Чтение 15–й страницы книги ~Уэверли, или шестьдесят лет назад~

— Я никак не мог понять, сэр, изменчивости вашего вкуса, о которой вам не так давно угодно было мне сообщить. Но, как вы справедливо заметили, даже ангел не мог бы вас пленить, если бы не имел целого царства в приданое. Теперь я в состоянии дать прекрасный комментарий к этому не слишком ясному тексту.

— Я даже отдаленно не представляю себе, куда вы клоните, полковник Мак-Ивор. Мне ясно только то, что вы во что бы то ни стало ищете предлога для ссоры.

— Не притворяйтесь непонимающим, сэр. Это вам не поможет. Принц, сам принц раскрыл мне ваши маневры. Мне и в голову не приходило, что причиной разрыва предполагаемого брака с моей сестрой является ваша помолвка с мисс Брэдуордин. По-видимому, стоило только вам узнать, что барон решил передать права наследства своей дочери, как вы сочли возможным пренебречь сестрой вашего друга и отбить у него невесту!

— Как! Принц сказал вам, что я помолвлен с мисс Брэдуордин? Быть не может!

— Именно так и сказал, — ответил Мак-Ивор. — Так вот, одно из двух: либо обнажайте палаш и защищайтесь, либо отказывайтесь от всяких намерений по отношению к этой девице!

— Да это сплошное безумие, — воскликнул Уэверли, — или какое-то непонятное недоразумение!

— Не пытайтесь отлынивать! Обнажайте оружие! — закричал взбешенный предводитель и выхватил свой палаш.

— Не хочу я драться с сумасшедшим!

— Ну, так откажитесь сейчас и навсегда от всяких притязаний на руку мисс Брэдуордин.

— По какому праву, — воскликнул Уэверли, совершенно теряя самообладание,

— по какому праву вы или кто бы там ни было предписываете мне такие условия?

— И он тоже выхватил свой палаш.

В этот момент к ним подъехал барон Брэдуордин в сопровождении нескольких кавалеристов. Одних привлекло сюда любопытство, других — желание участвовать в ссоре, которая, по смутным слухам, возникла между их полком и Мак-Иворами. Видя их приближение, те двинулись на защиту своего вождя. Началось всеобщее смятение, которое, весьма вероятно, закончилось бы кровопролитием. Раздалась сразу сотня голосов. Барон отчитывал, предводитель бушевал, горцы вопили по-гэльски, всадники ругались и сыпали проклятья по нижне-шотландски. Наконец дошло до того, что барон поклялся пойти в атаку на Мак-Иворов, если они не вернутся в свои ряды. Смуту тайно разжигал старый Бэлленкейрох, не сомневавшийся, что час отмщения для него наконец настал. Вдруг послышались крики: «Дорогу, посторонитесь! Place a Monseigneur! Place a Monseigneur!» [Note429 - Дорогу его высочеству! (франц.)]. Эти возгласы были вызваны приближением принца, который в самом деле через несколько мгновений показался в сопровождении отряда фиц-джеймсовских иноземных драгун, служивших ему личной охраной. Его появление навело какой-то порядок в этом хаосе: гайлэндцы заняли свои ряды, кавалерия построилась эскадроном, барон и предводитель умолкли.

Принц подозвал к себе барона, полковника и Уэверли. Он осведомился, с чего началась на этот раз ссора, и, узнав о подлом поступке Каллюма Бега, приказал передать его в руки начальника военной полиции и немедленно казнить, если только он переживет рану, нанесенную рукой вождя. Но тут Фергюс обратился к принцу как человек, добивающийся своего законного права и испрашивающий вместе с тем милость. Он выразил желание, чтобы преступник был предоставлен лично ему, и обещал примерно наказать его. Отказ в такой просьбе мог показаться посягательством на патриархальный авторитет вождей, который последние весьма ревниво оберегали, а обижать их в такое время было крайне нежелательно. Поэтому Каллюм был отдан на суд своего клана.

После этого принц пожелал узнать причину нового столкновения между Мак-Ивором и Уэверли. Наступило молчание. Оба считали присутствие барона Брэдуордина (к этому времени все трое приблизились к принцу по его приказанию) непреодолимым препятствием и не решались вступать в объяснения, в которых нельзя было не упомянуть имя его дочери. Поэтому они опустили глаза со смешанным чувством неловкости, стыда и досады. Принц, воспитанный среди недовольных и мятежных умов Сен-Жерменского двора, где свергнутому монарху ежедневно приходилось разбирать распри всякого рода, с малых лет, как выразился бы старый Фридрих Прусский, был обучен королевскому ремеслу. Для него было ясно, что он должен прежде всего восстановить согласие среди своих сторонников. Поэтому он тотчас принял меры:

— Monsieur de Beaujeu [Note430 - Господин де Боже! (франц.)]!

— Monseigneur! [Note431 - Ваше высочество! (франц.)] — отозвался весьма красивый французский кавалерийский офицер из числа его телохранителей.

— Ayes la bonte d'aligner ces montagnards-la, ainsi que la cavalerie, s'il vous plait, et de les remettre en marche. Vous parlez si bien l'anglais que cela ne vous donnerait pas beaucoup de peine [Note432 - Будьте так добры построить этих горцев, равно как и кавалерию, пожалуйста, и прикажите им двинуться вперед. Вы так хороню говорите по-английски, что это не составит для вас особого затруднения (франц.).].

— Ah! pas du tout, Monseigneur, [Note433 - О, нисколько, ваше высочество (франц.).]

— отвечал monsieur Ie comte de Beaujeu, [Note434 - господин Граф де Боже (франц.).] склонив голову до самой шеи своего изящно гарцующего, прекрасно выдрессированного конька. Полный энергии и самоуверенности, он немедленно понесся к первым рядам Фергюсова полка, хоть и не понимал ни звука по-гэльски и весьма слабо по-английски.

— Messieurs les sauvages ecossais [Note435 - Господа шотландские дикари (франц.).], то ест, жантельмени дикари, будтэ добрй de vous arranger [Note436 - построиться (франц.).].

Клан, уловивший приказание больше по жестам, чем по команде, видя перед собою принца, поспешил выстроиться.

