проулки и улочки, к железнодорожной колее, и та, петляя среди складов,
брошенных вагонов, нежилых фабричных окраин, выведет их из города в
спасительную степь. Но страх удерживал Кудрявцева. Чеченцы, увлеченные
победой, не заметят четверых беглецов. Но птицы, злые и чуткие, кинутся
следом, станут преследовать, истошно кричать, пикировать в темноте, ударяя
острыми клювами. Наведут погоню, чеченцы, окружив беглецов, расстреляют их в
глухом закоулке. Эта безумная фантазия удерживала Кудрявцева, и он не пускал
солдат, оставался в подъезде.
кромки пожара. Из них вышли люди с телекамерами, азартно, торопливо
забегали. Нетерпеливо снимали близкие горящие танки, вооруженных стрелков.
Водили объективами по небу, снимая птиц, а потом, насытившись первыми
случайными кадрами, стали медленно, на выбор снимать подбитую технику.
Расставляли на ее фоне боевиков. Заставляли их бежать, стрелять на ходу.
Наклоняли объективы к земле, фиксируя что-то, разбросанное бесформенными
комьями. Уходили в глубь горевшей колонны, пропадали, а потом возвращались
из огня. И было видно, как блестят их потные лица, как отражается огонь на
их мокрых лбах и щеках.
плечах связки автоматов, захваченные пулеметы. Складывали их на пустом
месте, наращивая из них груду. Телевизионщики снимали трофеи, снова
нагружали ими победителей. Заставляли разбирать разложенное на земле оружие,
а потом картинно кидать на асфальт. Те охотно позировали, гоготали, слышался
звяк металла. Кудрявцев испытывал отвращение к себе, трусливо затаившемуся и
бессильному. Не мог помешать этому празднику победителей, глумлению над
оружием, вырванным из рук убитых, еще не остывших товарищей.
выехал кортеж машин. Глазированный, длинный, как оса, лимузин, юркие
"Жигули", упругие подскакивающие военные легковушки. Остановились на
освещенном месте. Из легковушек выскочила охрана, ощетинилась стволами,
образуя вокруг лимузина кольцо. И из него поднялся, шагнул человек, худой,
неторопливый и властный. Повернулся лицом к пожарищу, и Кудрявцеву издали
показалось, что он различает на узком худощавом лице колючие кошачьи усики.
Узнает генерала Дудаева.
нереальным, вызывавшим лишь легкую досаду и раздражение, вдруг возник перед
ним, как воплощение его поражения и позора, как главный виновник случившейся
непоправимой беды. Площадь в обломках машин, с остатками испепеленной
бригады олицетворялась стоящим вдалеке человеком, чье лицо, обращенное к
огню, краснело, как малая капля сока. И не было снайперской винтовки,
гладкого приклада, голубой просветленной оптики, в которой бы трепетали
кошачьи усики, тонкий хрящеватый нос.
автоматами. Кричали, посылали в небо трассирующие очереди. Генерал
оборачивался на этот салют, поднимал вверх руку.
стреляющих людей. Все двигалось, мешалось, завихрялось. Из этого шумного
нестройного клубка, словно в нем начинала раскручиваться жесткая
направляющая пружина, сам собой возник хоровод.
бегом. Вздымали руки, выдыхали неразборчивые, похожие на стенание клики.
Хоровод разрастался, в него встраивались все новые и новые стрелки,
торопились принять участие в победном танце. Славили кого-то, взиравшего на
них с небес. Славили стоящего среди них полководца. Славили свою победу,
сокрушившую грозного, нашедшего смерть врага.
тучах воронье, на остатки бригады. И испытывал желание выть и стенать от
тоски. Видел, как из губ генерала излетает облачко пара.
Глава седьмая
конца опьянели, не утомились, а пребывали в радостном возбуждении, требовали
зрелищ и острых переживаний. На этот случай Бернером был приготовлен
сюрприз. Он оглядел зал. Нашел стоящего у дверей гривастого, похожего на
британского льва метрдотеля. Сделал знак рукой. Метр величаво поклонился,
исчез в дверях, и смолкнувший было оркестр заиграл бравурный марш из "Аиды".
Черные, голые по пояс, в набедренных повязках, с кольцами в носах и ушах. В
мускулистых руках они держали носилки, в которых было сооружено подобие
гнезда из еловых веток, ваты, золотого дождя. В гнезде лежало огромное яйцо,
сквозь полупрозрачную оболочку таинственно изливалось млечное сияние, и
казалось, яйцо живое, волшебное, таит в себе зародыш.
