Расположение и понимание характеризуют как экзистенциалы исходную разомкнутость бытия-в-мире. Способом настроенности присутствие "видит" возможности, из которых оно есть. В бросающем себя на них размыкании таких возможностей оно всегда уже-настроено. Набросок самого своего умения быть вверен факту брошенности в вот. Не становится ли бытие присутствия с экспликацией экзистенциального устройства бытия вот в смысле брошенного наброска загадочней? В самом деле. Мы должны только дать выступить полной загадочности этого бытия, пусть лишь чтобы суметь честным образом провалиться на ее "разгадке" и заново поставит), вопрос о бытии брошенно-набрасываюшего бытия-в-мире.
Чтобы сначала хотя бы феноменально удовлетворительным образом ввести и обзор повседневный способ бытия расположенного понимания, полной разомкнутости вот, требуется конкретная разработка этих экзистенциалов.
= 32. Понимание и
толкование
Присутствие как понимание бросает свое бытие на возможности. Само это понимающее бытие к возможностям, через отдачу последних как разомкнутых на присутствие, есть умение быть. Набросок понимания имеет свою возможность формировать себя. Формирование понимания мы именуем
толкованием. В нем понимание понимая усваивает себе
свое понятое. В толковании понимание становится не чем-то другим, но им
самим. Толкование экзистенциально основано в понимании, а не это возникает
через то. Толкование не принятие понятого к сведению, но разработка
набросанных в понимании возможностей. Сообразно ходу этих подготовительных
анализов повседневного присутствия мы прослеживаем феномен толкования на
понимании мира, т.е. на несобственном понимании, а именно в модусе его
подлинности.
Из разомкнутой в миропонимании значимости озаботившееся бытие при подручном дает себе понять, какое имение-дела у него может всякий раз быть с встречным. Усмотрение открывает это, значит, что уже понятый "мир" истолковывается. Подручное входит выражение в понимающее смотрение. Всякая подготовка, отладка, настройка, подправка, комплектовка
выполняется таким образом,
растолковывается в своем с-тем-чтобы, и им сообразно его вошедшей в
смотрение растолкованности озабочиваются. Все усматривающе растолкованное в
своем с-тем-чтобы как таковое, выражение понятое,
имеет структуру нечто как нечто. На усматривающий вопрос, что есть это
определенное подручное, усматривающе толкующий ответ гласит: это для...
Задание для-чего не просто именует нечто, но именуемое понято как то, как что надо принимать стоящее под вопросом. Разомкнутое в понимании, понятое, всегда уже доступно так, что по нему можно выражение выявить его "как что". "Как" образует структуру выраженности понятого; оно конституирует толкование. Усматривающе-толкующее обращение с мироокружно подручным, "видящее" это как стол, дверь, машину, мост, не обязательно должно укладывать это усматривающе растолкованное сразу уже и в определяющее высказывание. Всякое допредикативное простое видение подручного само по себе уже понимающе-толкующее. Однако не создает ли отсутствие этого "как" непосредственную прямоту восприятия? Зрение этого смотрения всегда уже понимающе-толкуюшее. Оно таит в себе выраженность отсылающих связей (всякого с-тем-чтобы), принадлежащих к целости имения-дела, из которой понято прямо встречающее. Артикуляция понятого в толкующем приближении сущего по путеводной нити "нечто как нечто" лежит до тематического высказывания о нем. "Как" не всплывает впервые в высказывании, но лишь проговаривается в нем, что возможно только так, что оно предлежит как могущее быть сказанным. Что в простом вглядывании выраженность высказывания может отсутствовать, не дает права отказывать этому простому видению во всяком артикулирующем толковании и таким образом в как-структуре. Прямое видение ближайших вещей в имении-дела-с... настолько исходно несет в себе структуру толкования, что именно как бы бескачественное осмысление чего-либо нуждается в известной перестройке. Лишь-имение-перед-собой чего-либо предстает в чистом глазении как уже-не-понимание. Это бескачественное восприятие есть привация просто понимающего видения, не исходное чем это последнее, но производное от него. Онтическая невыговоренность этого "как" не должна сбивать на упущение априорного экзистенциального устройства понимания
Но если уже всякое восприятие подручного средства понимающе-толкующе, дает по усмотрению встретить нечто как нечто, то не
говорит ли это как раз: ближайшим образом ощущается нечто чисто наличное,
что потом схватывается как дверь, как дом? Это было бы непониманием
специфической размыкающей функции толкования. Оно не словно бы набрасывает
"значение" на голую наличность и не оклеивает ее ценностью, но всегда имеет
с внутримирным встречным как таковым уже разомкнутое в миропонимании дело,
выкладываемое через толкование.