— А, карашо, то ест fort bien [Note437 - очень хорошо (франц.).], — сказал граф де Боже. — Жантельмени дикари… Mais tres bien… [Note438 - Прямо превосходно (франц.).] Eh bien! Qu'est-ce que vous appeles visage, monsieur? [Note439 - А как, по-вашему, будет лицо, Сударь? (франц.)] — он обратился к подвернувшемуся кавалеристу, — ah oui! лисо… Je vous remercie, monsieur… Gentilshommes [Note440 - Ну конечно!.. Благодарю вас, сударь… Господа дворяне (франц.).], имейтэ любезност сделят de face [Note441 - лицом (франц.).] направо par file [Note442 - рядами (франц.).], то ест радами. Марш! Mais tres bien… encore, messieurs; il faut mettre en marche. Marches donс, au nom de Dieu, parce que j'ai oublie Ie mot anglais… mais vous etes de braves gens et me comprenez tres bien [Note443 - Превосходно… еще, господа; вам надо идти вперед. Так марш вперед, черт побери, так как Я забыл английское слово… но вы славные ребята и прекрасно меня понимаете (франц.).].

Вслед за этим граф поспешил к коннице и стал приводить и ее в движение.

— Жантильмени кавалерья, ви должни осадит кони… Ah, par ma roi [Note444 - Клянусь честью (франц.).], я нэ командоваль падат с лошади. Боюс, маленьки тольсти жантильман сильно ушибса. Ah, mon Dieu! c'est Ie commissaire qui nous a apporte les premieres nouvelles de ce maudit fracas [Note445 - Ах, господи, это комиссар, который первый сообщил нам об этой проклятой свалке (франц.).]. Я ошен сожалею, monsieur!

Действительно, в общей сутолоке всадников, стремившихся не ударить в грязь лицом перед принцем и поскорее построиться, беднягу Мак-Уибла, который теперь в качестве комиссара состоял при огромном палаше и кокарде величиной с оладью, сбили с ног, прежде чем он успел добраться до своей верной лошадки, и теперь, весь красный от смущения, он постарался скрыться в задних рядах под дружный хохот присутствующих.

— Eh bien, messieurs, направо кругом… А, прекрасно… Eh, monsieur de Bradwardine, ayez la bonte de vous mettre a la tete de votre regiment, car, par Dieu, je n'en puis plus [Note446 - Так вот, господа… Эй, господин Брэдуордин, будьте любезны встать во главе вашего полка, так как, ей-богу, я выбился из сил (франц.).].

Барон был вынужден устремиться на выручку мосье де Боже, так как последний исчерпал почти весь свой запас английских командных слов. Таким образом, принц достиг уже одной из своих целей. Другая цель заключалась в том, чтобы отвлечь внимание солдат на попытки как-нибудь разобраться в столь неясно отдаваемых в его августейшем присутствии приказаниях и устремить их мысли в безопасное русло.

Как только Карл Эдуард оказался наедине с Мак-Ивором и Уэверли, так как его свита отошла в этот момент в сторону, он сказал:

— Если бы я был менее обязан вашей бескорыстной дружбе, господа, я не на шутку рассердился бы на вас за эту непонятную и беспричинную ссору, и притом ссору в такой момент, когда долг ваш по отношению к моему отцу требует от вас полнейшего единодушия. Но самое худшее в моем положении — это то, что мои лучшие друзья считают себя вправе губить как себя, так и дело, которому служат, по самому вздорному поводу.

Оба молодых человека с горячностью стали уверять принца, что они готовы представить все свои разногласия на его третейский суд.

— Собственно говоря, — сказал Эдуард, — я даже не вполне уяснил себе, в чем меня обвиняют. Я подъехал к полковнику Мак-Ивору исключительно с целью доложить, что меня чуть не застрелил его непосредственный подчиненный. Я отлично знал, что он не мог разрешить такой гнусной мести. Но почему он хочет навязать мне ссору, я совершенно не могу понять, если только он действительно не думает, и абсолютно неосновательно, будто я добился расположения одной молодой особы в ущерб его интересам.

— Если произошла ошибка, — сказал предводитель, — то только потому, что сегодня утром я беседовал по этому поводу лично с его королевским высочеством.

— Со мной? — воскликнул принц. — Как мог полковник Мак-Ивор так превратно истолковать мои речи?

Он отвел Фергюса в сторону и после пятиминутного разговора пришпорил свою лошадь и подъехал к Эдуарду.

— Возможно ли… Нет, подъезжайте к нам, полковник, я не желаю никаких секретов… Возможно ли, мистер Уэверли, что я ошибся, считая вас помолвленным с мисс Брэдуордин — обстоятельство, в котором я, правда, не с ваших слов, был так твердо уверен, что даже сослался на него нынче утром Вих Иан Вору как на причину, почему без всякой обиды для него вы не можете дольше добиваться союза, столь привлекательного, что от надежд на него не так-то легко отказаться, даже несмотря на полученный отказ?

— Ваше королевское высочество оказали мне большую честь, полагая меня помолвленным с мисс Брэдуордин, — сказал Уэверли, — но, вероятно, основывали свое мнение на совершенно неизвестных мне обстоятельствах. Я вполне сознаю, какое почетное отличие заключено в подобном предположении, но не имею на него никаких прав. Кроме того, мое мнение о своих собственных достоинствах, по справедливости, настолько невысоко, что я не допускаю и мысли об успехе у кого-либо, после того как мои притязания оказались столь решительно отвергнутыми.

Принц некоторое время молча вглядывался в обоих, а затем промолвил:

— Честное слово, мистер Уэверли, я имел основания считать вас более счастливым человеком, чем вы оказываетесь на самом деле… Ну, а теперь, джентльмены, позвольте я рассужу вас не как принц-регент, а как Карл Стюарт, ваш собрат по оружию в этом славном деле. Забудьте о том, что вы обязаны мне повиноваться, и посудите сами, совместимо ли с честью, разумом и приличием давать нашим врагам повод торжествовать, а нашим друзьям — стыдиться, что и в наших скромных рядах существуют раздоры. И простите меня, если я добавлю еще одно: имена упомянутых вами дам требуют от нас такого уважения, что вмешивать их в наши ссоры совершенно недопустимо.

Он опять отвел Фергюса в сторону и проговорил с ним минуты три, а потом, вернувшись к Уэверли, сказал:

— Полагаю, что я убедил полковника Мак-Ивора в том, что его гнев был вызван недоразумением, виной которого был я сам; надеюсь, мистер Уэверли слишком великодушен, чтобы хранить в себе какую-либо горечь по поводу происшедшего. Заверяю его, что все было именно так, как я ему говорю… Вы должны разъяснить все это вашему клану, Вих Иан Вор, чтобы предупредить повторение подобных покушений. — Фергюс поклонился. — А теперь, джентльмены, доставьте мне удовольствие и пожмите друг другу руки.

Холодно, размеренным шагом подошли они друг к другу: никто не желал идти первым на уступки. Однако руки они все же пожали и расстались, почтительно склонившись перед принцем.

