Чтение 15–й страницы книги ~Изгнание Изяслава~

- Тце-тце! - громко зовет рабынь богатырь. - Еще вина, еще кумыса!

Он прижимается щекой к щеке гостя и кричит рабыням:

- Пляшите!

Налитые кровью глаза кмета с вожделением глядят на пляшущую русую девочку-рабыню. Богатырь перехватывает взгляд гостя, шепчет:

- Эта девочка бела телом, как снег в земле Рус. Я захватил ее под Переяславлем. Знаешь что? Я дарю ее тебе. Пользуйся до следующего полнолуния. Знай: богатырь Огус - самый добрый из людей племени гуун!

Кмет кивает головой и восхищается:

- Ты разгадал все мои желания.

Но в это же время он думает: "Ты свирепый глупец. Твой ум слабее ума ребенка. Где уж тебе прозреть мои замыслы?"

Рабыня Узаг помнит свое настоящее имя - Марийка. Помнит она и родное село, хату, измученное лицо матери, натруженные руки отца. Но крепче всего врезалось в ее память, как словно из-под земли появились в селении косматые всадники. Над каждым из них сверкала короткая кривая сабля. От надсадного крика, рычания, визга заложило уши. Всадники вырезали всех мужчин и мальчиков, доросших до живота лошади. Женщин и детей связали арканами и поволокли за собой. Тех, кто не поспевал бежать за конем, убивали.

Связанная Марийка лежала поперек седла богатыря Огуса. Мать девочки из последних сил старалась не отставать от коня, заглядывала умоляющими глазами в лицо Огуса, протягивала к нему руки. Богатырь забавлялся: то приподнимал дюжей лапищей Марийку, словно собирался вернуть ее матери, то вынимал нож и подносил к горлу девочки, показывая, что сейчас ее зарежет. Тогда у измученной женщины, бегущей рядом с конем, вырывался стон. Несколько раз она не выдерживала бега и в изнеможении падала на землю. Но через мгновение, опираясь на подламывающиеся руки, вставала и заплетающейся походкой брела дальше, отыскивая взглядом дочь. Богатырь, видя, что женщина тащится за ним, придерживал коня, поджидая ее. Огусу было скучно, а в степи не находилось иных развлечений.

Богатырь побился об заклад на жеребую кобылу, что женщина не пройдет и двух перестрелов. Он ошибся. И в тот момент, когда матери Марийки осталось сделать несколько шагов, чтобы преодолеть это расстояние, Огус будто невзначай полоснул ее плетью. Женщина упала навзничь. Богатырь не любил проигрывать.

Но воин, с которым бился об заклад Огус, недаром носил имя Каал - дикое животное. Он набросился на богатыря. Завязалась битва. Вскоре рядом с трупом женщины шлепнулось с седла тело воина с разрубленной головой.

Восемь дней ехали по степи. Не хватало воды. Поэтому пленникам ее доставалось совсем мало. Половина умерли по дороге.

В кочевье племени отряд приветствовали гудением флейт и кимвалов, восторженными криками. Мальчики развлекались тем, что забрасывали пленных сухим пометом. Старики ощупывали рабынь.

Огус отдал Марийку в услужение своей старшей жене Кутаре. Девочку назвали здесь Узаг - крошка. Она научилась разводить огонь под большим котлом, готовить любимое лакомство половцев - рис, сваренный в молоке, выполняла самую тяжелую и грязную работу.

С отвращением наблюдала девочка, как половцы готовят мясо - положат кусок сырой конины под седло и гоняют лошадь до тех пор, пока она не вспотеет и мясо под седлом не станет горячим. Тогда вынимают конину и едят. Со временем девочка привыкла и к этому и перестала удивляться.

Марийка часто думала о том, что ее ожидает в будущем. То ей грезилось, будто нагрянули русские воины и выручили из рабства, то мечталось, будто отец остался жив и приезжает за ней. Иногда Марийке казалось, что богатырь смилостивится над ней и она будет вволю спать и не делать тяжелой работы.