экзотической роли, поставили свою ношу на землю. Стали поодаль, скрестив на
груди руки.
словно бился, просился на свободу живой растущий птенец. Лучи прожекторов
сосредоточились на яйце, и оно вдруг лопнуло, распалось на осколки, и из
него, переливаясь, слепя, выпорхнула волшебная пернатая женщина, жар-птица,
опушенная павлиньими перьями, с бриллиантовым хохолком. Голая по пояс
негритянка, с круглыми бедрами, бархатно-влажной грудью, с крепкими,
сиреневыми, как сливины, сосками, белозубая, с выпученными фарфоровыми
белками. Выпрыгнула на пол, двигая тазом, к которому был прикреплен сказочно
красивый волнистый хвост.
страстная, взмахивая сильными руками, колыхая влажной, словно натертой
маслом, грудью, танцевала. И от каждого ее движения огромный павлиний хвост
волновался, переливался, как флюоресцирующее море, и бриллианты на хохолке
посылали каждому многоцветный волшебный лучик.
Тянулись к ней, хватали губами, ноздрями жаркий отлетающий от нее воздух.
Купались в этом воздухе, в огненном клубке музыки, красоты и страсти.
Рио-де-Жанейро, прославленная танцовщица кабаре, победительница бразильского
карнавала, здесь, в морозной новогодней Москве, топотала на золотых
каблуках, танцевала раскаленную румбу.
своих чернокожих стражей упорхнула из зала, наступила пауза. Гости вставали
с мест, прогуливались вдоль столов. Во время этого перерыва многие хотели
подойти к Бернеру, высказать ему свое почтение, поздравить с Новым годом. Но
было несколько и таких, к кому он сам был намерен подойти, подсесть
ненадолго за столик. Один из таких гостей сидел вдалеке, под готическим
витражом, за которым, казалось, наливается ало-голубая заря. Бернер среди
тостов, шуток, какофонии ни на секунду не упускал его из виду.
Генерал. В штатском, плотно сидящем костюме, слегка выворачивая вперед
ступни и колени, опустив вниз тяжелые руки с круглыми сжатыми кулаками.
Голова Генерала -с короткой челкой напоминала большой валун, в котором
зубилом были пробиты узкие губы с нагловатой ухмылкой, пробуравлены дырочки
умных и жестоких глаз.
картинно обменялись рукопожатиями.
армейской смелое' та. И чтоб чувствовали себя, как в танке! -- Генерал
ухмыльнулся, обнажив короткие желтоватые зубы. Глаза его блестели, но не
дружелюбием, а холодной жестокостью.
Ванги. Она была у меня;
король.
вас ждет не дождеться. И вы свою корону возьмете. Но злые людишки попробуют
ее отобрать. Шестерки, восьмерки, всякая там сорная масть. Надо полагать,
она пророчила вам президентство, предостерегала от коммунистических козней.
как лампочка горела единственная неугасимая мысль -- как стать президентом.
Он заключал союзы, предлагал себя самым разньм, часто несовместимым
политическим группировкам. Ездил на смотрины в Америку и Европу. Обещал все
и всем и особенно дорожил знакомством с банковским сообществом, ожидая от
него деньги на выборы. Бернер в кругу своих знакомых подсмеивался над
Генералом, над его обликом пахана, на деле же серьезно рассматривал его на
роль диктатора, способного железной рукой подавить хаос, усмирить народный
бунт, подогреваемый коммунистами. Банкиры отдадут ему власть взамен на
безопасность и сохранение капиталов.
окружении, Яков Владимирович, люди с хорошим нюхом.
естественно, в узком кругу. Изложить мои взгляды на будущее России. Я дам
гарантии в обмен на поддержку. Потом эту встречу станут сравнивать со
встречей Гитлера и немецких банкиров, где он обещал разгромить коммунистов.
засмеялся Бернер, трогая Генерала за рукав, в котором прощупывались литые
мускулы бывшего десантника. -- Однако они выше предрассудков и видят в вас
опору новой государственности.
чья-то услужливая рука направила на них с антресолей. Бернер всматривался в
маленькие, в каменной голове, жестокие глаза Генерала и чувствовал, как тот
Лукин Евгений
Прозоров Александр
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Ильин Андрей