Покончив с этим делом, Карл Эдуард подъехал к первым рядам Мак-Иворов, соскочил с коня, попросил у старого Бэлленкейроха напиться из его фляжки и прошел вместе с ними с полмили, расспрашивая их об истории Слиохда нан Ивора, об их родне и связях, ловко вставляя немногие известные ему гэльские слова и выражая горячее желание более углубленно изучить их родной язык. Затем он опять вскочил на коня, догнал конницу Брэдуордина, шедшую в авангарде, остановил ее, осмотрел снаряжение и проверил, хорошо ли она обучена; обратил свое благосклонное внимание на всех старших офицеров и не пропустил даже младших; осведомился о здоровье их супруг, похвалил коней, проехал более часа в обществе барона и выдержал три нескончаемые истории о фельдмаршале герцоге Берикском.

— Ah, Beaujeu, mon cher ami, — сказал он, возвращаясь на свое обычное место в колонне, — que mon metier de prince errant est ennuyeux parfois. Mais courage! C'est Ie grand jeu, apres tout [Note447 - Ах, Боже, мой дорогой друг… как мое ремесло странствующего принца бывает порою скучно. Но надо крепиться! В конце концов мы ведем большую игру! (франц.)]!

Глава 59. Стычка

Едва ли нужно напоминать читателю, что после военного совета, собранного 5 декабря в Дарби, гайлэндцы, к великому неудовольствию их молодого и отважного вождя, отказались от своей отчаянной попытки проникнуть глубже в Англию и решили возвращаться на север. Отступать они начали сразу и благодаря своей исключительной подвижности превзошли скоростью даже герцога Камберлендского, который преследовал их с огромным отрядом кавалерии.

Это отступление было фактическим отказом от блестящих планов повстанцев. Среди них никто не лелеял столь пылких надежд, как Фергюс, а потому никто не был столь жестоко разочарован такой переменой тактики. На военном совете он спорил или, скорее, протестовал с необычайным жаром, а когда его мнение было отвергнуто, расплакался от горя и возмущения. С этого момента все его поведение настолько изменилось, что в нем с трудом можно было узнать прежний восторженный и пламенный дух, для которого еще неделю назад весь мир казался тесен. Отступление продолжалось уже несколько дней, когда утром 12 декабря в небольшой деревушке на полпути от Шэпа к Пенриту на квартиру к Эдуарду неожиданно заявился предводитель.

Поскольку Эдуард не разговаривал с ним со дня их ссоры, он с некоторой тревогой ожидал от Мак-Ивора объяснения этого непредвиденного посещения. Его удивила и даже болезненно поразила перемена в наружности Фергюса. Глаза его значительно потускнели, щеки впали, голос звучал вяло; даже походка — и та стала менее твердой и упругой; а одежда, на которую он обращал особое внимание, была наброшена как-то небрежно. Он предложил Эдуарду пройтись с ним вдоль небольшой речки, протекавшей поблизости, и грустно улыбнулся, когда заметил, что Уэверли снимает со стены палаш и застегивает свой поясной ремень.

Как только они вышли на уединенную тропинку у речки, предводитель заговорил:

— Все наше славное предприятие пошло теперь прахом, Уэверли, и я хотел бы знать, что вы намерены делать. Да не смотрите же на меня так. Я вчера получил письмо от сестры, и если бы я раньше знал его содержание, не было бы этой ссоры, о которой я не могу теперь вспомнить без стыда и досады. В письме, которое я ей послал после нашей размолвки, я объяснил, из-за чего она произошла. Теперь сестра пишет, что никогда не поощряла вас и не собиралась этого делать; так что, выходит, я действительно вел себя тогда как сумасшедший. Бедная Флора! Она еще полна бодрости; как убьет ее известие об этом несчастном отступлении!

Уэверли, искренне тронутый глубокой печалью, звучавшей в голосе его друга, от всей души просил его забыть все прошлые разногласия, и они еще раз пожали друг другу руки, но теперь с несравненно большей сердечностью. Фергюс снова осведомился о намерениях Уэверли:

— Не лучше ли тебе бросить эту несчастную армию и раньше нас добраться до Шотландии, чтобы оттуда переправиться на континент через какой-нибудь порт, который еще остался у нас в руках? Когда ты будешь за пределами Англии, твои друзья без труда исхлопочут тебе прощение; и, по правде говоря, я очень хотел бы, чтобы ты увез отсюда Розу Брэдуордин в качестве своей жены, а Флору взял бы под свое с женой покровительство в тоже захватил с собой. — Эдуард посмотрел на него в изумлении. — Она тебя любит, и ты ее любишь, хоть, быть может, и не отдаешь себе в этом отчета, так как ты вообще не славишься способностью разбираться в своих чувствах. — Последние слова он произнес со слабым подобием улыбки.

— Как! — ответил Эдуард. — Неужели ты советуешь мне бросить предприятие, в которое мы все пустились?

— Пустились? — сказал Фергюс. — Корабль наш течет по всем швам и идет ко дну. И всем, кто может, пора спускаться в шлюпки и отваливать.

— А что будут делать другие джентльмены? — спросил Уэверли. — И почему ваши гайлэндские вожди пошли на это отступление, если оно так гибельно?

— О, они думают, — ответил Мак-Ивор, — что, как бывало раньше, вешать, обезглавливать и лишать имущества будут в основном пограничных помещиков, а их бедность и крепости послужат им достаточной защитой. Они хотят отсидеться в своих горах и, по поговорке, «слушать свист ветра, пока не спадут воды». Но они жестоко ошибаются. Уж слишком часто они донимали своих соседей, чтобы им спустили и на этот раз; нынче Джон Буль слишком перетрусил, чтобы к нему так скоро вернулось его благодушие. Ганноверские министры всегда заслуживали того, чтобы их вздернули на виселицу за их пакости; но сейчас, когда они заберут власть б свои руки, что рано или поздно должно случиться, так как Англия не восстает, а Франция не шлет подкреплений, если они дадут возможность хоть одному клану опять беспокоить правительство, их следовало бы повесить за глупость. Ручаюсь, что они не только обрубят ветви, но примутся и за корни.

— Ты советуешь мне бежать? Скорее умру, чем соглашусь, — сказал Эдуард. — А ты-то сам что думаешь делать?

— О, — ответил Фергюс уныло, — моя судьба уже решена. Еще сегодня я буду или убит, или взят в плен.

— С чего ты это взял? — сказал Эдуард. — Противник отстал от нас на целый дневной переход, а если он и подойдет к нам, то сил, чтобы дать ему отпор, у нас хватит. Вспомни Глэдсмюр.

— А все же то, что я тебе говорю, — правда, во всяком случае, в том, что касается меня.

