Чтение 15–й страницы книги ~Ностальгия~

- Зачем мы здесь?

- Чтобы убивать!!

- Не слышу!

- Убивать! Убивать!

- Я хочу видеть трупы! Горы трупов! Пирамиды трупов!

- А-А-А-А-А!!

- Примкнуть штыки! Взвод... вперед!

Черно-бело-зеленый мир. Тени растворились. Кровь гудит в ушах. Острие штыка - как компас, указывает путь. С ревом поднимаемся в атаку. Мчимся вперед, обтекая остатки зданий, просачиваясь сквозь них. Главное теперь - ноги в развалинах не переломать.

- Рыба, не отставай! Под ноги смотри, лохушка! Не видишь - подвал там! Мышь - сунь туда плазму! Паркер - следи за мошками! Держать дистанцию, остолопы!

Чьи-то ноги торчат из-под завала. Пластиковая кукла таращит на меня присыпанные пылью глаза. Рухнувшая стена открывает вид комнаты в разрезе. Горит деревянная кровать. Из дверного проема выскакивает человек. То есть он думает, что выскакивает. На самом деле он ковыляет, шатаясь. В руках оружие. Вид его ужасен - кровь из ушей заливает его шею, одежда - кокон из мокрых красных тряпок, облепленных бетонной пылью. Он слепо делает пару шагов, раскачивая стволом перед собой. Все это я вижу в секунду, на бегу, походя сшибая его короткой очередью. Как на стрельбище. От вида дергающегося от попаданий тела я чуть не кончаю - настолько острое наслаждение испытываю, видя своего противника лицом к лицу. Что-то новое... Встряхиваюсь.

- Рыба, ты хрена ворон ловишь! Почему не стреляла, лохушка?

- Не успела, сэр! Я все поняла, теперь справлюсь, сэр! - автодоктор превратил ее в счастливого человека, от мандража ни следа. Словно подтверждая сказанное, она бьет куда-то поверх моей головы длинной очередью, не догоревшие пороховые стаканчики трухой сыплются ей под ноги. На такблоке гаснет красная точка, - Я попала, сэр! Я в него попала, сэр!

- Патроны береги, зараза! - в сердцах выговариваю я восторженному ребенку. Вот ведь, что дурь с человеком делает. Только что превратила кого-то в кашу, может быть, впервые в жизни, а радуется, словно легкий билет на экзамене вытащила.

Герильос постепенно оживают. Оглушенные, вылезают из подвалов, которые мы, походя, забрасываем плазменными гранатами. Пытаются отстреливаться. Некоторые в панике пытаются уйти в дыму, слепо ковыляя вдоль стен. "Мошки" выдают нам цель за целью. Короткие очереди М160 трещат отовсюду. "Убей!" - заводим себя, орем дико, только нас не слышит никто, кроме нас самих. "Убей!" - Паркер рушит очередную стену, за которой "мошки" обнаруживают несколько целей. "Убей!" - Рыба вовсю бухает очередями, безбожно растрачивая боезапас. "Убей!" - Нгава отщелкивает скобу плазменной гранаты, закидывает ее в черный провал подвала - "Огонь в дыре!". "Убей! Убей! Убей!" - Крамер бьет в дыму от бедра, крошит всех подряд, и тех, кто стреляет, и кто такблоком не опознан - гражданские, громила-ковбой из древнего фильма, только пулеметов тогда не было. Кол пристраивается среди камней, выцеливает оппонентов-снайперов, изредка коротко щелкает. Развалины вокруг полыхают, как факелы, аж броня нагревается. Из земли вверх - шикарный фонтан, взрывом сбило пожарную колонку, каким-то чудом еще есть давление в магистрали. Лупим по провалам окон из подствольников, обрушивая остатки стен, поджигаем, что еще не сгорело. Коробочки позади крошат гусеницами кирпичи, то и дело брызжут огнем, поддерживая нас. Идем, как нож сквозь масло. Дальше - снова уцелевшие дома. И вдруг - "Снайпер, снайпер! Санитара!".

- Взвод, стой! Рассредоточиться! Укрыться! - мы вышли к намеченному рубежу.

Устраиваюсь за плитой рухнувшего балкона. Маню к себе Рыбу. По сторонам еще трещат очереди, гулко бухают разрывы подствольников - остальные взводы подтягиваются. Впереди, в дыму, многоголосо свистит что-то и - "БАМ-БАМ!" - беспилотники открывают сезон охоты.

- Ты, дуреха, будешь так палить - без патронов останешься. Поэкономнее будь. Тут еще осталось, в кого пострелять, - выговариваю я запыленному забралу Рыбы, - Переложи магазины из мешка в подсумок, пока время есть. Воды попей.

Рыба кивает, стаскивает вещмешок и начинает суетливо копаться в нем. Теплая вода противна на вкус.

