаду и у них есть
свой вождь-федаин Арафат? Не бойся, здесь этого нет и не будет! Солнце
русской поэзии, русской литературы, русской революции погасло, и мы живем
под призрачным светом мертвой русской луны! - Его лицо стало мертветь,
голубеть, по невидимым сосудам и жилам побежали фиолетовые соки. - Русский
народ мертв, он больше не народ, а быстро убывающая сумма особей, за
популяцией которых мы пристально наблюдаем, регулируя ее численность, исходя
из потребности рабочей силы и затрат на ее содержание!
лакмус, опущенный в кислотный раствор. - Мы вырвали у народа его волю, язык,
глаза, отсекли семенники, наложили на него большую ременную шлею, и теперь
это народ-мерин, больше не способный скакать, а только жалко волочить по
мерзлой обочине свои пустые сани, принимая от нас, как милость, охапку
гнилого сена!
сколько за преображениями его плоти, в которой совершалась волшебная химия,
возникали разноцветные растворы, двигались волны цвета, сыпались лучи
дискотеки, и он был частью колдовской цветомузыки. Одна его половина была
малиново-красной и быстро темнела, как фонарь в фотолаборатории, а другая
становилась золотистой, словно чешуя рыбы, скользнувшей под стеклом
аквариума. - Мы отняли у народа его страну, он отдал нам ее без боя, и мы
разломали ее на части, как плитку шоколада, поглощаем по частям эти сладкие
ломтики. Мы отобрали у рабочих и инженеров великолепные заводы, где они
изготовляли атомные реакторы и космические корабли, заставили их производить
пластмассовые бутылки для пепси-колы, и они послушно их стали штамповать на
поточных линиях, где еще недавно производились лучшие перехватчики мира. Мы
отняли у ученых циклотроны и обсерватории, компьютерные центры и научные
полигоны, и атомные физики в обносках смиренно стоят на толкучках, продают
турецкие колготки и китайские плюшевые игрушки. Мы покончили с русской
военной мощью, перед которой трепетала Америка, привели в негодность
танковые и воздушные армии, разрушили атомный флот, взорвали ракетные шахты.
Мы уничтожили военную науку и Генштаб, перессорили генералов, а остатки
бессильных контингентов кинули в Чечню, под гранатометы Басаева, набив морги
неопознанными телами солдат. Мы остановили, развернули вспять, сбросили в
овраг, завалили отбросами, залили бетоном русскую культуру, устроив на этом
месте дансинг с бесплатной марихуаной, и исколотые девочки под музыку Купера
танцуют, не ведая, что под ними, глубоко зарытые, истлевают иконы Рублева,
книги Толстого, скульптуры Цандера.
студень, колебался, как огромная плавающая медуза. В его прозрачной
синеватой глубине, среди слизи и влажных пленок, едва заметно темнела
туманная сердцевина, таинственная скважина, соединявшая эту реальность с
другой, запредельной, из которой вытек загадочный водянистый пузырь, чтобы
снова в нее утечь и всосаться.
спектакль. Актер, загримированный под Зарецкого, с характерным носом и
мимикой, играет роль русофоба, собрав воедино все подпольные страхи, все
угрюмые толкования о "заговорах", все болезненные знания и домыслы,
напечатанные неразборчивым шрифтом в бессчетных брошюрах и книжицах, в
мелких листках и газетках. И все, кто сидел за столом, слушали его слова,
несущиеся под гулкими сводами. - Если захотим, мы сгоним их с территории к
железной трубе, проложенной из-за Урала в Европу, по которой текут русские
нефть и газ. И они будут жаться к этой трубе, как крысы, замерзающие на
морозе, и из них уцелеют лишь те, кто сумел прислониться к нефтяной
магистрали. Если они станут вдруг размножаться, мы прикажем их женщинам
перестать рожать, предложим мужчинам безболезненную стерилизацию. Если это
не поможет, мы столкнем их в гражданской войне, и пусть они убивают друг
друга, русские режут татар, татары стреляют в башкиров, а якуты под бубны
шаманов станут курить первобытную трубку мира, в то время как мы займемся их
кимберлитовой трубкой. Зараженных СПИДом, туберкулезом и сифилисом, пьяниц и
наркоманов мы отправим за Полярный круг, где они тихо уснут от
переохлаждения, на радость песцам и росомахам. А у здоровых мы станем брать
кровь и органы и продавать в медицинские центры Израиля, утоляя
ностальгические чувства евреев - выходцев из России, чтобы у них не
прерывалась связь с их второй Родиной. Зарецкий налил себе полный бокал