Подручное понимается всегда уже из целости имения-дела. Последняя не обязательно должна быть эксплицитно охвачена тематическим толкованием. Даже пройдя через такое толкование, она снова отступает в невыделенную понятность. И именно в этом модусе она сущностный фундамент повседневного, усматривающего толкования. Оно основано всегда на
предвзятый. Оно движется как усвоение понятности в
понимающем бытии к уже понятой целости имения-дела. Усвоение понятого, но
еще свернутого проводит ею развертывание всегда под водительством
всматривания, фиксирующего то, в видах чего должно быть истолковано понятое.
Толкование основано всегда в предусмотренные
которое "раскраивает" взятое в предвзятии в видах определенной
толкуемости. Удерживаемое в предвзятии и "предусмотрительно" взятое на
прицел понятое делается через толкование внятным. Толкование может черпать
принадлежащую к толкуемому сущему концептуальность из него самого или же
вгонять его в концепции, каким сущее по способу своего бытия противится. Так
или иначе - толкование внутри определенной концептуальности всякий раз уже
окончательно
предрешении.
Толкование чего-то как чего-то по сути фундировано через предвзятие, предусмотрение и предрешение. Толкование никогда не беспредпосылочное схватывание предданного. Если особая конкретность толкования в смысле точной интерпретации текста любит взывать к тому, что "там стоит", то это ближайше "там стоящее" есть не что иное как само собой разумеющееся, необсуждаемое предрассуждение толкователя, необходимо лежащее в любом начале толкования как то, что с толкованием вообще уже "установлено", т.е. пред-дано в предвзятии, предусмотрении, предрешении.
Как надо понимать характер этого "пред-"? С концом ли дело, если говорят формально "априори"? Почему эта структура свойственна пониманию, в котором мы опознали фундаментальный
экзистенциал присутствия? Как относится к ней свойственная толкуемому как
таковому структура "как"? Этот феномен явно нельзя разлагать на фрагменты.
Исключена ли тем однако исходная аналитика? Следует ли нам принимать подобные феномены за "окончательности"? Тогда остался бы еще вопрос, почему? Или пред-структура понимания и как-структура толкования показывают свою экзистенциально-онтологическую взаимосвязь с феноменом наброска? И он отсылает назад к исходному бытийному строю присутствия?
До ответа на эти вопросы, для чего имеющегося на сейчас оснащения далеко не достаточно, надо исследовать, не представляет ли то, что увидено как пред-структура понимания и qua как-структура толкования, само уже единый феномен, из которого в философской проблематике делается правда широкое употребление, но без того чтобы столь универсальному употреблению сколько-нибудь отвечала исходность онтологической экспликации.
В наброске понимания сущее разомкнуто в его возможности. "Возможный характер всякий раз отвечает образу бытия понятого сущего. Внутримирно сущее вообще проецируется на мир, т.е. на целое значимости, в чьи отсылающие взаимосвязи заранее встроено озабочение как бытие-в-мире. Когда внутримирное сущее с бытием присутствия открыто, т.е. пришло к понятности, оно, мы говорим, имеет смысл. Понят однако, беря строго, не смысл, а сущее, соотв. бытие. Смысл есть то, на чем держится понятность чего-либо. Что в понимающем размыкании артикулируемо, мы именуем смыслом. Понятие смысла охватывает формальный каркас всего необходимо принадлежащего к тому, что артикулирует понимающее толкование. Смысл есть то структурированное
предвзятием, предусмотренном и предрешением в-видах-чего наброска, откуда
становится понятно нечто как нечто. Поскольку понимание и толкование
составляют экзистенциальное устройство бытия вот, смысл надо понимать как
формально-экзистенциальный каркас принадлежащей к пониманию разомкнутости.
Смысл есть экзистенциал присутствия, не свойство, которое присуще сущему, располагается "за" ним или где-то парит как "междуцарствие". Смысл "имеет" лишь присутствие, насколько разомкнутость бытия-в-мире "заполнима" открываемым в ней сущим. Лишь присутствие может поэтому быть осмысленно или бессмысленно. Это значит: свое ему бытие и разомкнутое с ним сущее может быть освоено в понятности или остаться недоступным непонятливости.