-18-

Наступает ночь. Над городом иллюминация - в высоте распускаются осветительные люстры. Тишины нет как нет, цветные вспышки вспыхивают над домами, гаубицы бьют наугад - беспокоящий огонь, невидимые "Пираньи", держась за облаками, охотятся на людей. Время от времени поднимается короткая канонада - подавляем очередного снайпера. Партизаны тоже не спят, где-то там они лихорадочно готовятся к завтрашнему дню - устанавливают мины, маскируя их под битым кирпичом, долбят траншеи, поднимают на чердаки пулеметы. Они наверняка низко пригибаются, перебегая улицы, то и дело оглядываются на ослепительное небо в надежде увидеть падающего сверху беспилотника. Все тщетно - и смерть продолжает выбивать их по одному, находя везде - у окон, под маскировочными сетями, на крышах. Кроме беспилотников, их достают наши снайперы, с наступлением темноты уползшие вперед, рвут на части шальные снаряды, высокоточные малогабаритные ракеты, что время от времени выплевывают взводы тяжелого оружия по наводке "мошек", и "котята" - мерзкие механические создания - их сегодня доставили вместе с боеприпасами - черными тенями они крадутся в темноте, чтобы неожиданно взорваться возле минометного расчета, или рядом со снайпером, замаскированным под мусорную кучу, или даже под невезучим бедолагой, присевшим по нужде в темноте сгоревшей бетонной коробки. Стрекозы порхают над самыми крышами, каркают резкими голосами: "Участники незаконных вооруженных формирований! Ваше сопротивление бесполезно. Ваши смерти бессмысленны. Сохраните себе жизнь. Сохраните жизнь своим детям, женам, матерям. Сохраните свой город. Сложите оружие и выходите с поднятыми руками. Всем, кто добровольно прекратит сопротивление, гарантируется жизнь. Вот что говорит один из бывших партизан, который находится сейчас в фильтрационном лагере: Меня зовут Мигеле Фейхо. Я сражался в отряде команданте Маркеса. С каждым днем наше положение все ухудшалось. У нас не было воды. Мы питались крысами, змеями и корнями. Наша одежда сгнила, превратилась в лохмотья. Мы умирали от болезней, раненые кричали от боли, но мы ничем не могли им помочь. Так продолжалось долго, пока..." - и так далее. Утро встретят усталые, издерганные существа, мало похожие на дисциплинированную армию, пусть и партизанскую. Самое смешное - многие из этих придурков искренне и горячо верят в то, что сражаются за родину. Как и мы, впрочем.

Оставшиеся в живых гражданские обитатели, потерявшие сегодня последние крохи, включая трущобную крышу над головой из непромокаемой пластиковой упаковки, бесплотными озлобленными тенями продолжают истекать сквозь наши порядки - их ощупывают "мошки" в поисках оружия или взрывчатки, потом криками через усилители брони сгоняют в кучи, чтобы пропустить через линию обороны, они испуганным стадом проходят под прицелом пулеметов, их конвоируют на площадь Санта Новелл, где разбит временный фильтрационный лагерь. То и дело кто-нибудь в темноте подрывается на наших минах и растяжках - мы плотно закрепились, потом из неровной темноты долго раздаются жуткие вопли умирающих людей, я надеюсь, что это партизаны. Спим посменно, не отходя никуда, лежим, обняв стволы там, где оборудовали стрелковую позицию, самые везучие - резерв, устроились под силовыми пузырями внутри "Томми", питание опять не подвезли, начхать, нам не привыкать уже, вскрываем свои неаппетитные жестянки - одна на двоих, жуем кое-как, всем на все наплевать, глаза слипаются, устали мы запредельно. Я оставляю попытки заставить своих одеть сухие носки - их нет давно почти ни у кого, шепотом матерюсь, добиваясь, чтобы вонючие мокрые ноги все же посыпали антигрибковым и антисептическим порошком, этого дерьма у меня добрый запас, да резинку пожевали - чистить зубы негде и нечем - вода в дефиците.

И поздней ночью на нас снисходит чудо - белый гражданский коптер, тихо посвистывая лопастями, опускается на более или менее свободный от обломков участок улицы, отмеченный белым крестом на палубе, где вечером мы принимали медэваки и вертолеты снабжения. Рев турбин высоко над нами - "Косилка" сопровождения нарезает круги. Двери съезжают в сторону, на землю опускается удобный трап с поручнем, и караульные в недоумении таращатся на странные создания, что, галдя и толкаясь, толпятся у шикарной машины. Они одеты в гражданское, чистые вальяжные мужчины, женщины в облегающих одеждах, с ними куча аппаратуры, висят футляры профессиональных голокамер, их объединяет одно - они неуклюже обернуты массивными бронежилетами, у некоторых женщин броники длиннее юбок, возбуждающе светятся голые в темноте ноги, нелепый вид гостей вызывает всеобщее любопытство. Просыпаются те, кто лежит поближе, толкают тех, кто продолжает спать, женщины громко смеются, мужчины закуривают, нарушая светомаскировку. Те из бойцов, кто проснулся позднее, щурятся спросонья - "Неужто шлюх привезли?".

- Кто у вас тут за главного, солдат? - спрашивает блондинка на высоких каблуках у недовольного неожиданным визитом Сото. Броник не сходится на сногсшибательном бюсте, висит на ее выпуклостях тяжелой зеленой распашонкой.

- С кем имею честь говорить, мэм? - стараясь не заглядывать с высоты своего роста за вырез блузки, интересуется сержант.

- Разве вы не видите - мы журналисты. Тут представители нескольких информационных агентств и я - Шейла Ли. Я ведущая радио "Восход". Вас разве не предупредили о нашем визите?

- Очень приятно, Шейла, увидеть вас вживую. Пожалуйста, отойдите все вот к этой стене и погасите сигареты - тут полно снайперов. Я позову командира взвода.

