кварталах от места происшествия, обратил внимание на лимузин
?тойота-корона?, соответствующий нашему описанию. Машина остановилась на
обочине, и полицейский чисто случайно записал номер. Водитель рылся в
багажнике. Когда полицейский поинтересовался в чем дело, водитель объяснил,
что поймал где-то гвоздь и только что закончил менять камеру. Наш страж
порядка выразил ему свои соболезнования и отпустил, сразу же позабыв об этом
случае. Однако когда мы впоследствии его опрашивали, он припомнил одну
деталь, которая задним числом его поразила: водитель сказал, что только что
менял колесо, но руки у него были чистые, а форма выглядела, как будто ее
только что отгладили. Впрочем, менять колесо он мог и в перчатках.
водитель работал в перчатках, - подумалось ему. - В Японии даже водители
такси носят белые перчатки, а опытный шофер наверняка предусмотрел такое
неприятное происшествие, как прокол?.
тому же ему показалось невежливым допрашивать человека, который только что
столкнулся с такой неприятностью, как прокол, и который, по всей видимости,
спешил.
отношению к гражданам было само по себе похвально, однако, как и большинство
полицейских, он считал, что один-два дополнительных вопроса никогда не
бывают лишними. Невиновному нечего скрывать. С другой стороны, у каждого
человека найдется несколько секретов, о которых он предпочитает помалкивать.
Потом Адачи задумался о Чифуни, о ее тайнах и об атмосфере секретности, в
которой развивались их такие непостоянные отношения.
машиной ближе к особняку Ходамы. Описание, модель, марка и время - все
совпадает.
заметил еще одного человека на переднем сиденье, однако он понятия не имеет,
был ли кто-нибудь сзади, в салоне.
Он, похоже, считает себя не полицейским, а работником социального
обеспечения. Какой смысл нам держать кобанов на каждом перекрестке, если они
ничего не замечают вокруг?
Сам он считал недовольство босса оправданным, однако питал слабость к
уличным полицейским. Сам инспектор проработал кобаном гораздо дольше, чем
Адачи.
братьев Намака. Это одна из их персональных машин.
теперь это...
костюм.
следовало ожидать.
успел на ней сосредоточиться, а потом стало уже поздно. Одернув пиджак, он
направился к дверям.
***
Во главе Столичного департамента полиции Токио был генерал-суперинтендант. Как и Адачи, он был выпускником правового факультета Токийского университета, но был птицей более высокого полета. Поднявшись на эту высоту, он большую часть времени был слишком занят, общаясь с себе подобными - с людьми, в руках которых находилась городская власть, - и потому не имел возможности уделять достаточно времени конкретной полицейской работе.
прекрасно знали.
тоже направлялись наверх, на тренировочные занятия. Было очевидно, что для
всех для них, включая детектив-суперинтенданта, места в лифте не хватит. В
результате, когда лифт подошел, Адачи отправился наверх один; его вежливо
пропустили внутрь, и больше с ним никто не поехал. Группа оставалась группой
даже в мелочах.
университета Тодаи. В свое время он учился в довольно респектабельном, хотя
и провинциальном учебном заведении и продвинулся по службе благодаря своим
способностям и немалой политической проницательности. Внешне он производил
впечатление человека спокойного, почти мягкого, однако на самом деле
Иноки-сан был силой, с которой считались и которой многие побаивались.
поклоне. Заместитель начальника департамента всегда был вежлив с ним, однако
детектив не мог не чувствовать пролегающей между ними дистанции. Вместе с
тем господин Иноки не принадлежал к тем людям, по лицу которых можно
прочесть все, что угодно. Он был той самой темной лошадкой, личностью,
которая не запоминается и не производит никакого впечатления, а потому
остается загадочной. Скрытые за стеклами сильных очков глаза светились умом,
но не отражали души. Разгадать, что у него на уме, было чрезвычайно трудно.
самого Адачи, была совершенно четкой, но не без изъяна, который, в свою
очередь, был чреват политическими осложнениями. Будучи полицейским -
сотрудником Столичного департамента - Адачи докладывал о результатах своего
расследования непосредственно заместителю начальника департамента.
Генеральная прокуратура тоже имела право направлять ему на расследование
дела особой важности. В конечном итоге и прокуратура, и токийская полиция
были подотчетны Министерству юстиции, во главе которого стоял, естественно,
министр. Министр юстиции, в свою очередь, был политиком и членом парламента,
а небольшой отдел Адачи как раз и занимался случаями коррупции в этом самом
парламенте. Выходило, что Адачи должен был отчитываться о полученных
результатах тем самым людям, деятельность которых он расследовал.
?Прелюбопытно, однако...? - подумал он.
секретариата, находились еще конференц-зал и личный кабинет, едва ли не
превосходивший зал своими размерами. В кабинете было целых два окна, из
которых открывался прекрасный вид на центральную часть Токио. Если
заместитель шефа разговаривал со своим подчиненным в кабинете, то это
считалось добрым предзнаменованием. Именно так и обстояло дело в данном
случае.
черный кофе. В Токио, встречаясь целыми днями с представителями
определенного социального слоя, постоянно приходилось что-нибудь пить. Даже
главари якудза не пренебрегали сложившимися традициями, и поэтому первым,
чему пришлось научиться Адачи, по долгу службы занимавшемуся борьбой с
коррупцией, это пользоваться уборной при каждом удобном случае. Сидеть
скрестив ноги на татами или на трижды проклятых низких диванчиках, да еще с
полным мочевым пузырем, было сущей пыткой.
здравии? - осведомился Сабуро Иноки.
внимательность и заботу. Его часто спрашивали об отце, и в этом не было
ничего удивительного. Отец Адачи был старшим советником самого Императора.
Несмотря на то, что Император больше не считался божественным и не обладал
практически никакой непосредственной властью, его символическое влияние
по-прежнему было огромным. Старший советник Императора поэтому так же
считался лицом с могущественными связями на самом верху. Это, кстати,
явилось одной из главных причин, которая позволила Адачи получить свое
нынешнее место. Значительное количество связей и влиятельных знакомых на
высшем уровне должно было обеспечить ему минимум необходимого иммунитета к
политическому давлению. В дополнение к этому у Адачи оказался и вполне
подходящий характер.
воспринял бы это событие точно так же. Потом он подумал о том, что слуги
Ходамы, чья смерть тоже была внезапной, не удостоились сожаления
фактического главы департамента.
черном кожаном кресле, вращающемся на шарнирах. Например сейчас, закончив
свою фразу, он повернулся в кресле к окну и надолго замолчал. Адачи с трудом
поборол неожиданное желание перегнуться через стол и заглянуть под кресло:
злые языки утверждали, что ноги шефа не достают до пола.
себе. Ответа он, похоже, не ждал.
все, что произносилось вслух, имело куда меньшее значение, чем то, что
собеседники давали понять друг другу иными выразительными средствами.
Общественное положение беседующих, подтекст разговора, язык тела и жестов,
малейшие оттенки и интонации голоса - все это было так же важно, как и
слова. Все вместе сообщало любому разговору куда более глубокий смысл.
иногда казалось, что шеф слишком многое не договаривает. Он никогда и ничего
не говорил конкретно, прямо, никогда и ничем не выдал себя и своих
пожеланий. Он никогда не подталкивал расследование на другой путь. Он просто
сидел на месте и, словно паук, плел свою невидимую паутину, но закаленные
Корнев Павел
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Куликов Роман