Чтение 15–й страницы книги ~Русские на Мариенплац, Рождественский роман в 26 частях~

- Ну вот! Теперь у нас есть хоть четкая информация! - удовлетворенно произнес Нартай.

- Ничего не понимаю... - Катя ошеломленно оглядела всех сидящих за столом. - Какой "племянник"?!.. Почему "почтенная мисстрис"? И потом, я никогда не писала в Пентагон!..

- Насчет "племянника" и "почтенной мисстрис" Клаус свободно мог ошибиться при переводе, - сказал Эдик и спросил Клауса по-немецки: - Клаус, там так и написано - "Вашего племянника"? Ты не ошибся?

- Найн! Ганц генау! - рассмеялся Клаус.

- Странно... - Катя удивленно вертела в руках письмо из Америки. - Какой-то идиотизм! Что-то вроде "на деревню - бабушке..."

- Не "бабушке", а одинокой родной старенькой тете, которая сейчас временно живет в Германии и очень хотела бы увидеть своего племянника, - спокойно сказал Нартай.

- Так это твоих рук дело?! - ахнул Эдик.

- Не только моих, - со скромным достоинством ответил Нартай. - Я написал письмо по-русски, дал его тому чеху... Помнишь, аккордеониста Тони Мареша? Он перевел письмо на немецкий, и мы вместе попросили этого жонглера из Лондона - Стива Дэвиса переписать наше письмо по-английски. А когда я ему заслал бутылку "Корна", он и адрес точный узнал, и конверт сам надписал... Я только отправил.

Наташа в меру своих сил пыталась переводить Петеру и Клаусу историю появления американского письма в "Китцингер-хофе".

Все смотрели на Нартая. Наступила его звездная минута!

- Но почему я - "тетя"?!! - закричала Катя. - Зачем тебе нужно было врать в этом письме от моего имени?!

Тут Нартай не на шутку разозлился! Он посмотрел на Катю в упор и зло проговорил:

- Елки-палки! Чтоб не сказать хуже... Да, если бы я написал всю правду, разве они ответили бы?! Мало ли у них америкашек, которые делают детей по всему миру, а потом их только и видели?! Представляешь, сколько таких правдивых писем от этих несчастных дурочек идет в Пентагон? А если приходит письмо от пожилой, одинокой тети, которая всего лишь скучает по своему американскому племяннику, - тут просто грех не ответить. Это ты можешь понять своими куриными мозгами?!

Катя обняла Нартая, прижала его к себе и тихо спросила:

- Я надеюсь, ты не написал в этом письме, что к тому же старенькая европейская тетя уже пятый месяц беременна от своего американского племянничка?

И поцеловала Нартая в нос.

Часть Двадцатая

(очень коротенькая), рассказанная Автором, - о том, как ему совсем не захотелось описывать события, которые потрясли весь мир...

Через два дня, восемнадцатого числа, теплым августовским вечером я улетал в Москву, увозя с собой собственноручно изготовленное Наташей и Петером салями, десяток писем Нартая во все советские инстанции, два письма Эдика, просьбу Кати попытаться узнать местопребывание Джеффа в России и, заранее заготовленный, официальный вызов немецкой киностудии, где меня просили "прибыть в Мюнхен для дальнейшего продолжения работы над фильмом в любое удобное для Вас время, начиная с 15 декабря этого года".

А ночью в Москву вошли танки...

Они шли мимо моего дома, по бывшей Дорогомиловской набережной, и грохот их двигателей и лязг гусениц рождали в моем спящем и усталом мозгу жуткие, вязкие и душные кошмары - Катя с мертвым младенцем на руках... Окровавленные Нартай и Эдик... И сам я отчего-то куда-то бегу, бегу, бегу...

Наутро нам были предложены - Новый Президент и Новая Чрезвычайная жизнь.

.............................................................. ! ! !

"Короли и капуста"... "Короли и капуста"...

Помните, как у О'Генри в "Королях и капусте"?

Только у нас это было совсем не смешно и намного страшнее.