Гости неохотно тянутся в тень стены, ворчат, запинаясь о куски битого бетона. Кто-то наступает в темноте на свежее дерьмо, поднимается возмущенный гвалт - нужников нам тоже не подвезли, а долбить дыры в бетоне охотников мало, все и так умаялись смертно, вот и ходим кто куда по ближайшим укромным местам. "Это ж надо - в каких условиях работать приходится!" - возмущается кто-то. "И где обещанная встреча, площадка для съемок?" - вторит другой голос. "Шейла, черт, куда ты нас привезла?! Я опять в дерьмо наступил! Они тут только и делают, что гадят, скоты!" - вопит третий. Самые ушлые, не дожидаясь прихода взводного, пытаются взять интервью. Мужчины предлагают солдатам сигареты, хлопают по плечу, говорят что-то доверительно-панибратски, вспоминают анекдоты. Дамы все больше напирают грудью, жеманно улыбаются, дают распахнуться своим бронежилетам. От запаха их духов с примесью феромонов у часовых сперма в ушах клокочет.

- А вы сегодня много врагов застрелили? - спрашивает роскошная высокая брюнетка у Гота. Бронежилет ее распахнулся, демонстрируя полупрозрачное даже в темноте платье.

- Я... э-э-э... не считал... Много... кажется... - бедняга сглатывает слюну, не отводя взгляда от ложбинки между рельефными полушариями.

- А это страшно - убивать? - брюнетка слегка поворачивается, чтобы ему было лучше видно.

- Нет, мэм. Совсем не страшно, - отвечает осмелевший Гот.

- Говорят, у вас есть секретный приказ, по которому установлена норма убитых на человека. И тому, кто не выполнил норму, срезают премию. И чтобы выполнить норму, вы добираете, стреляя по гражданским. Это ведь верно? - главный вопрос, краешек бронежилета брюнетки касается брони, ползет по ней, вот-вот манящее гладкое колено прикоснется к ноге, и это наплевать, что щитки и наколенники, кто сказал, что через броню ничего не почувствуешь?

Гот совсем ошалел, он быстро оглядывается поверх сложной прически, ловит завистливые или сочувствующие взгляды, потом сдается, вдыхает полной грудью ядовитый сладкий запах и говорит сбивчивой скороговоркой:

- Мэм, я вам все, что хотите скажу. Только погладить вас разрешите, мэм. Мы тут без женщин совсем дикие, пожалуйста, мэм. Наши бабы совсем как тумбочки, мэм! Вы такая... такая...

- Ну, это само собой, - доверительно мурлычет брюнетка, достает пуговицу микрофона, пришлепывает ее себе на шею, - Только сначала дело. Говорите вот сюда, солдат. Как вас зовут?

Гот склоняется к микрофону. Жадно сглатывает.

- Меня зовут рядовой первого класса Гот. Третий взвод роты "J", четвертый батальон второго полка. Тринадцатая дивизия Корпуса морской пехоты.

- Ого? - удивляется брюнетка, - А нам сказали, что едем в роту управления первого полка... Ну, да это не важно. Так тоже неплохо. Так даже лучше - неожиданный визит... Итак, рядовой Гот, что вы можете рассказать о сегодняшнем бое?

- Сегодня мы... э-э-э... наступали, мэм...

- Что тут происходит? Кто эти люди? Немедленно отойти от моих бойцов! Какой осел там курит?! Сото!

- Сэр!

- Немедленно построить посторонних у вертолета! Приставить конвой!

- Есть, сэр!

- Офицер! - звенит требовательный голосок, - Я Шейла Ли, ведущая радио "Восход". Эти люди - со мной. Вас должны были предупредить о нашем приезде. Прекратите орать на нас и уберите оружие. Вы ведете себя возмутительно. Генералу Штейну это не понравится.

- Очень сожалею, мисс, что господину генералу это не понравится, - голос взводного сух и напряжен - баб он, что ли терпеть не может? - Но у меня приказ - все лица, не имеющие специального разрешения и ведущие беседы с бойцами, производящие съемки или звукозапись должны быть немедленно препровождены в ближайшее представительство СБ, или уничтожены на месте. - Понизив голос, Бауэр добавляет доверительно, - Только между нами, мисс - я бы выбрал расстрел...

- Офицер, я подам на вас жалобу! - бушует Шейла, - Как ваша фамилия?

- Моя фамилия, мисс, лейтенант Бауэр. Личный номер называть не буду из соображений секретности. А теперь, господа, попрошу приготовить ваши свидетельства об аккредитации и ваши разрешения на пребывание в зоне боевых действий. Сото, конвою - огонь на поражение в случае неповиновения или попытки скрыться. Пилота из кабины тоже достань.

- Есть, сэр! Эй, кто-нибудь - достаньте летуна!

- Ваши документы? - спрашивает Сото у стриженного налысо мужчины с бородкой.

- Вот мое удостоверение.

- Разрешение на право находиться в зоне, пожалуйста.

- Я... э-э-э... меня, собственно, Шейла пригласила... Я корреспондент "Биржевых ведомостей", меня зовут...

- Встаньте туда, - прерывает его Сото.

- Это возмутительно, я заявляю протест! Я известный журналист и добропорядочный гражданин! У меня имперское гражданство! Я знаком с командиром вашей дивизии!

Удар приклада сбивает мужчину на землю. Двое берут его под руки и волокут к стене, как куль, прямо по рытвинам и кучам дерьма. Ропот стихает. Все вопросительно смотрят на побледневшую Шейлу.

- Ваши документы? - продолжает Сото, - Спасибо. Вам сюда. Ваши?

- Я оператор Шейлы. Вот документы. Это разрешение.

- Спасибо. Вам сюда.

- Ваши?