— И на чем ты основываешь такие мрачные предсказания? — спросил Уэверли.

— На том, что никогда не обманывало никого в нашем роду. Я видел, — произнес он, понизив голос, — Бодах Глас.

— Бодах Глас?

— Да. Неужели ты столько времени прожил в Гленнакуойхе и никогда не слышал о Сером призраке? Хотя, правда, у нас об этом не очень любят говорить.

— Нет, никогда.

— Да, эту историю тебе лучше было бы выслушать от бедной Флоры. Конечно, если бы эта вершина звалась Бенмор, а то длинное голубое озеро, что доходит до гор, — Лох Тэй или было бы хотя бы моим собственным Лох ан Ри, местность более гармонировала бы с моим рассказом. Ну что же, присядем на этот бугор, даже Сэдлбэк и Аллзуотер более подходят к тому, что я собираюсь тебе сообщить, нежели английские стриженые изгороди, заборы и фермы. Так вот, слушай. Когда один из моих предков разорил Нортумберленд, в этом набеге он объединился со своего рода вожаком — или предводителем — банды, составленной из южан пограничной области, по имени Хэлберт-холл. На обратном пути через Чевиотские горы они поссорились по поводу дележа огромной добычи, которую захватили, и от слов перешли к драке. Южане были перебиты все до единого, последним пал их вожак, весь израненный мечом моего предка. С этих пор его призрак всегда является старшему в роде Вих Иан Вора, когда тому угрожает какое-нибудь великое несчастье, но особенно перед смертью. Мой отец видел его дважды: раз перед тем, как попал в плен при Шериф-мюре; другой — утром того дня, когда умер.

— Как ты можешь, дорогой Фергюс, рассказывать с серьезным видом такой вздор?

— Верить я тебя не прошу, но я говорю тебе правду, проверенную по крайней мере за триста лет; а прошлой ночью я видел этот призрак собственными глазами.

— Расскажи, ради бога, со всеми подробностями! — воскликнул Уэверли.

— Хорошо, но при условии, что ты не будешь шутить над этими вещами. Так вот, с того времени, как началось это несчастное отступление, мне почти не давали спать мысли о моем клане, о падении моего рода и об этом несчастном принце, которого они тащат за собой, как собачку на привязи, не обращая внимания на то, хочет он идти или нет. Прошлую ночь я чувствовал такое возбуждение, что решил выйти прогуляться, в надежде, что свежий морозный воздух укрепит мои нервы… если бы ты знал, как неприятно мне рассказывать тебе все это, сознавая, что ты вряд ли поверишь моим словам… Но, как бы то ни было, я перешел по дощечке через соседний ручей и стал прохаживаться взад и вперед, как вдруг в ярком свете луны с удивлением заметил высокую фигуру в сером пледе, который обычно носят пастухи на юге Шотландии. Я пробовал идти то быстрее, то медленнее, но фигура держалась передо мной точно в четырех шагах.

— Тебе, вероятно, попался камберлендский крестьянин в своей обычной одежде.

— Нет. Сначала я так и подумал и изумился, что этот человек имел наглость ко мне привязаться. Я его окликнул, но ответа не последовало. Я почувствовал, что сердце у меня начинает тревожно биться, и, чего я так боялся, я остановился и стал поворачиваться на все четыре стороны, и, господи, в какую бы сторону я ни смотрел, фигура немедленно оказывалась у меня перед глазами в точности на том же расстоянии! Тогда я убедился, что это Бодах Глас. Волосы у меня стали дыбом и колени затряслись. Однако я собрал все свое мужество и решил вернуться в лагерь. Мой зловещий спутник скользил передо мной (так как нельзя сказать, что он шел), пока мы не добрались до мостика. Тут он остановился и обратился ко мне лицом. Я должен был либо идти вперед, либо пройти мимо него так же близко, как я теперь от тебя. Я знал, что смерть моя все равно близка, и это придало мне отчаянную смелость: я выбрал мостик. Я перекрестился, выхватил палаш и произнес: «Заклинаю тебя именем божьим, злой дух, уступи дорогу!» «Вих Иан Вор, — ответил призрак голосом, от которого у меня кровь застыла в жилах, — берегись завтрашнего дня!» В этот момент мне казалось, что он стоит не дальше как на шаг от конца моего меча; но не успел он произнести этих слов, как мгновенно растаял, и ничто больше не преграждало мне пути. Я вернулся домой, бросился на кровать и провел несколько часов в мучительном состоянии. Нынче утром, поскольку о близости противника никто не слышал, я сел па коня и поехал к тебе, чтобы загладить свою вину. Мне не хотелось бы умереть, не помирившись с другом, которого я обидел.

Эдуард ничуть не сомневался, что призрак был плодом физического истощения и моральной подавленности Мак-Ивора в сочетании с суеверием, свойственным решительно всем гайлэндцам. Это не мешало ему искренне жалеть его. Теперь, когда на Фергюса посыпались несчастья, все прежние чувства снова нахлынули на него. Чтобы отвлечь друга от мрачных мыслей, он предложил ему, с разрешения барона (который, он был уверен, не откажет ему в его просьбе), не уходить от него, пока отряд Фергюса не доберется до их деревни, а потом идти вместе, как прежде. Мак-Ивор был, по-видимому, очень доволен, но не мог решиться принять это предложение.

— Мы ведь, как ты знаешь, в арьергарде, а при отступлении это самое опасное место.

— А следовательно, и самое почетное.

— Хорошо, — ответил предводитель, — пусть Алик держит твою лошадь наготове, на случай, если нас пересилят, а я буду бесконечно рад снова оказаться в твоем обществе.

Арьергард запоздал, так как был задержан в пути разными обстоятельствами и плохим состоянием дорог. Наконец он вошел в деревню. Когда Уэверли вернулся к Мак-Иворам под руку с их вождем, вся неприязнь, которою они испытывали к нему, мигом исчезла. Эван Дху приветливо осклабился, и даже Каллюм, который шнырял повсюду с прежним проворством, побледневший, правда, и с большой заплатой на голове, видимо, очень обрадовался, увидав его.

— Череп у этого висельника, должно быть, тверже мрамора, — сказал Фергюс.

— Ты знаешь, что я сломал об него замок пистолета?

— Как мог ты так сильно ударить его, ведь он совсем еще юнец! — сказал Уэверли не без некоторого участия.

— Эх, если их иной раз крепко не стукнуть, эти мошенники стали бы забываться.