Если держаться этой принципиально онтологически-экзистенциальной интерпретации понятия "смысла", то все сущее неприсутствиеразмерного образа бытия надо понимать как внесмысленное, смысла вообще по сути лишенное. " Внесмысленно" означает здесь не оценку, но дает выражение онтологическому определению. И лишь внесмысленное может быть бессмыслицей. Наличное как встречное в присутствии может словно наезжать на его бытие, напр. захлестывающие и разрушительные природные события.
И если мы спрашиваем о смысле бытия, то наше разыскание не делается глубокомысленным и не докапывается до чего-то стоящего за бытием, но спрашивает о нем самом, насколько оно вдвинуто в понятливость присутствия. Смысл бытия никогда не может быть поставлен в противоположение к сущему или к бытию как опорному "основанию" сущего, ибо "основание" становится доступно только как смысл, пусть то будет даже бездна утраты смысла.
Понимание как разомкнутость вот затрагивает всегда целое бытия-в-мире. Во всяком понимании мира понята также экзистенция и наоборот. Всякое толкование, далее, движется в означенной пред-структуре. Всякое толкование, призванное доставить понятность, должно уже иметь толкуемое понятым. Это обстоятельство всегда уже замечалось, хотя и только в области производных видов понимания и толкования, в филологической интерпретации. Последняя принадлежит к сфере научного познания. Подобное познание требует строгости обосновывающей демонстрации. Научное доказательство не вправе иметь уже предпосылкой то, обосновать что его задача. Если однако толкование должно всякий раз уже двигаться в понятом и питаться от него, то как сможет оно создавать научные результаты без движения по кругу, тем более если предпосылаемая понятность сверх того еще движется в расхожем знании людей и мира? Круг же по элементарнейшим правилам логики есть circulus vitiosus. Тем самым однако занятие историографического толкования оказывается а priori изгнано из сферы строгого познания. Пока от этого факта круга в понимании не отделались, историография должна довольствоваться немногими возможностями строгого познания. Ей позволяют в какой-то мере восполнять эту ущербность "духовной значимостью" ее "предметов". Идеальнее было бы конечно, также и по мнению самих историков, если бы круга можно было избежать и имелась бы надежда создать однажды историографию, которая была бы так же независима от позиции наблюдателя, как, предположительно, познание
природы.
Но видеть в этом круге порочный и выискивать пути его избежания, да даже просто "ощущать " его как неизбежное несовершенство, значит в принципе не понимать понимание. Дело не в том чтобы подтянуть понимание и толкование до определенного идеала познания, который сам есть лишь производное понимания, заблудившееся в законной задаче осмысления наличного в его сущностной непонятности. Выполнение основных условий возможного толкования лежит наоборот в том, чтобы прежде всего не ошибиться в отношении сущностных условий его проведения. Решающее не выйти из круга, а правильным образом войти в него. Этот круг понимания не колесо, в котором движется любой род познания, но выражение экзистенциальной пред-структуры самого присутствия. Круг нельзя принижать до vitiosum, будь то даже и терпимого. В нем таится позитивная возможность исходнейшего познания, которая конечно аутентичным образом уловлена только тогда, когда толкование поняло, что его первой, постоянной и последней задачей остается не позволять всякий раз догадкам и расхожим понятиям диктовать себе предвзятие, предусмотрение и предрешение, но в их разработке из самих вещей обеспечить научность темы. Поскольку понимание по своему экзистенциальному смыслу есть бытийное умение самого присутствия, онтологические предпосылки историографического познания принципиально превосходят идею строгости самых точных наук. Математика не строже историографии, а просто более узка в отношении круга релевантных для нее экзистенциальных оснований.
"Круг" в понимании принадлежит к структуре смысла, каковой феномен укоренен в экзистенциальном устройстве присутствия, в толкующем понимании. Сущее, для которого как бытия-в-мире речь идет о самом его бытии,* имеет онтологическую структуру круга. Но во внимании к
тому, что "круг" онтологически принадлежит к бытийному роду наличности
(состава), придется вообще избегать того, чтобы этим феноменом онтологически
характеризовать нечто подобное присутствию.