- Я корреспондент агентства новостей "Светский лев", Бриджит Каховски...

- Понятно, мисс. Вам к той стене.

- Но я подруга Шейлы, нам обещали интервью...

- Мисс, мы очень занятые люди. Мои солдаты устали. Не испытывайте их терпение.

Брюнетка, спотыкаясь в темноте, бредет к стене, испуганно оглядываясь на молчаливых бойцов конвоя.

- Ваши?

- Приятель, я тут вообще не при делах - я просто пилот. Мне говорят - "лети" - я лечу.

- Понятно. Во-о-н к той стене, пожалуйста, - красавчик-пилот в форменном комбезе, сгорбившись, идет куда сказано.

Размышляю на отвлеченные темы, глядя на спектакль. Думаю о превратностях войны. Странная эта штука - война. Нет создания более лживого и одновременно - более правдивого, чем она. Вот мы - черви, мы и были ими всегда, только не замечали этого. Думали, что жить умели, любили, трахались, вкусно ели. О чем-то мечтали, чего-то хотели, хотя на поверку оказывалось, что мечтания наши сводятся к покупке очередной машины и погашению кредита за предыдущую. Все юношеские устремления привели нас туда, где мы есть, мы оцениваем, сбылись или нет наши грезы, сравнивая толщину счета в банке. Жизнь удалась, если ты кредитоспособен. Даже тут, на войне, мы зарабатываем деньги, нам платят за каждого убитого, мы по привычке хвастаемся друг перед другом величиной личного счета. И вполне нормально себя ощущаем, хотя и знаем - многие из того сытого быдла за заграждениями, которые жируют за наш счет, живут в тысячу раз богаче. Но вот свободней ли? Те, кто пять минут назад летел сюда, сидя в мягких креслах и попивая мартини, кто прикидывал, что можно выжать для себя, общаясь с такими недотепами, как я или, скажем, Гот, мы для них - низший сорт, твари расходные, говорить с нами, все равно что с заключенным перед казнью - интересно, выгодно, но запоминать ни к чему, нас все равно вот-вот не будет и вместо нас вырастят других, а эти все так же будут вальяжно болтать с нашими генералами и обсуждать сплетни на светских раутах, но они так же как мы - лишь тешат себя иллюзией свободы. И вдруг - о чудо! - поворот судьбы. Война берет счастливчиков за шиворот и одним махом переворачивает колесо. И мы теперь - над ними, они трясут бесполезными удостоверениями и клубными карточками, и никак не могут поверить - да, карма, она есть, она существует, это не вымыслы немытых дикарей, и пришла им пора перерождаться. И в толк они никак не возьмут, что их так пугает безмерно, а пугает их на самом деле то, что мы, те самые черви, расходный материал, на выходе оказываемся вершителями их судеб. Не случай, не великая богиня с крылами - Судьба, а простые зачуханные морпехи, для которых в затылок походя выстрелить - как почесаться. Они попадают в ловушку, которую сами подготовили для нас. Любой может нас убить, и мы можем убить любого, и все это - ради их финансовых интересов, и вот мы убиваем их самих, и те, кто остается, радостно потирают руки - какая тема для сенсации!

Через пять минут все рассортированы. Мужики о чем-то перешептываются. Паркер заключает пари с Крамером. Одна Рыба сидит - дура-дурой, крутит головой, не въезжая, что происходит. У стены собрались человек десять без документов. Тихо переговариваются, оглядываясь на часовых. У вертолета всего трое - Шейла и два ее помощника.

- Сото! - говорит взводный.

- Сэр!

- Этих обыскать. Всю аппаратуру изъять. Потом расстрелять. Трупы сжечь - возможны имплантанты. Термита не жалей.

- Есть, сэр! Козловски! Гот! Чавес! - начинает выкрикивать Сото.

- Сэр, сержант просит разрешения обратиться, сэр!

- Что у тебя, Трак? - недовольно поворачивается взводный.

- Сэр, взвод просит проявить гуманизм к задержанным женщинам, сэр! Зачем добру пропадать? Ребята изголодались, на людей не похожи, сэр!

Взводный останавливается. Напряженно думает. Смотрит на нас, почти невидимых в темноте. Мы затаили дыхание. Черви мы и есть, и желания наши червивые, приземленные. Ехидная улыбка трогает его губы.

- Ладно... жеребцы. Сото - под твою ответственность. Женщин обыскать, потом препроводить в фильтрационный лагерь. Два часа на все.

- Сэр! Спасибо, сэр! - козыряет ухмыляющийся Трак. Мы дружно выдыхаем застоявшийся воздух.

Пленных делят на две группы. Одну осторожно ведут - не гонят, к мыльным пузырям над "Томми". Вторую раздевают на месте.

- Ты это, Трак, - спиртом, что ли, оботритесь... Все же не шлюхи какие - акулы пера... - говорит неуверенно лейтенант.

- Не беспокойтесь, сэр! Ни царапинки не оставим! Будем чисты, как ангелы, сэр!

- Сэр! Рядовой просит разрешения обратиться, сэр! - раздается хриплый голос Сантаны из первого отделения. Бой-девка подобралась, как перед прыжком, ноздри раздуваются хищно.

- Ну?

- Сэр, мы тоже люди, сэр! Отдайте нам хотя бы вот того дылду. Летуна. Проявите этот, как его... гуманизм, сэр! - выпаливает Сантана.

Взводный устало машет рукой.

- Сэр, спасибо, сэр!