Теперь они снова быстро двигались вперед. Все мери предосторожности против неожиданного нападения были приняты. Люди Фергюса и прекрасный полк горцев из Бэденоха под командой Клюни Мак-Ферсона составляли арьергард. Они прошли большое открытое торфяное болото, поросшее вереском, и стали входить в огороженные участки, окружавшие деревню Клифтон. Зимнее солнце зашло, и Эдуард начал подшучивать над ложными предсказаниями Серого призрака. «Иды марта еще не прошли» [Note448 - "Иды марта еще не прошли…» — цитата из трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» (акт III, сц. 1). Прорицатель предупредил Цезаря, что роковым днем для него явятся «иды марта», в древнеримском календаре соответствовавшие 15 марта. Утром этого дня Цезарь напомнил прорицателю о его предсказании и услышал в ответ: «Иды марта еще не прошли». В тот же день Цезарь был убит.], — промолвил Мак-Ивор с улыбкой. В этот момент он случайно взглянул назад, на болото, и увидел, что на его темной, бурой поверхности неотчетливо движется большой отряд кавалерии. Потребовалось не много времени, чтобы расставить людей вдоль загородок, обращенных в сторону болота и дороги, на которую должен был выйти противник. Пока все это выполнялось, на землю опустилась темная и мрачная ночь, хотя в это время и было полнолуние. Иногда, впрочем, неверный свет прорывался сквозь тучи и падал на место действия.

Гайлэндцам не пришлось долго занимать свою оборонительную позицию. Под покровом ночи значительное количество спешившихся драгун попыталось прорваться сквозь загородки, между тем как другая партия, столь же многочисленная, стремилась войти в деревню с дороги. Но обе они были встречены таким жестоким огнем, что смешались и остановились в нерешительности. Не довольствуясь достигнутым успехом, Фергюс, пламенный дух которого в опасности обрел всю свою утраченную предприимчивость, выхватил палаш и с криком: «Клеймор!» — вырвался со своими людьми из-за загородок и ринулся на противника. Драгуны бросили своих коней, но гайлэндцы смешались с ними и заставили их под угрозой мечей искать спасения в открытом болоте, где многих изрубили в куски. Но луна, внезапно выглянув из-за туч, показала англичанам, как мало было нападавших и что все они в пылу победы рассеялись в разные стороны. В этот момент на помощь им бросились два эскадрона кавалерии; гайлэндцы стали отступать к своим прикрытиям. Но несколько из них, в том числе их отважный вождь, были отрезаны и окружены, прежде чем успели осуществить свое намерение. Уэверли жадно искал глазами Фергюса; в темноте и смятении он был оттеснен как от него, так и от своего отступающего отряда. Он видел, как Фергюс вместе с Эваном Дху и Каллюмом отчаянно отбиваются от дюжины всадников, которые рубили их громадными палашами. В это время луну снова плотно накрыли тучи, и Эдуард в темноте оказался не в состоянии ни помочь своим друзьям, ни определить, куда ему бежать, чтобы пристать к своему арьергарду. Раза два он натыкался на отряды конницы и чудом избег смерти или плена. Наконец он добрался до какой-то загородки и перелез через нее. Он уже считал себя в безопасности и надеялся скоро нагнать гайлэндцев, волынки которых слышал в отдалении. Что касается Фергюса, то уж тут надеяться было не на что, разве на то, что он попал в плен. Полный горя и тревоги за его судьбу, Уэверли внезапно вспомнил о Сером призраке и с изумлением подумал: «Неужто дьявол может говорить правду?»

Глава 60. Глава о разных приключениях

Эдуард оказался в весьма неприятном и опасном положении.

Звуки волынок вскоре умолкли. Еще хуже было другое: когда после долгих поисков, перебравшись через множество загородок, он подошел наконец к дороге, то услышал звуки труб и литавр, из чего, к своему неудовольствию, понял, что она занята английской кавалерией, которая, таким образом, расположилась между ним и гайлэндцами. Лишенный из-за этого возможности идти напрямик, он решил обойти англичан слева и пробраться к своим по тропинке, которая отходила в этом месте от дороги и, по-видимому, была проходима. Тропинка была вся в липкой грязи, ночь темная и холодная; но даже эти неприятности казались ничтожными перед естественным страхом угодить в руки королевских сил.

Пройдя примерно три мили, он добрел наконец до какой-то деревушки. Зная, что простой народ в большинстве своем не сочувствует делу, к которому он примкнул, но желая по возможности раздобыть себе лошадь и проводника до Пенрита, где он надеялся догнать хотя бы арьергард, если не основные силы принца, он подошел к местному кабачку. Внутри было очень шумно. Он остановился и стал прислушиваться. Два-три выразительных английских ругательства и припев походной песни убедили его в том, что и эта деревушка занята солдатами герцога Камберлендского. Благословляя темноту, на которую он до того роптал, он попытался скрыться как можно быстрее и неслышнее, пробираясь вдоль невысокого частокола, окружавшего какой-то крестьянский огород. Но в тот момент, когда он поравнялся с калиткой, его протянутую руку схватила какая-то женщина, которая воскликнула:

— Эдуард, это ты?

«Здесь какое-то недоразумение, вот некстати», — подумал Эдуард, пытаясь тихонько высвободиться.

— Брось, не дури, а то услышат красные мундиры; они хватали нынче направо и налево всех, кто проходил мимо кабака, и заставляли их тащить фургоны и что-то еще для них делать. Идем к отцу, а то они тебя сцапают.

«Недурной совет», — сказал Уэверли, следуя за девушкой через сад в кухню с кирпичным полом, где она принялась запалять лучину от потухающих углей, чтобы зажечь от нее свечу. Едва она бросила взгляд на Эдуарда, как выронила подсвечник и пронзительно вскрикнула: «Батюшка, батюшка!» На этот зов соскочил с кровати и бросился на кухню отец, коренастый старый фермер в коротких кожаных штанах и сапогах на босу ногу. Остальной его костюм состоял из обычного шлафрока некрупных уэстморлендских землевладельцев, то есть попросту из рубашки. Его могучая фигура весьма картинно вырисовывалась при свете свечи, которую он держал в левой руке; в правой у него была кочерга.

— Чего тебе, дочка?

— О-о! — вопила несчастная девица, чуть не в истерике. — Я думала, что это Нед Уильямс, а это один из тех, что в пледах.

— А что у тебя за дела с Недом Уильямсом в такую пору?

На этот вопрос, принадлежащий к обширному разряду тех, про которые можно сказать: спросить легко, а ответить трудно, — краснощекая дева ничего не ответила и только продолжала рыдать и ломать руки.

— А ты, парень, знаешь, что в деревне драгуны? Да вот, видно, не знал. А они, парень, того и гляди искрошат тебя, как репу.