Поэтому, когда кмет Сатмоз забрал ее в свою юрту, она огорчилась и заплакала, а когда он начал щипать ее, испугалась. В юрте Сатмоза ее со всех сторон подстерегали опасности и неприятности. Жены кмета истязали ее, заставляли часами выстаивать голой на солнце, чтобы исчезла белизна ее кожи, привлекающая Сатмоза. Дети кмета обижали ее.

Однажды Сатмоз позвал ее к себе. Он лежал на подушках и улыбался. Кмет велел девочке раздеться. И тут его лицо вытянулось, и он сплюнул с досады. Кожа девочки из белой и гладкой стала красно-коричневой, обожженной на плечах, грязной.

- Зачем ты это сделала, дочь нечестивых?! - закричал он и ударил Марийку по голове. - Разве я не велел тебе хранить белизну твоей кожи бережней, чем хранят в сердце слово Магомета?!

- Твои жены заставили меня стоять на солнце, - заплакала девочка.

- А, потомок суслика, ты смеешь лгать мне?! Я спущу с тебя шкуру! - И схватил Марийку за волосы. От боли девочка изогнулась, но вдруг кмет отскочил от нее, завопив. Марийка прокусила ему палец.

Кмет потянулся к сабле. Девочка закрыла глаза - сейчас ее убьют. Но прошла минута, и она услышала смех Сатмоза.

- О, таких я люблю. Цветок должен быть с шипами, а женщина - с норовом. Я подожду. Глупо разбивать преждевременно источник наслаждений.

Он хлопнул в ладоши. Вбежали рабыни. Кмет указал им на Марийку:

- Содержите Узаг, как мою дочь. Вы отвечаете за ее красоту. Пусть кожа Узаг побелеет, как молоко, и станет нежной и гладкой. Тогда приведите Узаг ко мне!

Хан Кемельнеш умирал. Перед его огромной, крытой коврами юртой были выставлены в ряд идолы, дымились очистительные костры. Прыгали и вертелись увешанные погремушками, лоскутками, зубами зверей шаманы.

Ничто не помогало больному.

Хан приказал казнить главного шамана и позвать муллу.

Тот склонился до земли перед повелителем.

Хан Кемельнеш раскрыл один глаз, посмотрел на муллу и спросил:

- Я казнил шамана, ибо его бог-тягри не принес мне выздоровления. Я готов принять мусульманство, если твой тягри дарует мне исцеление. Можешь ли ты об этом попросить его?

Мулла поднял глаза к небу, словно совещался с богом. У него от страха дрожали колени. Он ничего не мог придумать. Мулла робко сказал:

- О наивеличайший из величайших и величайший среди великих! О немеркнущее солнце, оплот победы и славы! Всемогущий Аллах, возможно, согласится внять моей просьбе, но ему уж очень хочется поскорее увидеть тебя вблизи и насладиться беседой с морем твоей мудрости. Да осияет тебя свет Аллаха!

- Не юли, сын змеи, отвечай прямо! - хотел крикнуть хан, но у него хватило сил лишь на шепот.

У муллы подкосились ноги.

- Упрошу Аллаха! - обещал он. - Дождь здоровья и благоденствия да прольется на твою голову!

- Я сомневаюсь в твоем умении, - ответил Кемельнеш. - Но согласен подождать до следующего дня. Если завтра я не почувствую облегчения, тебя удавят тетивой лука.

На следующий день хану стало хуже, и воины удавили муллу. Жажда жизни крепко держалась в теле хана. Он решил испытать все средства. Кемельнеш приказал привести христианского муллу из земли Рус.

Явившийся монах внушил хану надежду одной своей внешностью. Он был высок, могуч телом, басовит. Звали монаха Фома.