Лейтенант замечает пребывающую в ступоре ведущую.

- А вы, Шейла, что притихли? Добро пожаловать на войну! Делайте свой репортаж, ребята вас любят слушать. Про музыку не забывайте, Шейла. Больше музыки! Мои, к примеру, джаз обожают и настоящий старый рок-н-ролл. Всяких там Роллинг Стоунз и Чайковских.

- Шейла, ну чего, ты, действительно? - подталкивает ее оператор, - Зря летели в такую даль, что ли?

- Спасибо, лейтенант, - механически отвечает Шейла, глядя в темноту, где белеют пятна обнаженных тел.

"Прости меня, Шар, тростинка моя. Нет больше мочи терпеть..." - думаю я, втискиваясь в распахнутый десантный люк. Мне, как командиру отделения, выпала пальма первенства. Сжимаю в кулаке выданный Мышем презерватив. Экипаж по такому случаю выгнали вон, в общую очередь. В тусклом красном свете формы съежившейся на десантной лавке брюнетки еще соблазнительнее. Она плачет, размазывая по лицу водостойкую тушь, закрывает рот ладонями. Лицо ее вовсе не кажется мне красивым. И уж точно не молодым.

- Вы нас всех убьете, да? - всхлипывая, спрашивает она.

Я сажусь рядом. Провожу рукой по ее волшебно чистому плечу. Касаюсь груди.

- Ну что, ты, хорошая моя. На тебя даже дышать не будут. Просто потерпи чуть-чуть. Устали мы, как черти. Понимаешь?

От треска близких очередей брюнетку начинают бить рыдания. Она в ужасе смотрит на меня. Пришла пора становиться другой, красавица. Ты переродишься, как и твои невезучие дружки. Научишься предчувствовать поворот колеса.

- Все хорошо, милая. Все хорошо... - шепчу я. - Как, говоришь, зовут тебя? Бриджит? Красивое имя. Встань на колени, милая. Пожалуйста...

- ...С вами ваша ведущая - Шейла Ли. Мы ведем наш репортаж с переднего края, из Олинды, города, где наши доблестные морские пехотинцы сражаются с фанатиками из так называемой Народно-освободительной Армии Шеридана. Чувствуя свой близкий конец, бандиты ожесточенно сопротивляются. Прикрываясь мирным населением, они сражаются за каждый камень. Но морские пехотинцы в очередной раз демонстрируют миру, что такое несгибаемая воля к победе. Вот что говорит командир взвода "Лоси" лейтенант Бауэр...

-19-

Четыре тридцать утра. Улица Поэйра Ди Флор - "Цветочная пыль". Никакими цветами тут и не пахнет. Такая же мусорная вонючка, что и предыдущие. Дома тут почти не тронуты артогнем, так, стекла кое-где выбиты, да стены пулями поистыканы. "Лоси" занимают три дома. Держим улицу под прицелом. Тишина стоит, даже птицы где-то в вышине верещать начали. Не нравится мне эта тишина. Печенка ноет от дурных предчувствий. Уж слишком легко мы вчера сюда вышли. Пяток заминированных дверей - не в счет, "мошки" вовремя их обнаружили. А может, это она от надоевшего сухпая бунтует - вчера вертушка скинула, наконец, пару ящиков вместе с патронами. Жаль, воды нет. Краны в квартирах шипят бессильно, вычерпываем грязную воду из сливных бачков, фильтруем через броню и кидаем в нее обеззараживающие таблетки. Каждому достается примерно по стакану невкусной жидкости. Делаю пару глотков. Ощущение, словно вода впитывается в сухую глотку, не доходя до пищевода. Полжизни отдал бы за литр холодной воды!

Каждый вечер диктую Сото перечень того, что нам необходимо. Список каждый раз получается внушительный и с каждым днем растет все больше - вода, заправки к аптечкам, сухпай, гранаты к подствольникам, гранаты ручные разных типов, сухие носки, легкое белье, ремкомплекты к броне, витамины, патроны к винтовкам, картриджи к пулемету, патроны для дробовика, снаряды для "Томми", модуль такблока для Нгавы - у него броня барахлит после того, как его осколком шваркнуло. Сото все тщательно фиксирует, уточняет количество. Суммирует с запросами других отделений. Вздыхает тяжело. Связывается с ротным старшиной. Сбрасывает ему файл. "Роджер, принял" - подтверждает рота. И к ночи вертушка привозит что-нибудь из заказанного. Если привезут канистру чистой воды, то почему-то без сухпая. Если сублимированные фрукты - то без воды. Патроны - без гранат. Гранаты - без картриджей. Если заряды к базуке - то осколочные вместо плазмы. Патроны к снайперке - со сминающейся головкой вместо бронебойных. Белья мы не видели целую вечность - врагу не пожелаешь влезать в комбез без белья. То, что оставалось, излохматилось и пропиталось грязью до состояния вонючих тряпок, которые в руки взять противно, не то что надеть. Швы натирают нам кожу, мы вечно мокрые, как мыши, потертости гниют, автодоктора ширяют нас лекарствами, пока аптечки не пустеют, спирта у Мыша больше нет, пускаем на протирку все свои НЗ - джин, виски, бренди, ароматические масла Нгавы. Воняем мы страшно, словно мертвецы живые. Позавчера вертушка не прибыла вообще. Рота сообщила, что сбили ее. Старшина божится, что она везла нам все, что заказывали - и спирт, и патроны, даже снаряды и носки он нам добыл. Врет, наверное, сволочь... Зато дымовых гранат у нас - закачаешься. Каждый таскает с собой штук по пять. И еще нетронутые ящики в БМП. Выбросить жалко, применить - некуда. И в каждой новой посылке - опять ящик. Мы встречаем их гомерическим хохотом. И еще - мазь от обморожения. Ее у нас скопилось столько, что запросто можно вылечить целый полк эскимосских десантников, если им приспичит отморозить ноги в местных джунглях.