Часть Двадцать Первая,

расcказанная Автором, - о том, как ему жилось в новой Москве...

Пять писем Нартая со своими комментариями я разослал по нужным административным адресам, а пять - из рук в руки вручил самым большим в стране (на то время) военным и дипломатическим начальникам.

Теперь они запросто крутились в моем родном Доме кино, куда я десятки лет, чуть ли не ежедневно, заскакивал пообедать или поужинать, потрепаться с приятелями, а потом посмотреть зарубежный фильмик, не предназначенный для широкого показа здоровому советскому зрителю.

Дом кино неожиданно стал желанным местом околополитических тусовок. Президенты, министры, левые депутаты и юные миллионеры снисходительно и инфантильно рассуждали о необходимом сегодня искусстве, а представители этого искусства, почуяв слабое звено в цепи новой нарождающейся власти, также неквалифицированно, но чрезвычайно энергично рвались в политические и деловые сферы.

Журналисты радио "Свобода", которых прошлая власть сорок лет обливала помоями и общение с которыми могло стоить жизни, сегодня числились в безгрешных героях, заложивших свой краеугольный камень в фундамент новой русской демократии.

Такие тусовки напоминали заседания "Общества взаимного восхищения", с изредка прорывающимися склочными выяснениями типа "А ты где был в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое августа?!"

Время от времени выяснялось, что тот или иной сегодняшний руководитель страны в ту ночь был действительно по другую сторону баррикад и даже участвовал в подготовке переворота. Тогда он тихо исчезал с глаз тусующихся верных служителей новой волны, а на его месте возникал другой - с детства ненавидящий старый строй и до кончиков ногтей преданный новому.

Так у меня пропали четыре письма Нартая. Они исчезли вместе с людьми, клятвенно обещавшими мне разобраться в этом столь странном и некрасивом деле.

И только одно письмо, переданное мною одному очень большому военачальнику, который когда-то был консультантом на трех фильмах, снимавшихся по моим сценариям, в какой-то мере вселяло в меня надежду.

Мы с ним пили коньяк в ресторане того же Дома кино, и я рассказал ему всю историю похищения танка вместе с механиком-водителем, а затем все, что этому механику-водителю сказали в Генеральном консульстве Советского Союза в Мюнхене.

- Ну, сволочи! - возмутился мой старый знакомый. - Ну, что за трусливые сволочи?! Давай, давай письмо этого паренька! Пусть у меня будет. Но надо немножко подождать. Сейчас еще не время! Необходимо дождаться абсолютно полной смены всех кабинетов, а уж тогда!.. Тогда мы этим письмецом кое-кому так по шапке дадим, что, глядишь, и голова вместе с шапкой улетит!

Я отдал ему письмо Нартая и попросил выяснить, где сейчас может находиться американская экспертная Комиссия по разоружению, чтобы я мог найти там одного лейтенанта-переводчика.

Мой военный знакомый посмотрел на меня ласково и удивленно, как на пукнувшего ребенка, и с прощающей улыбкой сказал:

- Ну, кто же это тебе скажет?! Ты же понимаешь, что любой открытости

- есть предел. Да, "холодная война" закончилась, но секретность еще никто не отменял. Будь здоров, старина! Лучше расскажи мне, над чем ты сейчас работаешь? Что сочиняешь? Чем в ближайшее время нас порадуешь?..

А я ни над чем не работал, ни черта не сочинял и не собирался никого ничем радовать.

Несколько раз звонили знакомые режиссеры, говорили:

- Давай, тряхнем стариной! Ты напишешь, я поставлю. Сейчас все можно! Ты даже не представляешь себе - какие открылись перспективы! Тут одно совместное, не помню с кем, предприятие - миллионы дает!!! Они на чем-то их заработали, а может, просто украли, и сейчас очень хотят вложить эти деньги в кино. Они тебе только за сценарий заплатят больше, чем ты за всю свою жизнь получил. И я буду в порядке... Они все оплачивают! И экспедицию, и съемочную технику, и актеров, и пленку... Когда я сказал, что хорошо бы получить на картину валютный "Кодак" или на худой конец "Фуджи" - они только спросили: "Сколько? Десять тысяч метров? Двадцать? Тридцать?" Какая-то новая генерация, у которой нет проблем!.. Ты помнишь, как надо было кровавыми слезами выплакивать каждые триста метров "Кодака" у нашего ожиревшего Госкино?! А тут - пожалуйста!..