шампанского и выпил залпом, погрузив иссохшие губы в шипящую пену и
хрустальные радуги. Помолодел на глазах, на его лысеющем желтом черепе
образовалась иссиня-черная волнистая шевелюра, лицо стало бледным и
красивым, как у киноактера в немом кино, и на этом черно-белом жгучем лике
краснел яркий сочный рот. - Ты не должна бояться, - он крепко сжал запястье
Дочери, - ты находишься под нашей защитой, и тебе не страшны ряженые мужики
из кинофильмов о Пугачеве и Ермаке, снятых на наши деньги для показа
туземным зрителям. Мы сделали твоего отца Президентом, когда это было
несложно, и русский народ слюнявил один на всех карамельный леденец под
названием "демократические ценности". Мы сделали его Президентом, когда это
было почти невозможно, когда народ его ненавидел, а он сам умирал от гниения
сердца. Я держал его холодное запястье без пульса, с малиновыми трупными
пятнами, когда приборы кардиологического центра показывали клиническую
смерть. Я послал самолет в Америку за стариком Дебейки, и пока он летел над
Атлантикой, я поехал в банк донорских органов, где держали на искусственном
кровообращении вологодского солдатика с простреленным черепом и с отличным
здоровым сердцем патриота. Я наблюдал, как ему извлекают из грудной клетки
сердце, кладут в хромированный сосуд с жидким азотом, сам вез по Москве этот
драгоценный сосуд русской государственности, торопясь доставить в клинику к
прилету Дебейки. Этот великий кудесник, похожий на сморщенную обезьянку,
пересаживал твоему мертвому отцу сердце юноши, и я видел, как оно
погружается в пустую, похожую на синий сундук, грудь и на осциллографе
возникает первый всплеск воскресшего Президента. Теперь, когда ты видишь,
как у твоего отца проваливаются глаза и изо рта начинает пахнуть могилой,
объясняй это тем, что он побывал на том свете. А когда он начинает буйно
танцевать под "Калинку-малинку" или "Вдоль по Питерской", это танцует в нем
сердце юноши, которое не дотанцевало в другом, молодом теле.
ее остановились и остекленели, из полуоткрытого рта едва доносилось дыхание.
Она была под гипнозом, в полной власти красавца чародея. - Не бойся, милая,
кроткого русского народа, за который день и ночь молится его Патриарх.
Русский народ в душе монархист, пусть меня поправит наш великий живописец. -
Зарецкий поклонился через стол Художнику, который фломастером Корбюзье делал
эскиз на салфетке. - Под колокольные звоны и вынос чудотворных икон мы
провозгласим твоего отца царем Борисом Вторым, а потом наш утомленный
правлением царь, посасывая нарядную пустышку, сделанную из натурального
соска певицы Мадонны, отречется от престола в пользу любимой дочери. В твою
пользу, моя дорогая? Белосельцев понимал, что это фарс, талантливая
изуверская игра великолепного актера, который играл постоянно, - на бирже,
на взвинченных нервах истерической публики, на противоречиях финансовых
конкурентов, в казино, за ломберным столом, на слабостях немощного
Президента, на скрипке, на саксофоне. Он играл и сейчас, импровизируя, пугая
игрой робкую горстку людей, которые зависели от его воли и прихоти.
и ударить что есть силы в лицо красавца. Он уже поднимался, но успел
взглянуть на Избранника. Тот сидел, спокойный, потупясь, едва заметно
улыбался. - Мы устроим твою коронацию в этом зале, при великом стечении
народа. Будут наши генералы, командующие армий и округов в плюмажах, лосинах
и начищенных ботфортах. По Москве-реке во всей своей гордой красе поплывет
наш флот, состоящий из ста петровских ботиков и двухсот весельных
сверхсовременных галер. Над Кремлем проплывут наши воздушные армии из
раскрашенных бумажных драконов и крылатых китайских фонариков. Прибудут тебя
поздравить представители всех политических сил. Коммунисты в шитых кафтанах,
монархисты в тюбетейках, демократы в конногвардейских шлемах, славянские
молодцы в ермолках. И все в один голос воскликнут: "Правь нами, царица
Татьяна!" И ты, приветливая, милостивая, в бархатном синем платье, пройдешь
через зал и сядешь на трон.
подвел ее к трону, усадил под горностаевый полог, и она, околдованная,
испытывая блаженство, с полубезумной улыбкой, послушно уселась, а Зарецкий
пал перед ней на колени:
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Андреев Николай
Андреев Николай
Каргалов Вадим