= 33. Высказывание как
производный модус толкования
Всякое толкование основано в понимании. Расчлененное в толковании как таковое и вообще преднамеченное в понимании как членимое
есть смысл. Поскольку высказывание ("суждение") основано в понимании и
представляет производную форму осуществления толкования, оно тоже "имеет"
смысл. Последний однако нельзя определять как то, что выступает "в" суждении
рядом с актом суждения. Специальный анализ высказывания в данной взаимосвязи
преследует несколько целей.
Во-первых, на высказывании можно продемонстрировать, каким образом конститутивная для понимания и толкования структура "как" модифицируема. Понимание и толкование выйдут тем самым на еще более яркий свет. Затем, анализ высказывания занимает внутри фундаментально-онтологической проблематики исключительное место, поскольку в решающих началах античной онтологии ?.о"/0(; служил уникальной путеводной нитью для подхода к собственно сущему и для определения бытия этого сущего. Наконец, высказывание исстари расценивается как первичное и собственное "место" истины. Этот феномен так тесно сцеплен с проблемой бытия, что настоящее исследование в его дальнейшем ходе неизбежно наталкивается на проблему истины, оно даже стоит уже, пусть невыраженно, в ее измерении. Анализ высказывания призван подготавливать и эту проблематику.
В нижеследующем мы отводим титулу высказывание
три значения, которые почерпнуты из обозначенного им феномена,
взаимосвязаны между собой и очерчивают в своем единстве полную структуру
высказывания.
1) Высказывание означает первично показывание. Мы удерживаем тем самым исходный смысл ·, как аттофаустк;: дать увидеть
сущее из него самого. В высказывании: "Молоток слишком тяжелый" открытое для
смотрения не "смысл", но сущее в способе его подручности. Даже когда этого
сущего нет в осязаемой и "просматриваемой" близости, высказывание имеет в
виду само сущее, а не где-то простое представление его, ни "просто
представленное", ни тем более психическое состояние высказывающего, его
представление этого сущего.
2) Высказывание равносильно по значению предикации. "Предикат" "высказывается" о "субъекте", этот определяется тем. Высказанное в этом значении высказывания не так называемый предикат, но "сам молоток". Высказывающее, т.е. определяющее лежит наоборот в "слишком тяжелый". Высказанное во втором значении высказывания, определяемое как таковое,
испытало против высказанного в первом значении этого титула
содержательное сужение. Всякая предикация есть, что она есть, только как
показывание. Второе значение высказывания имеет свой фундамент в первом.
Члены предицирующей артикуляции, субъект - предикат, возникают внутри показывания. Определение не открывает впервые кажущее себя - молоток - как такое, но ближайшим образом как модус показывания именно суживает зрение на нем, чтобы через ограничение взгляда сделать очевидное в его определенности выражено очевидным. Определение идет перед лицом уже очевидного -слишком тяжелого молотка сначала на шаг назад; "полагание субъекта" экранирует сущее до "вот этого молотка", чтобы через акт убирания экрана дать видеть очевидное в его определимой определенности. Полагание субъекта, полагание предиката вместе с их со-полаганием целиком и полностью "апофантичны" в строгом смысле слова.
3. Высказывание означает сообщение, рассказывание. Как такое, оно имеет прямое отношение к высказыванию в первом и втором значении. Оно дает-тоже-увидеть показываемое по способу определения. Это давание-тоже-увидеть разделяет показанное сущее в его определенности с другими. "Разделено" совместное видящее бытие к показанному, каковое бытие к нему надо опознать как бытие-в-мире, а именно в том мире, из какого встречает показываемое. К высказыванию как такому экзистенциально понятому со-общению принадлежит выговоренность. Высказанное как сообщенное может быть "разделено" другими с высказывающим, без того чтобы они сами имели показываемое и определяемое сущее в осязаемой и видимой близости. Высказанное может быть "пересказано дальше". Круг видящей разделенности-с-другими расширяется. Вместе с тем показываемое однако может при этом пересказывании как раз снова затемняться, хотя и возникающее в таком пересказе-понаслышке знание и сведение все еще имеет в виду само сущее, а не где-то "утверждает" некий пущенный по кругу "значимый смысл". И пересказ понаслышке тоже есть бытие-в-мире и бытие к услышанному.
Теория "суждения", сейчас преимущественно ориентированная на феномен "значимости", не подлежит здесь пространному разбору. Довольно указания на многосложную проблематичность этого феномена "значимости", после Лотце легко выдаваемого за далее не редуцируемый "первофеномен". Этой ролью он обязан только своей онтологической непроясненности.