- На кой черт им наше кино? - недоумевал я. - Не проще ли, как это делают сейчас все деловые люди - купить по дешевке десяток американских картин двадцатилетней давности, пустить их в прокат и заработать тучу денег, которых они никогда не соберут от нашего фильма?

- О, черт побери! - досадливо восклицали на том конце провода. - Они и не собираются зарабатывать на нашем фильме! Они его, может быть, вообще на экраны не выпустят. Им важно "отмыть" свои деньги! Так сказать - легализовать их... Чтобы потом, при случае, на вопрос - откуда у них деньги, они всегда могли бы сказать, что это доход от фильма, который они субсидировали. Нам-то с тобой что?! Ну, не впишем мы новую страницу в историю отечественного кинематографа. Но хоть выживем как-то в этой чудовищной ситуации. И учти, такие вещи надо решать как можно быстрее. Потому что эти ребята очень скоро найдут другой способ для отстирывания своих грязных миллионов, и мы окажемся не нужны никому. Наше кино попросту умрет!.. Мы с тобой сейчас не имеем права упускать свой шанс! Подумай! Умоляю, подумай...

- Хорошо, хорошо... - вяло отвечал я. - Обязательно подумаю.

- Для тебя как для сценариста сегодня вообще полная лафа! Ни цензуры, ни художественных советов, ни нашей тоскливой студийной редактуры, ни этих бандитских поправок Госкино! Сидят три милых, полуинтеллигентных мальчика, которым на все наплевать и которым все нравится, и на каждый твой чих отстегивают дикие деньги! Когда я назвал твою фамилию...

- Так они и фамилию мою знают!.. - польщенно хихикал я.

- Действительно, фамилию твою они не помнили, но я назвал им два твоих последних сценария, и они сказали: "Годится!" Сядь, старик, за машинку, напиши для меня чего-нибудь этакого! С кровью! С сексом! С чем хочешь!.. Ну что тебе стоит?

Тут я начинал искать пристойную причину закончить разговор.

Это "Ну что тебе стоит?" я слышал от режиссеров столько раз в своей долгой киножизни, что одно время, когда был полон сил и тщеславия, даже сумел привыкнуть к этой фразе и не обращать на нее внимания. А вот теперь, когда стал старше, когда сочинять стал намного медленнее и мучительнее, когда с каждым годом все меньше и меньше нравилось то, что я делаю, эта фраза - "Ну что тебе стоит?" стала раздражать меня до чертиков.

- Хорошо, хорошо... - говорил я. - Подумаю. Подумаю и позвоню.

Но не звонил и не думал.

Потому что голова моя была занята Мюнхеном.

Вернее - Катей Гуревич, Эдиком Петровым и Нартаем Сапаргалиевым в Мюнхене...

Думал я и о маленькой, толстенькой бывшей украинке, ныне истинно баварской немке Наташе, о ее муже - громадном, могучем и легкомысленном семидесятилетнем Петере, о сельском полицейском Клаусе Зербельхубере, полюбившем беременную ленинградско-еврейскую девочку из Израиля, об отце ее будущего ребенка - американском лейтенанте Джеффри Келли, о искалеченном бывшем горнолыжнике Руди Китцингере, о Николае Ивановиче - водителе электрокара с Волжского автомобильного завода, по пьянке оказавшемся в эмиграции...

Я несколько раз дозванивался в Алма-Ату - к родителям Нартая, и его мама не могла говорить со мной, потому что все время захлебывалась от слез, а отец разговаривал странным, сдавленным голосом.

