Чтение 15–й страницы книги ~Деньги для Матрены~

гвозди, сколачивают их вместе? Нет. Сейчас, когда старик и старуха спорили с
парнем, он забывал о ребятах, они оставались где-то за спиной, а Мария будто
сидела все время у него на коленях, так что Кузьма чувствовал ее дыхание, и
все слышала.

- А ты, Кузьма, от своей бабы бегал или нет? - спрашивает парень.

И Кузьма признается:

- Один раз было.

- Вот видишь, и Кузьма... - хочет что-то сказать парень, но

Кузьма перебивает его:

- Подожди. У меня по-другому было. Я с той до войны жил, только мы не
расписывались. После войны я сошелся со своей Марией, но один раз по старой
памяти с первой... Она меня вечером встретила.

Старуха с грустью смотрит на Кузьму.

- А Мария ваша не узнала?

- Узнала. Она уходила от меня, но я уговорил ее вернуться, пообещал.
Больше этого не было.

- А нам вы верите? - спрашивает старуха.

- Верю. В деревне такие тоже есть.

- В деревне! - взрывается парень. - Там все на виду. Там если мужик на
чужую бабу взглянул, в тот же миг вся деревня знает. Там боятся.

- Не потому, - возражает Кузьма. - Там сходятся, чтобы вместе жить.

- Вот и мы с Сережей всю жизнь были вместе, - говорит старуха и смотрит
на старика. - Куда он, туда и я. А если разлучались, то ненадолго. Мне без
него было плохо, и ему без меня было плохо. Правда, Сережа?

- Зачем об этом говорить?

- Мы еще молодые были, решили, что так будем жить, и живем. Что все
будем вместе принимать - и радость, и горе, и смерть тоже. - Старуха говорит
спокойно и тихо. - Теперь вот у Сережи больное сердце, а у меня сердце
хорошее, но все равно у нас на двоих только одно больное Сережино сердце.

- Вы что, эти самые... баптисты, что ли! - ошарашено спрашивает парень.

- Какие мы баптисты!? - посмеиваясь одним ртом, отвечает старуха. - Ты
слышал, Сережа! Нас уже в баптисты записали.

А поезд все идет и идет, и город все ближе и ближе.

Второй день начался с того, что рано утром - еще ребятишки не убежали в
школу - явился дед Гордей. Сел, как всегда, на полу возле печки, запалил
свою трубку и, пока помалкивая, не выпускал ее изо рта. Кузьма с дедом не
заговаривал. Чего он притащился ни свет ни заря - от бессонницы, что ли!
Кому они нужны, его советы, что с них толку! Кузьма вспомнил, как утром,
когда поднимались, он сказал Марии, чтобы она перед бабами сильно не
распиналась о своей недостаче, и Мария со злостью ответила:

- Учи, учи! Я теперь умная-преумная стала, на тыщу лет вперед знаю, как
надо жить. Все учат.

Потом, когда старшие ребятишки убежали в школу, а Мария ушла по
хозяйству, Кузьма спросил:

- Ты дед, ко мне по какому делу!

- А? - Дед засуетился, стал подниматься. - Тут вот... - и протянул
Кузьме деньги. - Я вчерась у сына пятнадцать рублей выклянчил, а мне их
куды...

- Не надо, дед.

- Как так не надо? - растерялся дед. - Зачем я их нес! Ты не думай, я
ему не сказал, что для тебя.

Он стоял перед Кузьмой с протянутой рукой, из которой торчали свернутые
в трубочку пятирублевые бумажки. И смотрел он на Кузьму со страхом, что
Кузьма может не взять. Кузьма взял.

- Ты не думай, - обрадовался дед. - Будет, отдашь, а не будет - куды их
мне, старику! Сам подумай.

Он собрался уходить - это на него совсем не походило.

- Посиди, дед.

- Нет, побегу.

- Дед!

- А?

- Только ты мне больше деньги не таскай, не надо.

- Как так?

- Я сам. А то у тебя ума хватит по деревне для меня собирать.

- Раз не велишь, не буду.

- Не надо, дед, не надо.

Вторым прибежал тот же самый мальчишка, сосед Евгения Николаевича.

- Евгений Николаевич велел сказать, что он собирается в район и вечером
будет обратно.

Кузьма спросил:

- А он, когда на двор ходит, не велит тебе по деревне про это
сказывать?

Мальчишка, хихикая, выскочил за дверь.

Потом пришел Василий, коротко сказал:

- Одевайся, пошли со мной.

- Куда?

- К матери.