— Я знаю, что моя жизнь в большой опасности, — сказал Уэверли, — но если вы сможете мне помочь, я вас щедро вознагражу. Я не шотландец, а английский дворянин, попавший в беду.

— Шотландец ты или нет, — сказал честный фермер, — лучше б тебя пронесло подальше; но раз уж ты здесь, знай: Джейкоб Джобсон чужой кровью не торгует. Пледы — веселые ребята и вчера не так уж наозорничали.

С этими словами фермер деловито принялся готовить нашему герою ночлег и ужин. Огонь быстро разожгли, приняв меры, чтобы его не было видно в окна. Веселый фермер отрезал кусок свинины, который Сисили вскоре поджарила. Отец добавил огромный кувшин самого лучшего эля. Было решено, что Эдуард останется на ферме до тех пор, пока войска не покинут утром деревню, а затем купит или наймет у фермера лошадь и, собрав как можно более точные сведения насчет дорог, попытается нагнать своих друзей. Ему приготовили чистую, хоть и жесткую постель, на которой он с удовольствием растянулся после этого утомительного и бедственного дня.

Утром пришло известие, что гайлэндцы очистили Пенрит и направились в Карлейл; герцог Камберлендский захватил Пенрит, и отряды его армии разошлись по дорогам во всех направлениях. Пытаться проскользнуть мимо них незамеченным было бы чистым безрассудством. Сисили и ее отец вызвали на совет Неда Уильямса (ее Эдуарда), который, вероятно, не очень-то желая, чтобы его красавец тезка оставался слишком долго под одним кровом с его невестой и давал повод к новым ошибкам, предложил Уэверли следующий план: он должен сменить свою форму и плед на местную крестьянскую одежду, отправиться с ним на ферму его отца под Аллзуотером и оставаться в этом тихом убежище до тех пор, пока передвижения войск в округе не прекратятся и отъезд уже не будет представлять для него опасности. Сговорились и о плате, за которую гость мог и столоваться у фермера Уильямса, если это ему покажется удобным, пока он не сможет ехать дальше. Цена была назначена невысокая, так как эти простые и честные люди никогда не решились бы, пользуясь бедственным положением нашего героя, запросить лишнее.

Условившись с Эдуардом о дальнейших действиях, Нед раздобыл необходимую одежду и повел его окольными тропами, на которых надеялся избежать неприятных встреч. Старик Джобсон и его краснощекая дочка решительно отказались от какого-либо вознаграждения за гостеприимство; он расплатился, поцеловав одну и крепко пожав руку другому. Они беспокоились за своего гостя и провожали его наилучшими пожеланиями.

Эдуарду и его проводнику пришлось пройти через то место, где накануне вечером происходил бой. Декабрьское солнце на минуту выглянуло из-за туч и печально озарило широкое поле; там, где большая северо-западная дорога проходила через ограду поместий лорда Лонсдейла, валялись трупы людей и лошадей; над ними уже кружили обычные спутники войны: вороны и ястребы.

«Так вот оно, поле твоего последнего боя, — подумал Уэверли, и глаза его наполнились слезами при воспоминании о Фергюсе, о его замечательных достоинствах и об их прежней дружбе — все необузданные страсти его и недостатки были в этот миг забыты. — Здесь, на безымянном поле, пал последний Вих Иан Вор, в безвестной ночной схватке угас этот пламенный дух, которому казалось так легко пробить своему монарху дорогу к британскому трону! Честолюбие, хитроумие, отвага, возросшие в тебе безгранично, познали здесь участь всех смертных! Погибла здесь и единственная опора сестры, чей дух, такой же гордый и неукротимый, как и твой, был еще более возвышен, чем у тебя! Здесь, Фергюс, угасли все твои надежды на счастье Флоры и на славу твоего древнего рода, которую ты хотел еще умножить своей беззаветной храбростью!»

Погруженный в такие мысли, Уэверли решил выйти в открытое поле и поискать среди убитых тело своего друга, чтобы отдать ему последний христианский долг. Тщетно робкий молодой человек, его проводник, твердил ему, что это опасно. Уэверли был непреклонен. Следовавшие по пятам армии мародеры уже успели содрать с мертвых все, что в состоянии были унести; сельские жители, напротив, непривычные к кровавым зрелищам, не подходили к месту битвы, хотя некоторые боязливо и посматривали издали. За ближайшей изгородью, на большой дороге и на открытом болоте лежало около семидесяти трупов драгун. Гайлэндцы потеряли не более двенадцати человек убитыми, да и то погибли лишь те, кто отважился слишком далеко углубиться в болото и не смог уже после этого добраться до твердой земли. Среди них Фергюса он не нашел. На небольшом пригорке, в стороне от других, лежали трупы трех английских драгун, двух лошадей и пажа Каллюма Бега, крепкий череп которого рассек наконец кавалерийский палаш. Тело Фергюса, видимо, унесли люди из его клана, но не исключена была и возможность того, что ему удалось спастись, так как Эвана Дху, который никогда не покинул бы своего вождя, не было среди мертвых; наконец, он мог быть захвачен в плен, и тогда предсказание Серого призрака оправдалось бы в менее грозном смысле. Но в этот момент на поле боя появились группы солдат; их выслали для того, чтобы заставить крестьян похоронить убитых, и они уже набрали нескольких человек для этой цели, так что Эдуарду пришлось вернуться к проводнику, который в великом страхе и тревоге ждал его в тени помещичьей рощи.

Покинув это поле смерти, они продолжали путешествие без дальнейших приключений и благополучно достигли своей цели. Уильямсы сказали соседям, что наш герой — их молодой родственник, студент богословия, готовящийся стать пастором, который приехал на ферму переждать, пока уляжется смута и он сможет безопасно проехать по дорогам. Это устраняло всякие подозрения среди приветливых и простодушных камберлендских крестьян и вполне удовлетворительно объясняло серьезный вид гостя и его склонность к уединению. Подобные меры предосторожности оказались более необходимыми, чем мог думать Уэверли, так как из-за ряда обстоятельств ему пришлось оставаться в Фастуэйте — как называлась ферма Уильямса — значительно дольше, чем он предполагал.

Началось с того, что выпало огромное количество снега, так что с отъездом пришлось задержаться более чем на десять дней. Затем, когда по дорогам уже можно было кое-как проехать, одно за другим пришли известия — что принц отступил в Шотландию; что он отошел от границы и отводит войско к Глазго; наконец, что герцог Камберлендский начал осаду Карлейла. Таким образом, проникнуть в Шотландию с этой стороны было невозможно, так как путь был закрыт его армией. На восточной границе маршал Уэйд с большим войском наступал на Эдинбург; а по всей границе отряды милиции, волонтеров и партизан подавляли мятеж и ловили всех горцев, отставших от своей армии. Сдача Карлейла и жестокая кара, угрожавшая местному гарнизону, вскоре убедили Эдуарда в том, что предпринимать одному путешествие по враждебной стране с единственной целью предложить свой меч на защиту дела явно проигранного — бессмысленно.