Наша линия обороны - хилая редкая цепочка - по неполному отделению на целый дом, да "Томми" в резерве на соседней улице. Наши порядки растянуты до предела. Мы давим и давим герильос к окраине, сжимая пружину пресса до последней степени возможного. Мы давим - они послушно отходят. Жжем редкие огневые точки. Выбиваем снайперов. Подрываем их подарки - ловушки тут повсюду. Обрушиваем подозрительные дома. Вот уже дня два я каждую минуту жду подлянки, не может быть, чтобы партизаны не предприняли попытку прорыва - не идиоты же их командиры!

"Продвигаться вперед как можно быстрее, но все эти кавалерийские атаки - кто кого круче - отставить. Минимизируйте потери. Мы и так обескровлены. Резервов нет. Снабжение запаздывает. Огонь по площадям прекратить - только точечные удары. Авиацией пользоваться только для подавления контратак" - требует комдив.

"Тринадцатый хочет, чтобы мы продвигались вперед как можно быстрее. Первый полк уже на марше, а мы все еще возимся. Огонь по площадям без повода прекратить. Использовать авиацию по необходимости" - инструктирует командир полка комбатов.

"Зеленый-два хочет, чтобы мы продвигались еще быстрее. Огонь по площадям. Использовать авиацию" - слышат ротные.

"Ускорить продвижение! Не вижу темпа! Максимально использовать огневую и воздушную поддержку" - передает ротный командирам взводов.

"Вы морпехи, или девки беременные? Плететесь как мертвые! Вперед, быстро! Не жалеть огня поддержки!" - орут взводные.

"Если мы так и так сносим этот городишко к херам, то на кой мы тут нужны? Скинули бы гравибомбу, и дело с концом!" - переговариваются между собой, недоумевая, сержанты.

И вот настает час, когда пружина распрямляется. Четыре сорок пять утра. "Птичка" сигнализирует о накапливании целей в нашем районе. Докладываем в роту. Рота подтверждает данные. Докладывает в батальон. "Приготовиться к атаке" - следует ответ. "Приготовиться к атаке" - дублирует нам рота. Меток становится все больше - герильос проводят сосредоточение сил. Взводный запрашивает воздушную поддержку. "Извини, гадюка-три, ваш участок на сутки вперед норму выбрал. Попроси бога войны" - отбрехивается диспетчер летунов. Партизаны продолжают лезть изо всех щелей. Такблоки рябят красным. Как назло, "Пираньи" ушли на базу заправляться. Лежим, нервно кусая губы, свешиваем стволы с подоконников.

- Сердитый-четыре, здесь Гадюка-три, необходима поддержка, срочно. - мы напряженно слушаем переговоры взводного.

- Гадюка-три, здесь Сердитый-четыре, я пуст, ожидаю заправки. Остались только дымовые.

- Давай хоть дымовые! Хоть что-нибудь давай! Передаю пакет! - упавшим голосом говорит взводный.

Беспилотник, нащупавший цель, успевает выпустить только одну ракету - мы видим, как растет в небе шар огня на его месте - сразу две ракеты "земля-воздух" разнесли его в пух. Взводный тем временем продолжает перебирать огневые инстанции. Запрашивает огонь поддержки у приданого артдивизиона. Тот на марше - передислокация. Добивается канала связи с "Гинзборо". Я представляю, как дежурный офицер авианосца принимает сейчас судорожные запросы от всех взводов нашего батальона - цепочка замкнулась. Ждем, не дыша, надеемся - Флот своих не бросит. "Время подлета - час", - следует, наконец, ответ с орбиты. Взводный докладывает о ситуации в роту. Рота - в батальон. "Отставить атаку. Ждать огня поддержки" - больше мы ничего не слышим - красная сыпь приходит в движение. Нам нечего им противопоставить, кроме самих себя - запас управляемых "Ос" у наших коробочек давно расстрелян.

- Взвод, огонь по готовности! - передает Бауэр.

И мы выдаем огонь. Саперы, что выбегают из-за угла под прикрытием автоматчиков, валятся, как снопы. Нас атакуют не вчерашние рабочие или крестьяне. На нас по всем правилам лезут наемники - злые, смертельные, равнодушные к смерти. Пули взбивают из стен каменное крошево. Дом наш трясется, как в припадке, из-за крыш поднимаются росчерки ракет и плазменные вспышки выносят в вихрях пламени целые этажи над нами. Через десять минут нас тут поджарит, как в духовке. Пол подо мной подпрыгивает. Что-то тяжело рушится за спиной. Искры и брызги расплавленной арматуры сыплются сверху, через щели в перекошенных перекрытиях.

- Покинуть здание! Укрыться на улице! - ору я, - Рыба, не отставай!

Мы едва успеваем выскочить из окон и рассыпаться на задымленной палубе, как наш дом начинает складываться, как карточный домик, весь в клубах дыма и пыли, языки пламени и искры выхлестывают из верхних окон.

- Отходим! Первые группы - с левой стороны, вторые - с правой! Занять оборону!

