Чтение 15–й страницы книги ~Пасынок судьбы~

Да нет. Со следа сбиться даже непривычный к лесу горожанин не смог бы. Нет-нет, да и попадаются сломанные побеги, борозды когтей на дерне, такие глубокие, что не смыты дождем, а то и клок темно-бурой шерсти, прилипший к грубой коре дуба.

Значит, испугались.

Но не все.

Кто-то все-таки прошел этим путем перед ними. Бесформенные отпечатки грубых кметских опорок шли по следу волколака с неотвратимостью прихода стужи в подзимнике.

— Маркел, — ни с того ни с сего проговорил Харлам.

Точно! Годимир укорил себя за недогадливость. Конечно же, это был бондарь, потерявший любимую дочку. Это он прошел перед ними. Он единственный, кто не побоялся забраться глубоко в чащу. И скорее всего, на верную гибель.

Задумавшись, рыцарь едва не налетел на кучу валежника — хворост, корявые сучья, комель молодого деревца с раскоряченными, словно пальцы утопленника, корнями. Он остановился, взмахнув руками, оглянулся сперва на Харлама, после на корчмаря, чьего имени так и не спросил, — не зацепил ли мечом ненароком? И лишь убедившись, что спутники целы, вернул взгляд к вороху хвороста и застыл, как обмерший с перепугу жук-рогач, увидев торчащий из беспорядочного переплетения веток грязный, потертый, с прилипшими к подошве ясеневыми листьями, опорок. Дальше виднелся край измаранной штанины.

Ну, вот и Маркел.

Значит, не отомстил. Напротив, сам стал добычей.

А волколак, выходит, запасливый. Не стал жрать, рискуя заработать заворот кишок. Забросал хворостом на черный день.

Ничего удивительного. Уж если медведи, звери обычные и простые, добычу прячут, то уж такому чудищу хитрому и изворотливому, как волколак-людоед, сам Господь велел… Тьфу ты, прости Господи, за упоминание нечестивое…

— Помоги, — Годимир поманил Харлама, намереваясь вытащить труп. Надо же осмотреть следы ранений, понять — чего ждать можно от твари…

Рыцаря спасла зацепившаяся за голенище сапога веточка. Он нагнулся, чтобы откинуть ее в сторону, и в этот миг мохнатая туша, обдавшая человека вонью и жаром, пронеслась над головой.

Волколак!

Чудище врезалось в грудь Харлама, и они покатились, сжимая друг дружку в объятиях. Ну просто не разлей вода.

Кметь заорал, захлебываясь, и Годимир догадался, что это кровь булькает в разорванном горле проводника. Меч все еще оттягивал правую руку.

Размах!

Перед глазами маячила сгорбленная спина — проплешины блестящей кожи чередовались с длинным космами, спутанными в колтуны; позвонки торчали петушиным гребнем.

Вот сейчас!

— НЕ НАДО!!!

Корчмарь ударил плечом Годимира в бок, обхватил, облапил на удивление крепкими ручищами.

— Ты что?!! — Рыцарь попытался отмахнуться, оттолкнуть нежданную помеху локтем, но мужик прицепился как репей к собачьему хвосту.

— Не надо, не надо… — частил он задыхаясь, умоляющим голосом.

Тем временем Харлам перестал сучить ногами. Дернулся в последний раз и затих. Сидящий у него на груди волколак повернулся вроде бы неспешно, но с пугающей грацией. Оскалил острые клыки…

Олешек не удержался, прочел по памяти отрывок из старинной песни, повествующей о рыцарских подвигах:

— Зубы оскалены словно мечи,

Распялена смрадная пасть.

Вцепится в горло — кричи, не кричи…

Не дай же, Господь, пропасть!