"Проблематика", поселившаяся вокруг этого словесного идола, не менее
непрозрачна Значимость подразумевает во-первых "форму" действительности,
какою наделено содержание суждения, насколько оно сохраняется неизменным
против изменчивости "психического" процесса суждения. При очерченном во
введении к этой работе состоянии бытийного вопроса вообще едва ли правомерно
ожидать, что "значимость'' как "идеальное бытие" будет отличаться особой
онтологической ясностью. Значимость именует далее также значимость
ценностного смысла суждения о подразумеваемом им "объекте", сходясь так со
значением "объективной ценности" и объективности вообще "Значимый" так в
отношении сущего и сам по себе "вневременно" значимый смысл "значим" наконец
еще раз в смысле значимости для всякого разумно судящего. Значимость
равносильна теперь обязательности, "общезначимости" А если вы еще
представитель "критической" теории познания, по которой субъект "собственно"
не "выходит" к объекту, то значимость как ценность объекта, объективность,
становится основана на ценностном содержании истинного (!) смысла. Три
вычлененных значения "значимости", как образ бытия идеального, как
объективность и как обязательность. не только в себе непрозрачны, но
постоянно перепутываются внутри самих себя. Методическая осторожность
требует не избирать путеводной нитью интерпретации подобные мерцающие
понятия. Мы не суживаем заранее понятие смысла до семантики "содержания
суждения", но понимаем его как охарактеризованный, экзистенциальный феномен,
в котором становится видим формальный каркас всего, что может разомкнуть
понимание и артикулировать толкование.
Если собрать три проанализированных значения "высказывания" в едином взгляде на полный феномен, то дефиниция будет гласить: высказывание есть сообщающе определяющее показывание. Остается спросить: по какому праву мы вообще берем высказывание как модус толкования? Если оно нечто подобное, в нем должны возвратиться сущностные структуры толкования. Показывание при высказывании происходит на основе уже разомкнутого в понимании соотв. открытого усмотрением. Высказывание не свободнопарящее поведение, способное от себя самого раскрывать первично сущее вообще, но оно держится всегда уже на базисе бытия-в-мире. Что выше было показано относительно миропознания,
не менее верно о высказывании.
Оно требует предвзятия чего-то разомкнутого вообще, что оно покажет способом определения. В определяющей установке лежит, далее, уже направленная ориентация на имеющее-быть-высказанным. То, в видах чего берется на прицел предданное сущее, принимает на себя в акте определения функцию определяющего. Высказывание требует предусмотрения, в котором выделяемый и приписываемый предикат как бы расшатывается в своей невыраженной заключенности в самом сущем. К высказыванию как определяющему сообщению принадлежит всякий раз значимая артикуляция показываемого, оно движется внутри определенной концептуальности: молоток тяжел, тяжесть присуща молотку, молоток имеет свойство тяжести. Предрешение, всегда тоже лежащее в высказывании, остается большей частью незаметным, потому что язык всякий раз уже таит в себе оформленную концептуальность. Высказывание необходимо имеет, как толкование вообще экзистенциальные основания в предвзятии, предусмотрении и предрешении.
В каком плане однако оно становится производным модусом толкования? Что в нем модифицировалось? Мы можем показать эту модификацию, держась граничных случаев высказывания, которые в логике функционируют как нормальные случаи и как примеры "простейших" феноменов высказывания. Что логика делает своей темой с категориальным суждением, напр. "молоток тяжел", то до всякого анализа она "логически" всегда уже и поняла. Невзначай как "смысл" предложения уже предположено: вещь молоток имеет свойство тяжести. В озаботившемся усмотрении подобных высказываний "ближайшим образом" нет. Зато у него есть свои специфические способы толкования, которые по отношению к названному "теоретическому суждению" могут звучать: "молоток слишком тяжелый", или скорее даже: "слишком тяжелый", "другой молоток!" Исконный акт толкования лежит не в теоретическом высказывающем предложении, но в усматривающе-озаботившемся отодвигании соотв. замене неподходящего инструмента, "не тратя лишних слов". Из отсутствия слов нельзя заключать об отсутствии толкования. С другой стороны, усматривающе выговоренное толкование не обязательно есть уже высказывание в смысле нашей дефиниции. Через какие экзистенциально-онтологические модификации из усматривающего толкования возникает высказывание?*
Фиксируемое в предвзятии сущее, напр. молоток, сначала подручно как средство. Если это сущее становится "предметом"
высказывания, то с установкой на высказывание заранее происходит
переключение в предвзятии. Подручное с-чем имения-дела, орудования,
превращается в "о-чем " показывающего высказывания.