- И отдал сын Божий Христос тело свое в жертву за людей, - стал излагать Фома основы православия. - И рек святой: "Блажени милостивые: яко тии помиловани будут". Присовокуплю от себя: спаси, Господи, и помилуй раба твоего Кемельнеша, его сродников, и поплечников, и всех православных христиан. Приди и очисти их от всякой скверны и спаси, Боже, души наши!

Хан нетерпеливо оборвал речь монаха:

- Не говори длинно, меня не интересует, что делал Христос и зачем он отдал жизнь за других. Может быть, он был глуп. Острие моего желания направлено в одну сторону - если я перейду в твою веру, пошлет ли твой тягри мне исцеление?

Монах побледнел. Он думал: "Бог наделяет своими милостями праведников. А сей властитель превеликий грешник и грешит даже на смертном ложе".

Нелегкая доля выпала Фоме в земле половцев: людей, которые живут грабежом, убеждать "не укради", воинам проповедовать "не убий". И все же Фоме есть чем похвалиться перед игуменом Феодосием. Шесть десятков и еще два воина племени гуун ведет он путем православия.

Фоме вспомнился преподобный Феодосий, маленький, иссушенный ночными бдениями, с большими добрыми глазами, всегда глядящими задумчиво и печально. Всмомнились его напутственные слова: "Иди, брате, сей зерна веры Христовой, неси утешение слабым и исцеление болящим душой. Господь с тобой".

Что он делает сейчас, блаженный игумен, обильно начитанный в слове Божьем и святых отцах? Сидит ли рядом с летописцем и смиренно прядет нитки, нужные для переплетения книг, утешает ли умкнутых в порубе или увещевает самого князя? Что бы он ответил половецкому властителю? Наверное, возглаголил бы так: не мысли о грешном теле, спасай душу, нечестивец! Если возречь так, хан велит казнить, и приобщится Фома к сонму святых мучеников.

На лбу монаха выступил холодный пот. Ворочая одеревеневшим языком, он вымолвил:

- Спасай душу свою, нечестивец. Вверяйся милости Божьей!

Хан подал знак своим воинам, и они бросились на Фому. Монах долго бился в цепких руках, пока не захрипел в последний раз, когда тетива захлестнула его горло...

У хана Кемельнеша не осталось больше надежд, и он приготовился встретить смерть спокойно и мужественно, как подобает воину. От его юрты в разные стороны неслись всадники, передавая последние распоряжения.

Кемельнеш лежал худой, вытянувшийся, спокойный и смотрел на воинов и богатырей только одним глазом (левое веко он уже не мог поднять). В ногах хана покоились сабля, плеть и лук с колчаном стрел.

При появлении кмета Сатмоза хан попробовал приподняться. Он уважал кмета как равного по хитрости и опасался как коварного соперника. Теперь у кмета будет иной соперник - дальний родственник хана Альпар. Еще совсем недавно он был бедным пастухом. Да и теперь воин Альпар не богат. Но он умен, отважен и благороден. За ним пойдет большая часть племени. Кмет Сатмоз знает его силу, оттого и навязывается в родственники Огусу, за которого стоит также немало воинов.

Кемельнешу хотелось, чтобы племя избрало новым ханом Альпара. Но помочь воину Кемельнеш бессилен. Все наиболее важные дела решает собрание - коментон.

Сатмоз смотрел на осунувшееся лицо хана с плохо скрытым торжеством. Раньше ни хитрость, ни коварство не помогли Сатмозу сбросить хана и воссесть на его место. И вот сослужил службу бескорыстный союзник, на которого он никогда не рассчитывал, - болезнь. Наконец-то старый Кемельнеш уступает ему дорогу. Правда, появился новый соперник - Альпар. Он бедный воин, в прошлом пастух, но племя с этим не посчитается так же, как не посчиталось оно, выбирая бедняка Кемельнеша вместо богача Сатмоза. Племени все равно, кто правит - кмет или пастух, - было бы вдоволь добычи. Впрочем, кмет надеется одержать победу над Альпаром. У молодого сокола есть одно слабое место - благородство. И в это самое место кмет пустит отравленную стрелу.