В своем уединении, лишенный радостей общения с образованными людьми, наш герой все чаще стал вспоминать споры с полковником Толботом и доводы, которые тот приводил, чтобы его убедить. А во сне ему являлся образ, еще более тревоживший его совесть: он видел последний взгляд и последний жест полковника Гардинера. И теперь всякий раз, как редко приходившая в эту деревню почта приносила известия о мелких стычках, кончавшихся в пользу то той, те другой стороны, он желал только одного: никогда больше не обнажать своего меча в междоусобной войне. Затем мысли его переносились на предполагаемую гибель Фергюса, на тяжелое положение Флоры, наконец — и с еще более нежным чувством, — на судьбу Розы Брэдуордин, лишенной даже той внутренней поддержки, которую ее подруга черпала в своей фанатической преданности Стюартам, освещавшей и придававшей возвышенный характер всем ее жизненным невзгодам. Этим мечтам он мог отдаваться, не опасаясь, что кто-нибудь помешает ему или будет приставать с расспросами. Во время частых зимних прогулок у берегов Аллзуотера он гораздо лучше, чем прежде, научился владеть своим духом, смиренным испытаниями, и почувствовал себя вправе сказать с твердостью, хоть и не без вздоха сожаления, что романтический период его жизни кончен и теперь для него начинается ее подлинная история. Этот вывод ему вскоре пришлось оправдать на деле, призвав на помощь свой разум и житейскую мудрость.

Глава 61. Путешествие в Лондон

На ферме в Фастуэйте вся семья вскоре привязалась к Эдуарду. Он действительно отличался мягкостью и приветливостью характера, которая почти всегда вызывает ответную приязнь. В глазах этих простодушных людей ученость придавала ему вес, а грусть вызывала живое участие. Он уклончиво приписывал свое печальное настроение гибели брата, павшего во время схватки под Клифтоном; и в этом первобытном обществе, где родственные узы ставятся очень высоко, его постоянная печаль вызывала не удивление, а сочувствие.

В конце января по случаю счастливого бракосочетания Эдуарда Уильямса, сына его хозяина, с Сисили Джобсон, ему пришлось показать себя и с более веселой стороны. Наш герой не хотел омрачать своей грустью свадебное веселье двух существ, которым был так обязан. Поэтому он сделал все возможное — танцевал, пел, принимал участие в играх и был самым оживленным из гостей. На следующее утро, однако, он вынужден был подумать о более серьезных делах.

Мнимый студент богословия так понравился священнику, венчавшему молодую пару, что на другой день тот приехал из Пенрита с единственной целью — его повидать. Наш герой очутился бы в очень затруднительном положении, если бы пастору вдруг взбрела в голову мысль проверить его предполагаемые богословские познания, но, по счастью, ему было гораздо интереснее выслушивать и рассказывать всякие новости. Он захватил с собой две-три старые газеты, и в одной из них Эдуард натолкнулся на сообщение, которое так поразило его, что он стал совершенно глух ко всему, что преподобный мистер Туигтайт рассказывал о событиях на севере и о том, что герцог Камберлендский, по всей вероятности, скоро нагонит и раздавит мятежников. В статье говорилось примерно следующее:

«Десятого сего месяца скончался в своем доме на Хилл-стрит, Баркли-сквер, Ричард Уэверли, эсквайр, второй сын сэра Джайла Уэверли из Уэверли-Онора, и т.д. и т.д. Он умер после продолжительной болезни, усилившейся из-за неприятного положения, в котором он находился в связи с подозрением в государственной измене, которое вынудило его представить за себя поручительство на очень крупную сумму. Обвинение такого же рода тяготеет и над его старшим братом, сэром Эверардом Уэверли, главой этой старинной фамилии. Насколько нам известно, суд над ним будет назначен в начале следующего месяца, если только Эдуард Уэверли, сын покойного Ричарда Уэверли и наследник баронета, не предаст себя в руки правосудия. В этом случае, как нас уверяют, его величество всемилостивейше намерен прекратить всякое судебное преследование сэра Эверарда. По достоверным сведениям, этот несчастный молодой человек сражался на стороне претендента и участвовал в походе гайлэндских войск на Англию. Но после дела под Клифтоном 18 декабря прошлого года о нем ничего не было слышно».

Таково было содержание этой статьи, совершенно сразившей Уэверли.

«Великий боже! — мысленно воскликнул он. — Так, значит, я отцеубийца? Быть не может! Отец никогда не любил меня настолько, чтобы мнимое известие о моей смерти могло ускорить его конец. Нет, этого я допустить не могу. Я был бы безумцем, если бы хоть на мгновение поверил в этот ужас. Но я был бы хуже отцеубийцы, когда бы потерпел, чтобы какая-либо опасность угрожала моему благородному и великодушному дяде, который всегда был для меня более чем отец, если только такая беда может быть отвращена ценой любой жертвы с моей стороны».

В то время как эти мысли вонзались в душу Уэверли, как жала скорпионов, достойный пастор, пустившийся в пространные рассуждения по поводу сражения при Фолкерке, вдруг заметил, что наш герой смертельно побледнел, и спросил, не сделалось ли ему дурно. По счастью, в этот момент в комнату вошла новобрачная, сияющая улыбкой и румянцем во всю щеку. Не отличаясь особенным блеском ума, миссис Уильямс была женщиной сердечной и сразу же догадалась, что Эдуарда поразило в газетах какое-нибудь неприятное известие. Поэтому она так ловко вмешалась в разговор, что, не вызывая подозрения, отвлекла внимание мистера Туигтайта вплоть до того момента, когда ему нужно было ехать. После этого Уэверли объяснил своим друзьям, что ему необходимо отправиться в Лондон без малейшего промедления.