Свист мины. Падаю в пыльную кашу обломков. Плазменный разрыв волнами расплескивает бетон палубы метрах в тридцати от меня. Раскаленные капли прожигают мне наплечник. Невыносимо горячо спине. Да где же эта проклятая поддержка! "ПАМММ!" - следующее солнце встает позади нас. Вилка. Я чувствую себя ужом на сковороде. Следующая - наша.

- Крам, Паркер - огонь прикрытия! Отделение, цель - дом номер три, вперед, в атаку! - мы вскакиваем и мчимся вперед, бежим по нашим минам - счастье, что они еще работают, выхлестываем из-за угла, прямо в опадающий дымный куст фугасного разрыва, и бьем из дыма из подствольников, успеваем зацепить расчет лаунчера, машем винтовками, поливаем очередями в режиме "по готовности", выбивая зазевавшихся или невезучих, швыряем гранаты в окна и вваливаемся следом, как раз тогда, когда ответный огонь залегших наемников начинает выкрашивать стены.

- Рыба!

- Здесь, сэр! - моя толстушка успела приземлиться рядом.

- Не высовывайся. Не стреляй пока. Ты мне позже понадобишься. Если что - бей только в упор, не больше трех патронов за раз.

- Поняла, сэр!

- Паркер, даю цель, беглый огонь! - выпускаю пару "мошек", осколочные разрывы лопаются на площадке двора перед нами, - Крам, держи перекресток три-пять!

Мины продолжают свистеть над крышами. Где-то там, сзади, они поджаривают наши жидкие укрытия.

- Все, кроме Рыбы - огонь по готовности!

Мы отходим в глубины комнат и хлещем по окнам скупыми очередями. Наемники снова залегают.

- Уходим, быстро, все назад, через окна!

Вышибаю дверь короткой очередью, гранат больше нет, хрен с ним, вкатываюсь в чью-то пустую спальню. Дальше в гостиную. Через коридор на кухню. Взрывная волна срывает двери за спиной - окна накрыли из подствольников. Главное - маневрировать. Нас слишком мало. Только бы поддержка не подкачала...

На улице - ад сплошной. Горит даже пыль, пропитавшая стены. Горят дома напротив. Палуба вся расплескана раскаленными волнами. Справа от нас - сплошной грохот разрывов - партизаны впервые на моей памяти превзошли нас по огневой мощи. Мы как котята беззащитные в горящем доме. Выстрелов там не слышно - то ли отошел второй взвод, то ли повыбило всех. Красное наводнение устремляется в кипящий котел.

- Трюдо, поднимай людей в атаку! Бей во фланг! - искаженный наводками, голос взводного неузнаваем.

- Принял. Оголим фронт, - отвечаю на бегу.

- Присмотрим, - коротко отвечает взводный.

- Крам, Паркер - квадрат за вами, - Отделение, ориентир триста пять, на первый-второй - вперед!

И мы начинаем чехарду, каждую секунду ожидая, что по нам врежут с фланга и перестреляют, как в тире. Крамер долбит по фасаду короткими очередями - бережет патроны. Паркер изредка бухает, продолжая засыпать осколками двор. И тут разрывы перед нами стихают, как по мановению палочки. Без всяких перебежек, как на спринтерском забеге, где приз - жизнь, молчаливые фигуры высыпают из-за перекрестка и что есть мочи прыгают среди полыхающего ада. Мы едва успеваем залечь, как уже слышим взрывы плазменных гранат и яростную пальбу - наемники вышли во фланг роте и сминают жиденькую цепочку.

Мы открываем огонь, крушим их арьегард, Рыба поливает улицу потоками свинца, расхристанные куклы катятся среди дыма, не успев понять, что их убило, мы лихорадочно достреливаем последние магазины и арьегард не выдерживает - залегает.

- Гадюка-три, здесь Лось-три, срочно, всем, что есть, даю указатель.

Дымные следы реактивных гранат. Разрывы так близко, что того и гляди нас самих поджарит. Пара коробочек - наш последний резерв, оставляет позиции и выкатывается на искореженную улицу. Переношу целеуказатель. Снаряды проносятся над головой - подними макушку - и башку сорвет. И тут "мошки" показывают, как красные метки расползаются по дому, возле которого мы лежим.

- Угроза слева! - успеваю я крикнуть, мы едва разворачиваем задницы, как уже Рыба со страху сносит череп пулеметчику, что появляется в окне. Она хлещет и хлещет по окнам картечью, прилипла к палубе, растопырив свои короткие крепкие ноги, ее переклинило от страха, кажется, она орет что-то, ее аптечка пуста и мне нечем ее привести в себя.

- Всем назад, тридцать метров! Рыба, Нгава - прикрытие!

Мы пятимся, под треск очередей, потом я переношу целеуказатель и командую отход группе прикрытия, Нгава семенит к нам боком, но Рыба словно не слышит - она боится отвести взгляд от этих страшных черных провалов, ей кажется - вот только она отвернется и ее тут же разнесут на кусочки, она долбит и долбит, не целясь, вышибает из стен облака каменной крошки, и я ору ей в нетерпении - "Назад, дура! Назад! Отставить огонь!", и думаю про себя - "Только бы у нее патроны не кончились". Я представляю, как Рыжий ждет моей команды в своем железном склепе, припав к прицелу, палец его затек на гашетке, и вот-вот улицу гранатами из окон забросают, как вдруг вместо бубуханья дробовика слышатся только резкие щелчки - дуреха достреляла-таки магазин до железки. И тут же факел ручного минигана выплескивается из окна. Рыбу волочет по палубе, как кучу картофельных очисток - от нее только брызги брони летят. И как только зеленая метка на моем такблоке моргнув, исчезает, я нажимаю кнопку целеуказателя. Коробочка бухает дважды. Половинка дома рушится бетонным водопадом. Куски кувыркаются по палубе, каменная шрапнель хлещет по броне. Улица перед нами - сплошная груда битого камня.