Хан Кемельнеш поманил пальцем Сатмоза. Тот склонился над умирающим.

- Обещай мне, - прошептал хан, - после моей смерти не разжигать братоубийства среди племени. Не мсти моей семье.

- Разве ты не знаешь меня? - вознегодовал Сатмоз.

- Слишком хорошо знаю...

Губы Кемельнеша еле двигались. Когда-то хан произносил слова громко и резко, а теперь его речь походила на шелест листьев. И в железном сердце Сатмоза не осталось ни злорадства, ни торжества. Глядя на это измученное лицо, кмет Сатмоз невольно подумал о том, что придет время - и он будет лежать так же, постепенно уходя в Долину Вечного Молчания, и его соперник будет стоять над холодеющим телом, злорадно думая: вот ты и уступил мне дорогу.

Он наклонился и поцеловал полу халата умирающего. Хан с удивлением устремил на него потухающий взгляд.

- Исполни мою просьбу, Сатмоз, - сказал он.

- Последняя воля да будет священна. Засыпай спокойно, - ответил кмет.

Хан собрал последние силы, вскинул руки и привлек к себе голову Сатмоза. Испытующе поглядел ему в глаза и - успокоенный - прошептал:

- Очень скоро я уйду к предкам... Прощай...

Сатмоз повернулся и неслышно вышел из юрты.

Вечерело. Степь начинала остывать. Распрямлялись травы, уставшие от дневного зноя, над ними воронками завивались комары. Красные лучи солнца выглядывали из-за небокрая, словно кровавые копья.

За кметом тащилась тень - большая, изуродованная, Сатмоз думал, что скоро опустится тьма и тень исчезнет. Так и человек - лишь чья-то тень, отражение великого. Он исчезает с приходом тьмы. А степь остается, и травы остаются, и где-то воют шакалы, словно человека никогда и не было.

Впереди послышался топот коня. Сатмоз приподнялся в седле, насторожился. Он узнал сухощавую фигуру всадника. Когда тот подъехал ближе, кмет крикнул:

- Да будет твой путь отмечен удачами, смелый Альпар!

Альпар взглянул на него прищуренными зоркими глазами и, не останавливая коня, ответил:

- Все, чего желаешь мне, да сбудется и у тебя!

Сатмоз долго глядел ему вслед. Альпар поехал к хану. Интересно, о чем они будут говорить? Кмету хотелось повернуть своего коня к юрте хана, но он остановил себя: верный человек завтра же передаст ему разговор Кемельнеша с Альпаром.

Кмет хлестнул коня и помчался дальше. От печальных раздумий о жизни и смерти ничего не осталось. Он стал опять прежним Сатмозом - ловким и сильным хищником.

В этот же вечер Елак снова встретился с Оголех и узнал от нее о намерениях кмета. Обида, горе, злоба, любовь переплелись в его душе так тесно, что он совсем потерял голову.

- Я убью его! - закричал Елак, а внутренний голос сказал ему: глупый, чего другого ты мог ожидать? Разве ты надеялся принести выкуп за дочь богатыря Огуса?

Оголех прильнула к нему, он чувствовал ее теплые руки на своей шее, и это наполняло его силами. Взгляд Елака упал на каменного идола, и он вспомнил о втором полузабытом способе женитьбы, разрешенном законами его племени. Так когда-то добыл жену дедушка Аазам.

Закон племени гласил: если любовь вселена в сердца двоих самим божеством и стала для них дороже жизни, пусть они придут после заката солнца к изваянию божества. Пусть смешают в чаше свою кровь. Пусть отрежут по клоку волос со своих голов и также смешают их и пустят по ветру. Пусть скажет громко мужчина: это моя женщина! Пусть скажет громко женщина: это мой мужчина! И если всемогущий тягри не поразит их своим гневом - следовательно, он признал их союз. Пусть живут вместе. Пусть никто не посмеет расторгнуть их союз!