— Похоже на то, — кивнул Годимир. — Смрада из пасти я, правда, не почуял — далековато, да и псиной так несло, что любую иную вонь перебьет. Зато другое увидел…

Морда волколака напоминала человеческую. Да иначе и быть не может. Всем известно, что в волколака (или оборотня, как их называют ближе к Студеному морю) превращается человек либо отринувший Господа, Пресветлого и Всеблагого, и увлекшийся чернокнижием, либо дорогу злобному чародею перешедший. В первом случае становятся волколаками по своей воле, а во втором — по чужой, и путь к спасению еще имеется — в молитвах, посте, паломничестве к прославленным монастырям. Но не в том суть… Волколачья морда, заросшая бурой бородой, сейчас слипшейся от крови, с сильно выступающими вперед челюстями и покатым лбом, до боли напоминала лицо корчмаря, висевшего на Годимире, словно клещ. Тот же нос — мясистый, круглый, как репка; тот же падающий на глаза засаленный чуб; те же оттопыренные круглые уши…

Неужели родственники? Да еще, не приведи Господи, братья?

— Не надо, не надо… — тянул корчмарь, будто напрочь забыл все другие слова.

Волколак присел на задние лапы (или ноги?), напрягся. Поползла вверх губа, еще больше обнажая зубы, не имевшие уже ничего общего с человеческими.

— Отпусти, придурок! — Годимир дернулся изо всех сил, да куда там! Что придавало невзрачному на вид мужику столько сил? Страх? Братская любовь? Ненависть?

Оборотень прыгнул, выставив перед собой когтистые лапы. Рыцарь крутанулся, сделав единственное, что было в его силах, — закрылся бормочущим корчмарем.

Когти ударили человеку в спину и затылок. Рванули.

Корчмарь взвизгнул пронзительно и разжал руки. Годимир толкнул его локтем в грудь, бросая на волколака. Прокрутился на пятке и, добавив скорости мечу, рубанул по шее чудовища.

Получилось!

Славно отточенное лезвие вошло между позвонками, срезая голову, как на плахе палача.

Волколак не вскрикнул, не зарычал. Просто не успел.

Пошатываясь, рыцарь отошел в сторону, привалился плечом к стволу ясеня. Долго стоял, вдыхая аромат размокшей коры.

Сзади поскуливал, корчась в палой листве, раненый корчмарь. Он что-то говорил. Слов Годимир не разбирал, но не сомневался, что слышит проклятья на свою голову. Вскоре голос мужика стал тише, а потом и смолк совсем. Вместе с вытекающей кровью уходила и жизнь. Помогать ему юноша не стал. И сейчас, когда прошло уже четыре года с той памятной ночи, раскаянья не ощущал.

В Пузичи рыцарь вернулся на рассвете. Бросил на площадь у колодца отрубленную голову волколака, оседлал коня и уехал.

Он не особо рассчитывал на благодарность кметей, а тем более на награду.

Ну и пусть.

Настоящий странствующий рыцарь не обращает внимания на такие мелочи, как благодарность толпы. Он исполняет обет, данный Господу в сердце своем, а служить может лишь королю или панне.

Вернувшись из Пузичей в Вырову, Годимир заказал себе суркотту с косым крестом, утвердившись окончательно в желании защищать людей от чудовищных порождений ночи. Испытывая легкое смущение от того, что принял рыцарское звание незаслуженно и самовольно, он утешался расхожей истиной, что не место красит человека, а человек — место. Если пан Стойгнев не счел нужным посвятить его в рыцари, что ж, он совершит столько подвигов, сколько будет достаточно для посвящения. И наносить удар плашмя будет король или воевода, а не какой-то там рыцаришко из захолустной Ломчаевки.

А ложь Господь простит, ибо это есть ложь во спасение…

— Хочешь быть рыцарем, будь им, — задумчиво проговорил Олешек. — Так выходит?

— Выходит так, — согласился Годимир.

Они помолчали.

— Да, не повезло тебе, пан рыцарь. — Шпильман тронул струну, которая отозвалась нежным звоном. — Вот как бывает в жизни. Кто ж мог подумать, что этот пан Стойгнев в Ошмяны пожалует? Не в тех годах рыцарь, чтобы за королевнами гоняться…

— Эх! — Годимир махнул рукой. — Что рассуждать? И так несладко…

— Ничего, прорвемся… — Олешек взял аккорд, другой, третий. — Помогу, чем смогу. И пан Тишило не оставит. Видел, как они со Стойгневом друг на друга смотрели? Как коты в разгар сокавика.

— А! Не поможет! Неудачник я и есть.

— А вот поглядим. Главное, духом не падать. Ты видел, как у Божидара глазки загорелись, когда он про драконоборца услышал?

— Ну…

— Не «нукай»! Еще один голос в нашу пользу. Не знаю зачем, но ты ему нужен. И нужен рыцарем, а не опозоренным оруженосцем. Эх! Еще бы королевну на свою сторону перетянуть… — Олешек отложил цистру, потянулся. — Пойду-ка я с людьми поболтаю. Погляжу, послушаю… А ты отдыхай, пан рыцарь, отдыхай. Завтра трудный день будет, но мы еще поборемся…

Шпильман с неразлучным инструментом под мышкой выскользнул за дверь.

Годимир проводил его взглядом. Прислушался к шуму во дворе. Улегся, закинув руки за голову, и закрыл глаза. Спать не хотелось, но тело нуждалось в отдыхе.

Легкий шорох в углу заставил его насторожиться.

Что там?

Крыса?

Или…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
НАВЬЯ

Шорох повторился.

На мгновение страх, недостойный рыцаря, сковал молодого человека. Он глубоко вдохнул. Выдохнул. Открыл глаза.

На краю сундука, предназначенного быть постелью шпильмана, сидела она. Та, чьего появления Годимир опасался, но, как ни странно, в глубине души ждал.

Серый отсвет летних сумерек падал на тонкий профиль, скользил между распушившихся прядей. Водопад блестящих волос укутывал ее фигуру, позволяя, однако, заметить, что сидит гостья не так, как сидел бы человек на сундуке, а на корточках, словно готова в любой миг толкнуться и взлететь. Что-то птичье было в ее позе, в наклоне головы, развороте плеч.

Впервые зеленокожая красотка явилась Годимиру не во сне, а наяву…

Или, быть может, он заснул и видит сон?

Словинец изо всех сил дернул себя за ухо — аж искры из глаз брызнули.

Нет! Какое там сновидение!

Так значит, появление зеленокожей незнакомки не плод больного воображения? Как там Олешек говорил: «Жениться тебе, пан рыцарь, пора…»

Тут Годимир вспомнил виденные однажды острые зубки красавицы — щука обзавидуется.

Рука сама собой вцепилась в рукоять меча, прислоненного в изголовье сундука.

Зеленокожая не сдвинулась с места. Только голову наклонила к другому плечу. Рыцарь точно знал — если она захочет добраться до его горла, то расстояние в полторы сажени помехой не станет, а клинок обнажить он не успеет.

Внезапно незнакомка кивнула, словно прочитала его мысли. Улыбнулась, блеснув клыками.

Годимир положил меч поперек живота и потихоньку, волосок за волоском, принялся тащить лезвие из ножен. Авось удастся обнажить оружие прежде, чем…

— Сталь…

Сперва он не понял, кто произнес это коротенькое слово. Неужели?..

— Сталь. Холодная сталь. Не люблю…

Теперь сомнений не оставалось. Она.

Голосок тоненький, как трель жаворонка поутру, но вместе с тем зловещий, как шипение гадюки в траве.

Рывком Годимир выхватил меч, вцепился двумя руками в эфес. Острие глядело в лицо зеленокожей.

— Испугался? Испугался… — Она вновь улыбнулась. Улыбка была бы очень, ну, очень завлекающей, когда бы не острые клыки. Просто мороз по коже от такого зрелища.

И тем не менее, к лицу ли рыцарю показывать страх?

— Кто испугался? — охрипшим, но, кажется, достаточно твердым голосом проговорил Годимир. — Я не боюсь.

— Зачем тогда сталь?

— А! Так ты боишься меча! — Рыцарь откашлялся.

— Чушь! — Зеленокожая передернула плечами, от чего из покрывала волос выглянуло округлое плечо. — Стали я не боюсь.

— Ты же сказала…

— Я сказала — не люблю…

— Кто ты? — взял быка за рога рыцарь. Неизвестность и так уже порядочно его утомила.

— Я?

— Ты, ты… Вомпер? Суккуб?

— Не знаю, о чем ты… — Она пожала плечами совсем по-девчоночьи.

— Как так — не знаю! Ты не знаешь, кто ты?

— А ты знаешь, кто ты?

Вот только зеленокожей голой красотки, задающей вопросы о смысле бытия, подобно святому отшельнику, здесь и не хватало! Просто ум за разум заходит и все…

— Я — рыцарь! Годимир герба Косой Крест из Чечевичей.

Ну, положим, не рыцарь, но ей-то к чему знать нелицеприятные подробности его жизни?

— Смешной… — Незнакомка сделала порывистое движение шеей и головой. Точь-в-точь хищная птица. — Рыцарь Годимир. Рыцарь Годимир… — Она произнесла его имя так, словно пробовала на вкус. Хвала Господу, только имя, а не жилу на горле.

— Ты зачем пришла?

— Помочь хочу…

— Помочь? Зачем?

— Странный… Смешной… Зачем помогают?

— Тебе это зачем? — довольно грубовато ляпнул Годимир.

Она опять пожала плечами:

— Не знаю. Должно быть, скучно…

— Скучно?

— Ну да. — Зеленокожая улыбнулась, и рыцарь понял, что уже не содрогается всякий раз от вида ее клыков. Все-таки великое дело — привычка. — Сам посуди — четвертая сотня лет…

— Сколько? — охнул Годимир.

— Ну, может, сотней лет больше. Я зарубок не делала…

— Ты бессмертная? — Несмотря на проскользнувшую в голосе заинтересованность, Годимир продолжал крепко сжимать меч. На Господа надейся, а сам не плошай.

— Нет. Не так. Я не живая…

Холодный пот выступил у рыцаря между лопаток. Тут бы знамение Господне сотворить, да не абы как, а трижды, и молитву прочесть при этом, но оружие бросать тоже боязно. Что там писал архиепископ Абдониуш? Годится сталь против вомперов или нужно было в свое время серебряным оружием обзавестись?

— Что ты глаза выпучил, рыцарь Годимир? — Зеленокожая легко соскочила с сундука. Словно по волшебству перенеслась из одного места в другое.

— Не приближайся!

— А ты все-таки боишься, рыцарь Годимир… — Она сделала всего один шаг в его сторону. Оказалось, что волосы ниспадают не до пола, а всего лишь до колена. Когда незнакомка шагнула, то взгляду рыцаря открылось бедро, которое при других обстоятельствах могло бы навести на совершенно иные мысли.

— Не приближайся, — твердо повторил Годимир. — Ты не ответила. Кто ты? Вомпер? Суккуб? Другая нечисть?

— Я не знаю таких слов, — покачала она головой. — А что до нечисти… Сегодня утром я купалась в Щаре. И делаю это, в отличие от вас, людей, каждый день.

— Ты не поняла… — Годимир несколько смутился. — Когда я говорил про нечисть…

— Я все поняла! — Зеленокожая рассмеялась. — Вы, люди, зовете так живых существ, о которых думаете, что их создал не ваш Господь. Правильно?

— Ну да.

— Тогда я — не нечисть. Когда-то я была человеком… Как давно! — Она сморщила носик. — Как видишь, обстоятельства иногда меняют слишком сильно. А еще вы используете слова нелюдь и нежить. Правильно?

— Ну…

— Используете для обозначения таких, как я. Или Мохнопятик.

— Кто?

— Мой помощник. — Она вздернула верхнюю губу, забавно выставив вперед резцы, пошевелила ноздрями, словно принюхиваясь.

Годимир узнал и едва не рассмеялся. Бобер-переросток — или крыса-великан — из недавнего сна.

— А он тоже… тоже не живой?

— Нет. Живой. Просто они живут очень долго. Я отбила его детенышем у горных людоедов. Вылечила, выходила. — Неожиданно рыцарь заметил, что стоит его собеседница, уже почти вплотную упираясь грудью в острие меча.

— Он острый, — тихо проговорил рыцарь, имея в виду клинок.

— Ну и что?

— Ты не боишься порезаться?

— Я боюсь скуки. — Незнакомка легко провела пальцем по поверхности меча. — Жжется. Сталь. Не люблю сталь.

— Я думал: вы не любите серебра.

— Кто — «вы»?

— Вомперы.

— Чудак. Опять это слово. Объясни.

— Вернись, где была.

— Боишься?

— Нет. Просто мне так спокойнее.