На такблоке какая-то каша. Роту "Джульет" выбивают. Под ударами лаунчеров и минометов, среди разваливающихся горящих стен, рота откатывается назад, оголяет фронт, пытается перегруппироваться. В эфире какофония - ротный убит. Взводные один и два не отвечают, сержанты принимают командование и тоже гаснут один за одним. Коробочки на второй линии выхлестывают остатки боезапаса, их обстреливают из минометов, активная броня еле справляется с плазменными подарками. Комбат бросает нам на помощь единственный и последний резерв - штабной взвод и взвод разведки. Связисты, секретчики, ординарцы, корректировщики, делопроизводители, офицеры штаба - все мчатся к нам. Соседние роты поддерживают нас огнем, отсекая вторую волну наемников вдоль Писта дос Санфлаверс - Аллеи подсолнечников.

- Здесь Гадюка-три, принимаю командование за Гадюку, - передает взводный и такблок подтверждает, зажигает над ним командную метку.

Он вызывает взводы один и два, ему кто-то отвечает в три голоса, даже новичку ясно - мы разбиты, рассеяны, нас выбивают по одному, фронт практически прорван, Бауэр оставляет треть взвода на месте и подтягивает остальных к нам, он отдает команды, которые почти некому выполнять, его никто, кроме нас, не слышит, он разъярен, почти визжит от ярости - теперь это его рота, и мы морпехи, мы - ударная сила, морпехи не отступают, но нас слишком мало, и боеприпасов нет почти, надо оторваться, отступить, выровнять фронт, закрепиться, дождаться авиации и потом смести все к гребаной матери и я и все остальные понимают это, вот-вот взводный даст команду на перегруппировку и мы прикроем остатки роты огнем. Но вместо этого наш горе-Наполеон, наш гребаный молокосос прибегает к последнему средству - срывает предохранительный колпачок и врубает нам режим "зомби". Мы засыпаем, не успев глазом моргнуть. Раз - и вместо грохота разрывов вокруг - только гул крови и еле слышная речь где-то далеко на заднем плане. Я словно мультик цветной вижу, где я - главный Микки-Маус с М160 наперевес. Мы играючи скачем по камням, даже для сказки мы бежим слишком быстро, я уворачиваюсь от гранат, игрушечные трассеры небольно тычут меня в грудь и отлетают прочь сплющенными насекомыми, я стреляю по появляющимся из дыма оскаленным мультяшным рожам, плохиши картинно подтягивают колени к груди, умирая, мне весело, мне надоедает стрельба, я начинаю гоняться по перекошенным полам за увертливыми карликами, насаживаю их на штык, они сдуваются, как футбольные мячи, а потом - ха-ха, штык застревает в какой-то щели, пройдя через очередного карлика насквозь, и я достаю лопатку и мчусь дальше в увлекательный мультик, где мы посреди красивого огня сшибаемся - радостные футболисты, катимся в кучу-малу, мяча нет нигде, но те, кто смог выбраться из кучи, все равно продолжают бежать вперед - так по сценарию положено. А потом мультик кончается, и мы таращим глаза вокруг, не понимая, где мы, растерянная кучка среди горящих развалин - нас всего-то человек двадцать осталось, я весь в говнище каком-то, оружия со мной нет, только мокрая от крови лопатка в руке, и ноги дрожат, словно только что из-под штанги вылез. Такблок захлебывается, сообщая мне о критическом состоянии брони. Я и без него это знаю, мне дышать больно, левая рука - как чужая, наплечник вырван с мясом, плечо жжет, разгрузка с пустыми подсумками болтается на одном ремне, во рту - кровавая каша, кажется, я язык прикусил, и еще я вижу, как такблок показывает приближение звена штурмовиков и район удара. И нас в том самом районе. "Воздух! В укрытие!" - воплю я, но вместо крика издаю какой-то невнятный клекот, да и ни к чему крик - радио не работает, я бегу-прыгаю-ползу прочь на подгибающихся ногах, расталкиваю еще ничего не понимающих окровавленных футболистов, кто-то пытается меня остановить, я сшибаю его корпусом, я прыгаю в какую-то темную щель в земле, и не успеваю приземлиться, как небо обрушивается на землю. Мне так спокойно сейчас, когда я вижу, как жуки-переростки вокруг вспыхивают и разлетаются малиновыми брызгами, и волна камня, как живая, встает передо мной и катится, готовясь проглотить все вокруг, и нет за ней ничего, нет других волн, как в океане, нет дна, нет берега - только вязкое нечто без цвета, боли и запаха. Закрывая глаза, я вижу почему-то коренастую Рыбу, мою глупую наивную лохушку, которую, в сущности, я и узнать-то как следует не успел, а вот поди ж ты - из всего, что уношу сейчас с собой я помню только ее, и жалость к ней, и сожаление, что не сумел уберечь. Посылать людей на войну необученными - значит предавать их, так говорил какой-то мудрец. Китаец, кажется. "Надо же, китаец, а такой умный" - думаю я, и волна подхватывает меня.