Был еще и третий способ женитьбы, не признанный законом, но применяемый всеми племенами, - кража невесты. Это - когда нет ничьего благословения, когда в сердце отчаянная решимость, когда шальной ветер бьет в грудь, а разгоряченные звезды мчатся вслед за конем, когда нет других союзников и защитников, кроме быстрых ног верного коня да смелой руки, сжимающей саблю.

Но этот способ неприемлем для раба. Раб не найдет спасения и защиты среди людей других племен, все будут гнать и преследовать его. Ведь он совершил двойное преступление: украл невесту и похитил самого себя из-под власти господина. Что будет с половцами, если все их рабы начнут разбегаться? Нет ужаснее этого преступления, и горе рабу, совершившему его!

Елак подвел Оголех к каменному идолу. Он мысленно молился изваянию: о божество, признай нашу любовь, ты видишь - без нее нет у нас жизни. Не карай нас, всемогущий! Что тебе до маленького счастья двух букашек, ползающих у твоих ног?

Юноша вынул кинжал и надрезал себе руку. Кровь закапала в кожаный мешочек. С ней смешалась кровь Оголех. Елак взобрался на колени идола и вымазал кровью каменный рот. В свете луны юноше показалось, что идол довольно улыбается. Ирци осмелел. Пустил по ветру клочки волос. Крикнул, указывая на Оголех:

- Это моя женщина!

Теперь надлежало произнести заветные слова Оголех. Девушка стояла ни жива ни мертва и расширенными глазами смотрела на каменного идола. Елак дернул ее за рукав, улыбнулся, сдерживая страх. Оголех зажмурилась и жалобно пропищала:

- Это мой мужчина!

Елак пристально следил за лицом идола. Оно все так же улыбалось ему блестящей лунной улыбкой.

Юноша проводил Оголех до юрты ее отца. Предстояло нелегкое дело - известить о свершившемся богатыря Огуса. Но Елак надеялся, что с благословения идола все сойдет благополучно.

Оголех тихонько подошла к отцу. Огус дремал, сидя на кошме. Перед ним стоял высокий кувшин с вином. В глиняной чаше, наполненной жиром, догорал фитилек.

- Ата!* - позвала девушка.

_______________

* Аїтїа - отец.

Огус раскрыл осоловелые глаза, удивленно спросил:

- Чего тебе?

- Ата, мы с Елаком соединили пути. Мы смешали кровь. Ата, прости нас.

Богатырь вскочил, схватил дочь и вскинул ее на вытянутых руках, словно намереваясь разбить об пол юрты.

Девушка заплакала:

- Божество защитит меня.

Эти слова отрезвили Огуса. Тягри не покарал их, значит, дал им свое благословение. Об этом могут узнать люди племени, и тогда никто не захочет купить Оголех в жены.

Богатырь отпустил дочь и сказал:

- Я скорей убью тебя, чем отдам какому-то рабу без выкупа. Ты принадлежишь кмету Сатмозу. Запомни это и не противься. Он дарит тебе украшения. Посмотри.

Огус раскрыл шкатулку. При бледном свете сальника засверкало золото и белые, зеленые, красные драгоценные камни. Богатырь надел ожерелье на шею девушки.

- Сатмоз будет ханом, и ты станешь его женой. Кто не позавидует такой доле?

Он вытолкнул ее из юрты:

- Иди. Через несколько дней Сатмоз заберет тебя.

Оголех подбежала к встревоженному Елаку. Он увидел ожерелье на ее шее.

- Это ата подарил?

- Нет! Это прислал Сатмоз. Ата продал меня ему. Он сказал, что убьет меня, но не отдаст тебе.

- Огус восстал против тягри? - с ужасом спросил юноша. - А что сказала ты?

Оголех не отвечала, она плакала. С детства ее воспитали в покорности мужчине. Она была всего-навсего забитой половецкой женщиной. Пусть мужчины решают сами ее судьбу. Как решат - так и будет. А сама она - что она может?