Кузьма давно уже не видел тетку Наталью, с тех пор, как года три или
четыре назад она слегла. Он не мог представить себе, что она лежит в постели
- никуда не торопится, ничего не делает, а просто лежит, как все старухи
перед смертью, смотрит ослабевшими глазами на людей, которые заходят к ней
посидеть, с трудом поворачивается с боку на бок. Все это годилось для кого
угодно, даже для самого Кузьмы, но не для тетки Натальи. Сколько Кузьма себя
помнил, она всегда, каждую минуту, как заведенная, что-то делала, она
успевала в колхозе и дома, вырабатывала за год по шестьсот трудодней и одна,
без мужика, поднимала троих ребят, из которых Василий был старшим. Мало
сказать, что она была работящей, работящих в деревне сколько угодно, а тетка
Наталья такая была одна. Она никогда не ходила шагом, и деревенские,
завидев, как она несется по улице, любили спрашивать:

- Тетка Наталья, куда?

Она на ходу торопливо отвечала:

- Куда-никуда, а бежать надо.

Эта поговорка осталась в деревья, ее повторяют часто, но ни к кому
больше она не подходит так, как подходила к тетке Наталье.

В колхозе и сейчас еще вспоминают, как тетка Наталья вершила в сенокосы
зароды. Нипочем потом этим зародам было любое ненастье, все с них стекало на
землю, и они, не оседая, картинкой стояли до самой зимы. А еще тетка Наталья
не хуже любого мушка умела рыбачить. Когда она по осени выходила лучить и
зажигала смолье на своей лодке, мужики, матерясь, отгребали от нее подальше.

Она так и не научилась ходить шагом и, видно, из последних сил добежав
до кровати, упала. И вот теперь, сама на себя непохожая, словно сама себя
пережившая, день и ночь, не вставая, лежит в маленькой комнатке,
отгороженной для нее от горницы. К ней приходят старухи, сидят, жалуются на
житье, и она, у которой всю жизнь не было даже пяти минут на разговоры,
слушает их, поддакивает.

Когда Василий и Кузьма пришли, тетка Наталья спала и не услышала их.
Одно окно было занавешено совсем, другое наполовину закрыто одной створкой
ставня, и в комнате стоял полумрак. В нем Кузьма не сразу и разглядел тетку
Наталью.

- Мать! - позвал Василий.

Она очнулась, без всякого удивления, будто ждала их, взглянула на
мужиков и сказала:

- Василий пришел. А второй - Кузьма. Давно я тебя не видала, Кузьма.

- Давно, тетка Наталья.

- Поглядеть на меня пришел? Хвораю я. Глядеть не на что стало.

Она сильно похудела, высохла, голос у нее был слабый, и говорила она
медленно, с усилием. Лицо ее почему-то стало меньше, чем было, и как бы
затвердело; когда она говорила, лицо оставалось неподвижным, даже губы не
шевелились, и поэтому казалось, что голос идет не из нее, а звучит где-то
рядом.

- Я и не сильно старуха. Семьдесят нету. Другие поболе ходят. А вот
привязалось, - говорила она, и слушать ее надо было долго, хотелось в это
время найти для себя еще какое-нибудь занятие.

- Болит-то шибко? - спросил Кузьма.

- Совсем не болит. А ходить не могу. Встану - ноги не держат. Слабая.

- Раз не болит, ну и лежи себе на здоровье, тетка Наталья. Хватит,
набегалась. Отдыхай теперь.

- А, ишь ты какой, Кузьма! Встать тоже охота. Я нонче летом вставала,
на улицу сама ходила.

- Раз вставала, значит, и еще встанешь.

- Не-е-ет, не встану. Духу все мене и мене.

Василий перебил их:

- Мать, у тебя деньги есть?

- Маненько есть. Но я тебе их, Василий, не дам. Пускай лежат.

- Дай, мать. Это не мне, вот Кузьме. Для Марии. Он нигде не может
взять.

Тетка Наталья повернула глаза к Кузьме и, моргая, смотрела на него.

Кузьма ждал. Василий поднялся и вышел из комнатки, что-то сказал
сестре, которая жила с матерью, и сразу же вернулся обратно.

- У меня эти деньги на смерть приготовлены, - сказала тетка Наталья.

Кузьма удивился:

- Теперь что - и за смерть платить надо? Она будто всегда бесплатная
была.

- Не=е. - Глаза у тетки Натальи слабо блеснули. - Я хочу сама себя
похоронить и сама себе поминки сделать. Чтоб с ребят не тянуть.

- Будто мы бы тебе поминки не сделали, - буркнул Василий.

- Сделали бы. Я на свои хочу. Чтоб поболе народу пришло и подоле меня
поминали. Я не вредная была. Все сама делала. И тут сама.

Отдыхая, она умолкла, не шевелилась. Кузьма подумал, что, наверно, пора
подниматься, и оглянулся на Василия. Но тетка Наталья спросила: