Чтение 15–й страницы книги ~Оружие Возмездия~

Держась за сердце, он подошел и сел рядом.
— Курить нет совсем, — сказал он. — Дай, пожалуйста.
— Только "Прима".
— Как будто у кого-то сейчас есть "Космос"…
Я щедро отсыпал ему сигарет.
— Спасибо, — сказал Чадаев. Интонации у него были всхлипывающие. — Покурю тут, ты не против?
Еще бы я был против.
Чадаев курил, плечи его расправлялись на глазах, но временами отважный дед-беспредельщик как-то странно озирался. Наконец, не выдержав, он спросил:
— Тебе не страшно?
Я молчал.
— Ну, луна… — объяснил Чадаев. — И все такое.
— Есть маленько, — признался я.
— Грёбаный Кинг-Конг! — сказал Чадаев.
Мы посмеялись. Чадаев встал, затоптал окурок, поправил штык, повязку на рукаве, пилотку. Душераздирающе вздохнул и сказал:
— Ну, ты держись тут.
И пошел обратно к палаткам.
Его хватило метров на двадцать. Потом я увидел, как Чадаев съеживается. Кладет руку на штык. Начинает гнуть колени. Через несколько секунд он опять бочком-бочком, словно краб, выставивший перед собой клешню, полз к линии палаток, готовый в любую секунду принять бой и умереть героем. Или просто задать стрекача. Как настоящий командир самоходной пушки калибра 203 мм.
Утром многие признались, что в ту ночь отойти от палатки пописать было выше человеческих сил. Пару шагов сделал — и сразу вспомнил, куда и зачем идет Кинг-Конг в полнолуние.
К счастью, назавтра мы уехали.
А то еще пара ночей, и кто его знает, чем бы все кончилось.
В новом, 2005-го года, "Кинг-Конге" акцента на полнолунии нет.
Хорошо-то как!
ГЛАВА 18.
Солнечным воскресным днем к казарме, где загнивала и разлагалась Бригада Большой Мощности, подъехала черная "Волга". Из нее вышли два подозрительно ухоженных генерал-майора.
Рядовой боец генерала не боится. Мальчишке-призывнику генерал позволит и простит такое, за что офицеру не сносить головы. А уж наш-то родной генерал Бибко, разгуливавший по полигону в солдатских кирзачах, чтобы щегольские "хромки" попусту не бить… Знатный был полководец. В том смысле, что от него полковники разбегались. Помню, как он при большом стечении народа измерял линейкой расстояние между звездочками на погонах одного капитана. Из УАЗа Бибко высаживался попой вперед, потому что живот застревал в дверном проеме. И честь он отдавал, растопырив пальцы-сардельки. Однако под его руководством все крутилось, вертелось, тужилось, пыжилось и старалось проявить себя наилучшим образом. Разве что "оркестр в количестве трех человек" подкачал. Да еще эти противотанкисты с их манерой стрелять поверх лагеря, когда нормальные люди идут обедать… Но в общем и целом Бригада Большой Мощности претензий к генералитету не имела.
А вот эти генералы одним своим видом предвещали дурное.
У СОЛДАТА ВЫХОДНОЙ
сценарий военно-спортивного праздника
В ролях: те же и призрак маршала Язова
Чем занять солдата в выходной — серьезный аспект боеготовности войск. Если солдата предоставить самому себе, он черт знает чего учудить может. Нажрется, обкурится, повесится, заболеет триппером, застрелится, построит самогонный аппарат, приведет в каптерку бабу, подожжет казарму, утонет, ограбит чайную, отравится консервами, сломает руку (ногу, челюсть, нос, копчик, пишущую машинку, прибор управления огнем, многоцелевой транспортер легко бронированный). Нарисует на заборе двухметровыми буквами слово "хуй". Подерется с русскими, подерется с узбеками, подерется с туркменами, подобьет узбеков подраться с туркменами, пошлет телеграмму академику Сахарову — это я самую малость вспомнил! — да мало ли, что ему в голову придет. Недаром именно воскресным днем состоялся исторический конфликт ББМ и ДШБ, каковую бойню обе стороны еще через три года вспоминали с благоговейным ужасом, передавая леденящие кровь подробности из поколения в поколение.
Солдат и так дурак, а от безделья он дуреет окончательно. "До чего здорово все в армии устроено, — признался мне один сослуживец, весело наглаживая утюгом шинель. — На гражданке я сейчас не знал бы, чем заняться".
Хорошо бы, конечно, солдату выходных не давать вообще. Он на каких-то жалких два года в армию угодил — перетопчется. Собственно, зачем ему выходной? Молодому бойцу все равно старшие призывы расхолаживаться не дают, а у второго года службы каждый день еврейская суббота. Да запретить эти выходные к чертовой матери! И никаких увольнений! От них только алкогольное опьянение, венерические болезни и запрещенная литература вроде журнала "Огонек". А вот поощрение в виде десятидневного отпуска штука полезная. Нет лучшего инструмента шантажа, чем отпуск. Пообещать — и не дать. Или пообещать не дать. Только важно с этим не переусердствовать. Когда военный понимает: отпуска ему не видать ни по какому, — он сразу забивает на службу болт. Прямо начальнику в задницу. Там срывается резьба и потом очень долго болит.
По-моему, я всячески оттягиваю начало рассказа о том, как два генерала угробили бригаде воскресенье, вам не кажется?
И все-таки солдатский выходной нужен. Ведь это, в первую очередь, выходной офицерского состава. А у строевого офицера, честно говоря, жизнь не сахар. Дайте ему хоть в воскресенье побыть относительно свободным человеком. Ну хотя бы два воскресенья в месяц — дайте!
И дают, куда денешься. Офицеры расползаются по домам. А для солдат и сержантов замполит составляет "план выходного дня". План всегда один и тот же. С утра просмотр телепередачи "В гостях у сказки", то есть "Служу Советскому Союзу". Затем политинформация. Дальше гнусное мероприятие под названием "Спортивный праздник" (в программе забег на три километра, полоса препятствий и еще какая-нибудь утомительная гадость). Обед. После обеда просмотр кинофильма. И наконец-то личное время — до ужина.
На спортивный праздник мы традиционно клали. К замполиту подходил один из неформальных лидеров бригады — мол, товарищ подполковник, идите домой отдыхать, а мы уж как-нибудь сами организуем это дело. "Вы же не побежите, — говорил замполит, — ни трешку, ни полосу препятствий, я знаю, вы будете в футбол играть. А потом нормативы не сдадите". Ему обещали, что все будет в лучшем виде. И замполит исчезал. А иногда не исчезал. Тогда бригада выходила из казармы, якобы на построение, вдруг раздавался вопль "Атас!", сотня военных срывалась с места и бежала врассыпную. Вызывая тихую истерику у соседей, которые тоже хотели бы вести себя так нагло, но не обладали достаточной силой воли и сплоченностью.
Принудить ББМ к неинтересным ей действиям могла только сама ББМ, и то через силу. Казалось, не было на свете такого форс-мажора, который заставил бы бригаду свернуть с накатанной колеи. Но два генерала, зашедшие в казарму теплым солнечным воскресным днем, попробовали сделать это и почти что преуспели.
"Завтра на вашу "площадку" прибудет с инспекцией министр обороны маршал Язов, — сказали генералы. — В принципе у вас тут все нормально. Но! Бордюрные камни надо перекрасить в уставной серо-стальной цвет. Вот эти щиты наглядной агитации — ликвидировать. Вон ту калитку в заборе снять, чтобы машина проехала. Да, и забор тоже перекрасьте". И укатили.
Дежурный по части, милейший и добрейший майор Крот — тот самый, что потом устроил лежачую забастовку в штабе, — посмотрел на часы. Время было обедать. Лицо у Крота сделалось как у приговоренного к кастрации.
— Это же не наш забор, — сказал помощник дежурного. — Мы за него не отвечаем. Пусть ракетчики красят. Их много.
— Та сторона, что с нашей стороны, это наша сторона… — пробормотал Крот.
Он был заместителем полкана по технической части, и разбирался во всяких тонких материях.
"Площадка" — это огороженная территория, на которой живет несколько частей. Помимо десанта, мы соседствовали с ракетчиками, зенитчиками и еще кем-то. Чтобы вы оценили высочайший уровень организации всего этого, упомяну только один момент. Хотя в двухстах метрах от нашей казармы стояла баня, мыться ББМ ходила через полгорода, на другую площадку, к летчикам. Мы обожали эти еженедельные прогулки, но убей Бог, не могли понять, за что нам такое везенье.
Впрочем, я, кажется, говорил — у нас в парке кто-то забыл танк.
Как именно строились отношения с соседями на высшем уровне, мы не знали, и знать не хотели. Поэтому если Крот сказал, что с нашей стороны забора — наша сторона забора, оставалость только ему поверить и впасть в меланхолию. Бригаду ожидал цирковой аттракцион. В нее должны были вернуться офицеры, выдернутые из-за воскресного обеденного стола.
— Посыльных ко мне, — распорядился Крот, — остальные бегом в столовую. Водитель дежурной машины сразу из столовой в парк, грузить краску. И поешьте как следует, ребята. Возможно, ужинать вам не придется!
Он сел к городскому телефону, снял трубку и поглядел на нее так, будто держал в руке гадюку.
Поели мы как следует. Переоделись в рабочее. Молодежи приказали отдыхать пока. Сняли с петель "калитку" — решетчатые ворота, закрывавшие проем в заборе между нами и ракетчиками. И набросились на щиты наглядной агитации. Разнесли в пух и прах это ржавое железо, только клочья полетели. Подогнали самосвал, зашвырнули в него бетонное основание и остатки рамы. Особенно усердствовал художник Витя, который год назад щиты расписывал. За последнее время он сильно прибавил в технике рисования и давно уже на щиты косился недобрым глазом.
Начали подходить офицеры. Те из них, кто не успел надраться до поросячьего визга, были пьяны в зюзю, дупель, сосиску и прочие интересные места. Наш Минотавр то строил зверские рожи, то хохотал до слез. А в короткие минуты просветления тяжело вздыхал.
Пявился грузовик с бочками уставной серо-стальной краски и охапками половых щеток. В кузове стоял бухой прапорщик Козолуп.
— Да здравствует Советская Армия, гроза капитализма! — орал он. — Ударим покраской заборов по агрессивным проискам блока НАТО! Ура, товарищи!
Старослужащие взяли кисти и начали очень медленно и невероятно тщательно красить бордюрные камни. Понятно было, что до ночи они с задачей справятся, но при этом надорвутся на всю оставшуюся жизнь.
Молодежь похватала щетки, окунула их в бочки и яростно атаковала забор. Энтузиазм подогревался грамотным инструктажем.
— Уясните, что вы сейчас работаете только для себя, — сказал молодым страшный сержант Тхя. — Потому что пока не закончите, спать не ляжете!
Вечерело. Чавкала краска. Мат уже не раздавался — он стоял. Приехал оценить размах бедствия полкан. Из машины не вышел, наверное, трудно ему было. Передал через замполита призыв биться насмерть.

Подполковник Миронов откликнулся на аврал неформально. Позвонил и объяснил, что у него жена неделю не трахана, и если его не перестанут отрывать от дела, он придет и затрахает всю бригаду, а завтра трахнет до кучи самого маршала Язова. А коли вверенный ему пушечный дивизион нуждается, чтобы выкрасить какой-то сраный забор, в мудром руководстве целого подполковника — тогда дивизион придется трахнуть в особо циничной форме… Поэтому командовать фронтом работ первого дивизиона прибыл неженатый капитан Черемисин.
— Слышь, ты, чмо! — говорил он ленивому маляру. — Вот сейчас меня доведешь, и я ка-ак дам тебе в лоб! Ты очухаешься после обморока, побежишь жаловаться. А я предъявлю справку, в которой написано: у капитана Черемисина динамическая невралгия на почве подрывной контузии. И полкан вместо того, чтобы меня отругать, должен будет выбить мне путевку на две недели в пансионат. Так что ты лучше не выпендривайся, уж больно соблазн велик…
Забор домучивали в свете автомобильных фар. Офицеры сгоняли прапорщика за водкой и заливали ею расстройство по бездарно прошедшему выходному. Деды сидели в кустах и поражались идиотизму происходящего. Раньше первое место в хит-параде армейского дебилизма занимал приказ ракетчикам посшибать на газонах все одуванчики. Мы с ними тогда чуть не подрались, когда увидели, как целая рота фигачит прелестные желтые цветочки ремнями. "Да нам самим противно это делать, — объяснили ракетчики. — Но командир сказал — чтобы газоны выглядели однообразно!". Ох, поганое слово "однообразно"! Армия — единственное место, где в него вкладывают положительный смысл.
Не помню, когда покраска закончилась, и кончилась ли она вообще. Помню только, что в понедельник министр приехал не к нам, а на совсем другую "площадку". Огляделся и заявил, что на казармах неправильно висят таблички. Надо их перевесить на уставную высоту в полтора метра.
На следующее воскресенье я попросился в увольнение. Решил напомнить себе, что за забором — чтоб он упал! — должна, по идее, быть какая-то другая жизнь. Хотя бы относительно разумная.
В город мы ходили через квартал частных домов. Первый же гражданский, попавшийся мне на глаза, увлеченно красил штакетник.
ГЛАВА 19.
Солнечным июльским утром по приднепровской степи ехал грузовик "Урал". Машина совершала непонятные эволюции — то притормозит, то ускорится, то примет вправо, то влево. В кузове грузовика стоял офицер с биноклем. Иногда офицера подбрасывало на кочках, и тогда сидящие вокруг солдаты придерживали его.
Наконец машина перестала дергаться и целеустремленно рванула вперед. Затормозила, окутавшись пылью, у неприметного бугорка. Офицер и солдаты уставились вниз, свесившись через борт.
Они нашли то, что искали — большущий окоп, зовущийся в армейском просторечии "капониром" (неправильно), плотно обложенный березовыми бревнышками (а вот это правильно, как окоп ни называй). Здесь была артиллерийская позиция, вырытая по уму и тщательно обустроенная.
— Я же говорил, — удовлетворенно сказал капитан Масякин. — Вот вам и деревяшки. Тут этого добра навалом, главное уметь искать.
БОЕВОЕ БРАТСТВО
опыт взаимодействия видов сухопутных войск на примере Бригады Большой Мощности
— Все из машины — и грузить, — распорядился капитан.
Мы посыпались за борт.
Вблизи позиция выглядела подозрительно свежей. Будто ее вот-вот соорудили.
— Тарщ ктан! — позвал сержант Голиней. — А это точно прошлогодняя огневая?
— Что тебя беспокоит, Вася? — небрежно поинтересовался Масякин.
— Ну, вот мы ее растащим, а тут хозяева приедут.
Масякин перегнулся через борт, вглядываясь.
— Самоходчик! — бросил он. — Ты видишь здесь следы техники? То-то. Все занесло песком с прошлого года.
Вася хотел ответить, что видел здесь следы сапог устрашающего размера. Но у него не было дказательств — минометный экипаж, растаскивающий березовые поленья, успел все затоптать. Деревяшки с грохотом сыпались в кузов "Урала".
— И вообще, — добавил Масякин надменно, — вы физически крепкие молодые люди из Бригады Большой Мощности. С вами офицер. Так что пускай хозяева пеняют на себя. Не фиг щелкать клювом! Тут полигон, а не богадельня.
Тем не менее, капитан выпрямился в кузове и взялся за бинокль — вдруг и правда кто заявится.
Деревяшки нам понадобились, чтобы дооборудовать собственную огневую. Почва на полигоне была песчаная, и стенки окопа могли посыпаться с одного выстрела: миномет не пушка, он отводит в землю всю энергию отдачи без остатка. А отдача у нас ого-го, мы же больше центнера в небо пуляем.
Трудно не полюбить "Тюльпан", познакомившись с ним вплотную — рациональная, компактная и мощная штука. Но, блин, уж больно земля трясется, когда он стреляет, зараза. И звук неприятный. Будто огромной пустой кастрюлей лупят по огромной пустой голове. И голова эта — твоя.
Выкопать "начерно" огневую для "Тюльпана" дело нескольких минут: на носу миномета крепится отвал, превращающий машину в примитивный бульдозер. Но потом надо вручную, лопатами, ровнять стенки и укреплять их деревом. Разумеется, "по атомной войне", когда срок работы огневой измеряется минутами — долбанули натовскую гадину и удрали, — никто такой ерундой заниматься не станет. А вот долговременная огневая позиция оборудуется на несколько дней, если не недель, и тут все делают прочно, иначе так засыплет, что к машине не подойти.
Поэтому, окопавшись, мы с тоской посмотрели в сторону леса. Нам очень не хотелось рубить-пилить.
Капитан Масякин, который прекрасно знал, как быстро и ловко мы рубим-пилим, тоже этого не хотел. Ему надо было сдать огневую уже завтра, а не к дембелю сержанта Васи Голинея. И он сказал: поехали, найдем чего-нибудь.
"Найдем" в армии всегда означает "найдем то, что плохо лежит".
Нынче плохо лежало на этой вот аккуратненькой огневой.
— Интересно, что это за позиция, тарщ ктан? — полюбопытствовал Вася.
— Небольшая какая-то, — Масякин опустил бинокль и закурил. — Противотанковая наверное.
— Прицепная?
— Откуда ж я знаю, Вася. Не обязательно. БРДМ сюда легко заедет. Да и БМД… Может, тут десантники в прошлом году стреляли. Из "Ноны" своей. Хорошая пушечка. У нее есть набор вкладных стволов, так что она, по идее, не зависит от возимого боекомплекта. Что найдет, тем и стреляет, лишь бы в ствол влезло.
— "Нона" маленькая, — сказал Вася пренебрежительно.
— На себя посмотри, — буркнул Масякин.
— Вот именно, — кивнул Вася. — Знаете, как трудно быть маленьким командиром миномета?
— Ты не разглагольствуй, а ускорь погрузку.
— Шевелись! — заорал Вася, привставая на цыпочки, чтобы не выглядеть маленьким командиром миномета.
— Вася, ну не кричи мне в ухо!- зарычал Кузнечик.
Сказано было несправедливо: чтобы крикнуть в ухо Кузнечику, Васе пришлось бы высоко подпрыгнуть.
— Салага! — гавкнул Вася. — Грузи!
Он оглянулся на Масякина и украдкой дал Кузнечику пендаля. Кузнечик в ответ показал Васе кулак.
Сержант Верчич, погрузивший уже два полена и утомившийся настолько, что ему пришлось сесть на бруствер покурить, показал кулак Кузнечику.
Кузнечик показал Верчичу язык.
— Верчич! — позвал Масякин. — Ты тоже шевелись.
— Да я уже нашевелился, тарщ ктан, за полтора-то года.
— Хочешь, чтобы я пошевелил тебя? — спросил Масякин. — Ну-ка, помоги Васе ускорить погрузку!
И отвернулся.
Верчич спрыгнул с бруствера, выплюнул окурок, дал пинка Васе, дал пинка Кузнечику, дал пинка еще кому-то, нашел самое маленькое полено и, делая вид, что вот-вот отдаст концы, понес его к машине. Погрузка действительно ускорилась. Неприлично тормозить, когда Дедушка Советской Армии работает.
Последнее бревнышко легло в кузов, и тут из-за бархана показался грузовик. Масякин схватился за бинокль.
Грузовик ехал к огневой весьма уверенно. Его водитель не искал дорогу, а точно знал, куда рулить.
— Живо в машину! Кузнечик, заводи!
Самоходчики бросились к "Уралу" и облепили его как муравьи. Взревел мотор. Но поздно. Хозяева огневой уже были здесь.
Рядом с "Уралом" затормозил ГАЗ-66, битком набитый хмурыми людьми в голубых беретах. Лица прибывших выражали крайнюю степень озадаченности.
Мы в кузове на всякий случай взялись за поленья. Десантников было втрое больше, чем нас. И каждый размером с Кузнечика. Мы бы им бошки-то пораскалывали, но десантник без головы страшнее, чем Всадник-Без-Головы. Ему без башки воевать только удобнее: мысли о дембеле, водке и бабах не отвлекают. Десантника специально учат быть неукротимым, сногсшибательным и зубодробительным. В армии это знают все и стараются попусту с десантом не цапаться.
Здесь, конечно, была не та отпетая штурмовая десантура, с которой ББМ делила казарму, а всего лишь парашютисты-ариллеристы. Коллеги наши практически. Но уж больно силен численный перевес. Поэтому мы приготовились недешево продать свою жизнь за краденые деревяшки. В том, что нам отсюда прямая дорога в больницу, никто не сомневался.
— Держись, салаги, — сказал Верчич севшим голосом. — ББМ не сдается. За нас отомстят. Как только наши узнают, всю эту десантуру в лагере поубивают на хер.
Зато Масякин гордо расправил плечи и подбоченился. С десантом не приехал офицер. Один лишь сержант, растерявшийся настолько, что челюсть отвисла.
Немая сцена. Десант сидит в кузове, тараща глаза. Мы сидим в кузове, сжимая деревяшки. Масякин торжествует, наслаждаясь моментом… Наконец старший десантников подобрал челюсть и снова открыл рот, собираясь нам что-то сказать.
— Кононенко! — скомандовал Масякин голосом матерого полководца. — Поехали!
И мы уехали.
***
Дооборудовав огневую, мы загнали туда миномет и начали тренировки. Скакать по раскаленной броне при температуре около тридцати градусов было не сахар, черные комбинезоны отяжелели от пота. Механик Юлдашев выбрался из своего отсека и сидел на носу машины голый по пояс. Мы ему завидовали. При сворачивании-разворачивании "Тюльпана" механик отвечает только за стопор на стволе: накинуть железку и закрутить винт, открутить винт и откинуть железку…
— Юлдашев! Стопор! — орал Вася.
— Юлдашев! Ты стопор! — вторил Верчич.
Механик орудовал стопором, широко улыбаясь. Он был настолько любезен, что даже взял на себя установку заглушки на ствол. А то мы совсем запарились.
— Сам ты стопор, Верчич! — иногда кричал Юлдашев.
Он был умелым водителем и добрым парнем. К сожалению, в компании Орынбасара Кортабаевича Арынова Юлдашев вспоминал, что он тоже заслуженный дед, и становился невыносим. Стоило Арынову отбыть на работы (его старались держать подальше от молодых во избежание уголовного дела), Юлдашев через день-два приходил в себя и снова всем улыбался.
А мимо огневой по Днепру шла яхта.
Дальний берег скрывался в жарком мареве.
— Вторая, стой! Машину в боевое положение… Развернуть!
— Юлдашев, стопор! Заряжающие, наверх!
Бум! Бум! Хрясь!
— Взяли!
Бац! Дзынь!
— Прицел сюда!
— Лови!
— Сука-а!..
Хрясь!
— Не кидай в меня прицелом, сука! А если я не поймаю?!
— Младший сержант Драгой, отставить материться на огневой позиции. Младший сержант Мельничук! Не сметь швыряться прицелом! Сержант Вася… Голиней! Что за бардак?!
— Виноват, тарщ ктан. Оператор! Верчич! Не спать!
— Цыц, слага. Внимание! Пошла!
Бзз… Жжж… Хрясь!
— Верчич, ты стопор!
— Задолбал! Не говори мне под руку! Я сейчас не ту кнопку нажму, людям руки отдавит. Ты сидишь там, лыбишься?! Вот и сиди!
— Гы-гы-гы… Сам сидишь, лыбишься.
— Я тут по делу сижу. У меня пульт.
— Сам ты пульт.
Жжж… Хлоп!
— Ускорить готовность!
— Вася, мать твою, ты прямо как сержант в учебке. "Ускорить готовность", сам-то хоть понимаешь, что говоришь?