Предусмотрение нацелено на наличное в подручном. Через всматривание и для него подручное заслоняется как подручное. Внутри этого открытия наличности, закрывающего подручность, встречающее наличное определяется в его таком-то-наличном-бытии. Теперь лишь открывается доступ к чему-то наподобие свойств. Что, в качестве которого подручное
определяется высказыванием, почерпается из наличного как такового. Как-структура толкования испытала модификацию. "Как" в его функции освоения понятого уже не прощупывает целость имения-дела. Оно в плане его возможностей артикулировать связи отсылания отрезано от значимости как конституирующей мироокружность. "Как" оттесняется в равномерную плоскость лишь наличного. Оно опускается до структуры определяющего лишь-давания-увидеть все наличное. Эта нивелировка исходного "как" усматривающего толкования до как определения наличности есть привилегия высказывания. Лишь так оно получает возможность чистого наблюдающего выявления.
Таким образом высказывание не может отрицать своего онтологического происхождения из понимающего толкования. Исконное "как" усматривающе понимающего толкования (|а№-Ѕ=--|) мы называем
экзистенциально-герменевтическим "как" в отличие от апофантического "как"
высказывания
Между толкованием еще совершенно спрятанным в озаботившемся понимании и крайним противоположным случаем теоретического высказывания о наличном имеются многообразные промежуточные ступени. Высказывания о событиях в окружающем мире, описания подручного, "доклады об обстановке", инвентаризация и фиксация "эмпирии", обрисовка положения вещей, рассказ о случившемся. Эти "предложения" не поддаются, без существенного искажения их смысла, редукции к теоретическим предикативным предложениям. Они, подобно самим этим последним, имеют свой "источник" в усматривающем толковании.
С
·= было неизбежно, чтобы этот феномен
апофантического "как" в том или ином облике попал в поле зрения. Способ,
каким он ближайшим образом был увиден, не случаен и не
преминул воздействовать и на последующую историю логики.
Для философского рассмотрения · сам есть
сущее и сообразно ориентации античной онтологии наличное. Ближайшим образом
наличны, т.е. преднаходимы подобно вещам, слова и последовательность слов
как та, в какой он высказывается. Эти первые поиски структуры так наличного
·'a обнаруживают совместное наличие ряда слов.
На что опирается единство этого совместно. Оно лежит, как понял Платон, в том, что · всегда есть
· nvdc. В виду
·'e, слова складываются в единое словесное
целое.
·, есть ouvQeal^ и SiaipEoi;-; сразу, не либо
одно - скажем как "позитивное суждение" - либо другое как "негативное суждение". Всякое высказывание, утвердительное или отрицательное, истинное или ложное, есть именно равноисходно auvOeoi^ и Siaipecn^. Показывание есть соединение и разъятие. Правда, Аристотель не довел аналитический вопрос дальше до проблемы: какой же феномен внутри структуры <\.буо;'а
позволяет и требует характеризовать всякое высказывание как синтесис и диайресис?
Что феноменально были призваны уловить структуры "сочетания" и "разделения", точнее единство их, это феномен "нечто как нечто". Сообразно этой структуре нечто понимается в-виду-чего - в совместной с ним взятости, именно так, что это понимающее конфронтирование вместе с тем толкующе артикулируя разъединяет совместно взятое. Коль скоро феномен "как" в его экзистенциальном происхождении из герменевтического "как" остается скрыт и главное заслонен, то феноменологический подступ Аристотеля к анализу ·'а рассыпается в поверхностную "теорию
суждения", по которой суждение есть связь соотв. разделение представлений и
понятий.
Связь и разделение поддаются потом дальнейшей формализации до "отношения". В логистике суждение разлагается до системы "соупорядочений", становится предметом "исчисления", но не темой онтологической интерпретации. Возможность и невозможность аналитической понятности cn.')v9Ecn(;'a и 5i(xipecrn;'a, вообще "отношения" в суждении тесно связана с тем или иным состоянием основополагающей онтологической проблематики.
Насколько
·'a и наоборот, концепция "суждения" странной
Посняков Андрей
Березин Федор
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Распопов Дмитрий