Впрочем, с одной причиной промедления, которая до тех пор ему была неведома, он все же вынужден был столкнуться. Его кошелек, достаточно туго набитый, когда он отправлялся в Тулли-Веолан, не получая с того времени никаких подкреплений, порядочно истощился, и хотя образ жизни нашего героя за это время не способствовал быстрому расходованию средств (так как жил он по большей части у своих друзей или был в армии), однако после окончательного расчета с любезным хозяином Уэверли обнаружил, что ехать на почтовых ему будет не по карману. Поэтому лучше всего ему было добраться до Боробриджа, где проходила большая дорога на север, и там занять место в северном дилижансе — огромной старомодной колымаге, запряженной тройкой лошадей, которая доставляла пассажиров из Эдинбурга в Лондон (с божьей помощью, как гласило объявление) за три недели. Итак, наш герой сердечно попрощался со своими камберлендскими друзьями, обещая не забывать их доброту и надеясь про себя, что в будущем он окажется в состоянии вознаградить их более существенным образом. После целого ряда мелких затруднений и досадных проволочек, переодевшись в платье, более соответствующее его положению, хотя все-таки скромное и простое, он наконец добрался до станции и оказался в вожделенной колымаге vis-a-vis [Note449 - напротив (франц.).] миссис Ноузбэг, супруги лейтенанта Ноузбэга, служившего адъютантом и учителем верховой езды в ххх драгунском полку, общительной дамы лет пятидесяти, наряженной в синее платье с красной отделкой и не выпускавшей из рук верхового хлыстика с серебряной ручкой.

Эта дама была из тех деятельных особ, которые в обществе берут на себя faire les frais de la conversation [Note450 - все бремя разговора (франц ).]. Она только что вернулась с севера и рассказала Эдуарду, как «ее полк» под Фолкерком едва не изрубил в лапшу всех этих юбочников.

— Только как-то так вышло, — продолжала достойная матрона, — что наши завязли в одном из этих противных, невозможных болот, которые в Шотландии попадаются на каждом шагу, и из-за этого, как мне объяснял муж, наш бедненький полк довольно-таки пострадал в этом несчастном деле. Вы, сэр, верно, тоже сложили в драгунах?

Для Уэверли этот вопрос был настолько неожиданным, что он сказал:

— Так точно.

— О, я это сразу увидела. Я мигом определила по вашему виду, что вы военный, и была уверена, что вы не из пехтуры, как ее называет мой Ноузбэг. Простите, в каком полку?

Вопрос был не из приятных. Уэверли, однако, справедливо заключил, что эта почтенная дама знает наизусть весь офицерский состав армии, и, чтобы не попасть впросак, решил говорить правду.

— Я служил в драгунах у Гардинера, сударыня, — сказал он, — но я уже некоторое время в отставке.

— А-а, это те, кто завоевал первый приз на скачках с поля боя под Престоном, как говорит мой Ноузбэг. Простите, вы участвовали в этом деле?

— Я имел несчастье, сударыня, — ответил он, — быть свидетелем этого боя.

— О, это — несчастье, сэр, которое, насколько мне известно, немногие из драгун Гардинера разделили с вами. Ха-ха-ха! Вы уж меня простите, но жены военных любят шутить.

«Черт бы тебя побрал! — подумал Уэверли. — Что за злой гений впихнул меня в одну коробку с этой назойливой ведьмой!»

— Мы подъезжаем к Феррибриджу, — сказала она, — тут были оставлены люди из нашего полка на помощь всяким судьям, полицейским, старостам и разным существам, которые проверяют бумаги, ловят мятежников и вее такое.

Не успели они остановиться в гостинице, как она потащила Уэверли к окну и воскликнула:

— А вот идет капрал Брайдун из нашего бедненького эскадрона. Он идет сюда с полицейским. Брайдун — один из моих любимых барашков, как говорит Ноузбэг. Пойдемте, мистер… э… простите, как ваша фамилия?

— Батлер, сударыня, — сказал Уэверли, решившись скорее воспользоваться именем одного из своих прежних сослуживцев, нежели выдумывать такое, которое не значилось в списках полка, и этим подвергать себя риску разоблачения.

— Ага, знаю; вы недавно получили эскадрон, когда этот подлец Уэверли перешел к мятежникам. Господи, как бы я хотела, чтобы и этот старый хрыч капитан Крамп к ним бы тоже убрался! Тогда бы и моему Ноузбэгу дали эскадрон. Боже мой! Что это Брайдун там застрял и раскачивается на мосту? Пусть меня повесят, если он не нализался, как говорит Ноузбэг. Пойдемте, сэр, мы с вами люди полковые и напомним этому мерзавцу о его обязанностях.

Уэверли, с чувствами, которые легче представить себе, нежели описать, поневоле должен был сопровождать эту бравую командиршу. Отважный кавалерист походил на ягненка не более чем, скажем, пьяный драгунский капрал футов шести ростом, с очень широкими плечами, весьма тощими ногами и огромным шрамом на носу. Миссис Ноузбэг начала если не с ругательства, то с выражения, весьма к нему близкого, и приказала ему не забывать своих обязанностей.

— А, чтоб тебя… — отозвался бравый кавалерист; но, желая перейти от слов к делу и подобрать подходящий эпитет, который был у него на языке, он поднял глаза, узнал миссис Ноузбэг, приложил руку к головному убору и произнес уже другим тоном:

— Господи благослови ваше прекрасное личико, миссис Ноузбэг! Неужто это вы? Вы же не такой человек, чтобы подвести нашего брата, коли он с утра маленько перебрал?

— Ну-ну, каналья, занимайся своим делом! Этот джентльмен и я — мы люди свои, армейские, а вот ту личность, что забилась в угол дилижанса и нахлобучила шляпу, немедленно проверь. Похоже, что это переодетый мятежник.

— Черт бы тебя побрал с твоим рыжим париком! — сказал капрал, когда она не могла его услышать. — У этой старой кобылы глаза, как буравчики. Право, эта мать-адъютантша, как ее зовут наши, напасть для полка похуже, чем военный судья, сержант-майор и сам командир Шаркало-хромало в придачу. Пошли, констебль, посмотрим, что это там за личность, как она его называет. (Скажем сразу, что это был квакер [Note451 - Квакер — член протестантской секты, считающей религию частным делом и отвергающей вмешательство государства и общества в вопросы веры.] из Лидса, с которым миссис Ноузбэг сцепилась по вопросу о том, законно ли носить оружие.) Не поставит ли он нам чарку водки, а то ваше йоркширское пиво мне только студит желудок.

Живость характера этой милейшей дамы спасла Эдуарда от одной неприятности, но могла свободно навлечь на него другие. В каждом городе, где они останавливались, она настаивала на том, чтобы побывать в кордегардии, если таковая имелась в наличии, и один раз чуть не познакомила Уэверли с сержантом — вербовщиком рекрутов из его собственного полка. Она так часто называла его капитаном, да притом еще Батлером, что он чуть с ума не сошел от досады и тревоги. Самая счастливая минута его жизни наступила, когда дилижанс прибыл наконец в Лондон и избавил его от внимания мадам Ноузбэг.

Глава 62. Что делать дальше?