Елак посмотрел на вздрагивающие плечи девушки, поднял ее заплаканное лицо.

- Тебя прельстили эти камни и это золото. Хорошо же. Помни - тягри отдал тебя мне. Пусть кара тягри падет на голову твоего отца. Пусть тягри покарает тебя, если станешь женой Сатмоза!

Он круто повернулся, вскочил на коня. Ни в чем не повинный верный Ит получил удар плетью и понесся во весь опор, сбивая копытами головки цветов. Елак с презрением думал об Оголех. Как она смотрела на эти камушки! А какая она красивая в блеске ожерелья! Он мчался, и, подобно черному коню, мчалась ночь, усеяв небо тысячами ожерелий. И Елак запел, ведь он все-таки был ирци - певец, и боль его сердца переходила в слова и мелодию:

Черный конь несется по степи,

в его гриве звездочки горят,

в его гриве золото блестит,

выбивает бурю он копытами,

Я поймаю черного коня,

золото и звезды я рассыплю по траве...

Что захочешь, девушка, возьми!

...Отчего ж ты золото берешь?

Хан Кемельнеш ушел в Долину Вечного Молчания. Но его дух все еще кружил над родным становьем, прощаясь с людьми племени. Надлежало в строгом соответствии с обычаями племени отправить на небо тело хана. Тогда дух Кемельнеша, соединившись с телом, уйдет к предкам и там будет молить тягри о даровании милостей людям гуун.

Весь день трудились воины, расчищая от травы круг, очерченный в степи шаманом. Посредине круга сложили огромные кучи хвороста. Мужчины молились и пели старые священные песни, женщины плакали и посыпали головы пеплом. Особенно неистовствовали жены и рабы Кемельнеша. Их рыдания раздавались всю ночь. Жены рвали ногтями свое тело, бились в припадке на земле. Их горе было искренним. Ведь и они, и рабы должны были последовать за ханом в Долину Вечного Молчания, чтобы и там прислуживать ему.

На рассвете к погребальному кругу сошлись все люди племени. У кучи хвороста прыгали и квохтали шаманы.

Воины снесли и сложили в круг одеяния хана, ковры и подушки. Затем шаманы привели рабов. Главный шаман, назначенный вместо казненного, взял в руки отточенный нож, попробовал пальцем острие. К нему подводили по одному рабов. Шаман перерезал им шеи, и кровь стекала в большую бронзовую чашу. Один из рабов заупрямился. Он упирался, пытался оттолкнуть воинов, кусался. В толпе половцев послышались негодующие крики. Какой разбойник этот раб! Какой глупец! Ведь для него почетно сопровождать хана.

К упрямцу подскочил богатырь Огус, запрокинул ему голову...

Настала очередь ханских жен. Они умирали без крови, удушенные тетивой лука. Женщины не сопротивлялись, знали: ничего не поможет. Лишь их выпученные глаза безмолвно молили о пощаде.

Шаманы запели и заквохтали громче. От юрты хана, подскакивая, приближался главный шаман. На его плечах восседал мертвый Кемельнеш. Он ехал верхом на божьем служителе в ханство тягри. Хана осторожно сняли со спины главного шамана и положили на подушки. Вокруг, головами к нему, лежали жены, у самой линии круга - рабы. Кемельнеш ни в чем не испытает недостатка в Долине Вечного Молчания.

Главный шаман воздел руки к небу и закричал:

- О славные предки, грозный Чаркань и светлый Бус! Примите в свою Долину хана Кемельнеша. Он был храбрым воином. Он был справедливым к своим друзьям. Он никому ничего не прощал и жестоко мстил за обиды. Он держал твердой рукой своих жен и рабов. Он был ханом, ибо так решило собрание народа. Он вел племя дорогой процветания, и пальцы людей не успевали очищаться от жира. Он был силен и потрясал землю своей силой. Он прославил свое имя и прибавил сияния к вашей славе, предки!

Главный шаман долго перечислял достоинства умершего. Время от времени он поглядывал на небо, ожидая, когда солнце поднимется выше. Наконец он решил, что минута настала, и поднес к хворосту горящий факел.

Высоко взвилось пламя. Все присутствующие увидели, как распрямились согнутые руки Кемельнеша, как вздрогнуло его тело. Хан собирался взлететь на небо.

Костер горел долго. Когда пламя потухло, на месте костра остались лишь кучи пепла. Зазвучала радостная песня - дух хана воссоединился с его телом на небе.

Воины, пастухи, женщины - все люди племени выстроились в длинную цепочку. Каждый бросал в круг горсть земли. На месте сожжения хана вырос курган. На его вершине жрецы установили каменную фигуру лицом к востоку. У пояса изваяния прикрепили бронзовую чашу с кровью рабов. Это был дар божеству от умершего хана, плата за вступление в небесную степь.

...Люди расходились медленно, оживленно переговариваясь. Беседовали не о Кемельнеше - хан ушел навеки. Воинов опять волновали земные дела. Они посматривали на две группы, державшиеся особняком. В центре одной из них был Альпар, в другой главенствовал кмет Сатмоз. Иногда кто-нибудь из сторонников кмета пускал острое словцо, и тогда в ответ слышался звон сабли в группе Альпара. До поры до времени оба главаря делали вид, что сдерживают своих нетерпеливых воинов. А страсти все разгорались. Несправедливые обвинения с одной и с другой стороны озлобили воинов. Они забыли, что сами только что поносили противников, они помнили лишь об оскорблениях, нанесенных им. Кмет ловко пользовался их злобой и частенько пускал двусмысленное словечко, науськивая своих воинов. И они, словно стая псов, понукаемых хозяином, рвались с привязи, не задумываясь над тем, что удары и укусы достанутся им, а победа - хозяину.

И вот Альпар, выведенный из себя издевками, громко крикнул, обращаясь к Сатмозу:

- Огри!*

_______________

* Оїгїрїи - вор.

Воины, окружавшие кмета, все как один устремили взгляды на своего предводителя.

Сатмоз растерялся. Ответить надо было саблей и, значит, предстояло сражаться с Альпаром один на один. А это было опасно. Кмету вовсе не хотелось рисковать жизнью. Но он не хотел потерять и влияния на своих приспешников. Ведь тогда ему не стать ханом.

Альпар молча ждал, наполовину вынув саблю из ножен. Он был доволен собой. Ага, этот бурдюк с жиром испугался! Он знает, рука бедняка Альпара умеет срезать головы богачей. Уж на этот раз Сатмоз не вывернется. Ведь промолчать - значит признать себя побежденным.

Сабля Альпара зловеще поблескивала. Воины, окружавшие его, ухмылялись. Сторонники Сатмоза смотрели на своего предводителя, и в их глазах загорались насмешливые искры.

Кмет обвел взглядом своих воинов, на мгновение задержался на лице красавца Тюртюля. Мгновения кмету было достаточно, чтобы вспомнить о девушке из соседнего племени, похищенной молодым воином. Сатмоз изобразил на своем лице благородное негодование. Он выскочил вперед, заслоняя собой Тюртюля, и закричал:

- Как ты смеешь поносить этого неопытного юношу и называть его вором лишь за то, что любовь отуманила ему голову. Ты выбрал себе жертву послабее! Ты надеешься, что он не посмеет сразиться с таким воином, как ты! Но я защищу Тюртюля. Я отвечу тебе за него!

Кмет придерживал левой рукой юношу, словно не хотел выпускать его из-за своей спины, а правой рукой медленно вытаскивал из ножен саблю. Тюртюль рванулся вперед. Его красивое лицо исказилось, в углах рта показалась пена.

- Я не боюсь тебя, Альпар. Я принимаю вызов!

Альпар с жалостью посмотрел на него и опустил руку.