И я, по просьбе Нартая, выдумывал для них историю, что их сына командировали в Федеративную Республику Германии, в бундесвер - обучать премудростям артистического вождения танка немецких механиков-водителей. Но пока это военная тайна, и Нартай все им сам расскажет, когда к Новому году вернется домой... На что я рассчитывал - понятия не имею! Знал только, что это была святая ложь.

А потом долго, по буквам диктовал им адрес "Китцингер-хофа", с величайшими муками объясняя, как пишется та или иная латинская буква.

Вечерами я садился за пишущую машинку и писал во все концы - Президенту России, Президенту Казахстана, министру обороны, министру иностранных дел...

Я подписывал эти письма всеми своими лауреатскими и другими званиями. Я понимал, что сегодня моим званиям - цена три копейки в базарный день. Сегодня все они - бывшие... Но и большие сегодняшние руководители, которым я писал, - тоже из бывших. Когда-то они сами раздавали нам эти звания по степени нужности и полезности, и может быть, прочтение моих титулов хоть на секунду ностальгически вернет их память к сладким застойным временам, когда им не надо было рядиться в тесные демократические одежды, когда они жили вольно и безнаказанно.

И поэтому я рассчитывал на их некоторое внимание к моим посланиям.

В одном из писем, уже не помню кому, я даже пошел на прямой шантаж. Я пригрозил, что соберу иностранных журналистов, аккредитованных в Москве, и устрою пресс-конференцию, где расскажу правду об исчезновении танка Т-62 и его механика-водителя. А также, о реакции командования Западной группы войск на это чрезвычайное происшествие.

Но потом я подумал, что и сегодня во власти этих людей не выпустить меня к Рождеству в Германию, несмотря ни на какие мои прошлые звания и многократную визу.

Я перетрусил и выбросил этот угрожающий абзац.

В отличие от Пентагона, который сразу ответил Нартаю на его липовое письмо от имени европейской старенькой тети доблестного лейтенанта США, на мои письма ответов не было.

Мои телефонные звонки разбивались об начальников отделов, об помощников заместителей, максимум - об самих заместителей.

Несмотря на адресную конкретность - пути моих писем проследить было невозможно, и только однажды мне пришло роскошное извещение из секретариата Президента Казахстана, в котором мне желали дальнейших творческих побед и благодарили за "...внимательное отношение к воинам Советской Армии казахской национальности".

Попытки прозвониться в Германию, в "Китцингер-хоф", тоже не имели успеха. Вряд ли можно было бы назвать успешным мой единственный звонок, прорвавшийся туда с невероятным трудом. Трубку в "Китцингер-хофе" поднял Петер, и когда я назвал свое имя, он счастливо расхохотался и минут десять что-то рассказывал мне по-немецки. Из его радостного монолога я разобрал только несколько слов - "Катя", "Наташа", "Эдик" и "Нартай". И несколько русских матерных выражений, которые я и сам знал неплохо.

В начале промозглого и слякотного декабря я заехал в доживающее последние дни Госкино бывшего СССР.

Милая, давно знакомая мне сотрудница Управления внешних сношений, с которой лет пятнадцать тому назад у меня даже наклевывался веселый и необременительный романчик, смоталась в Министерство иностранных дел и в обмен на просьбу Госкино и вызов немецкой киностудии получила в мой паспорт роскошную печать, разрешающую мне выезд из моей страны сроком на один месяц.

С момента моего первого - августовского - посещения Мюнхена цены на самолетные билеты "Аэрофлота" подскочили втрое и теперь стоили какие-то невообразимые тысячи рублей! Взятка же, необходимая для получения такого билета, выросла ровно в пять раз и уже составляла почти половину официальной стоимости билета.

Обновленная республика булыжными шагами топала по головам своих подданных в светлое рыночное будущее.

Моя приятельница дала в Германию факс с точным указанием числа и времени моего прилета в Мюнхен и на прощание тихо сказала:

- Боже мой... Как бы мне хотелось тоже улететь отсюда к чертовой матери! Хоть на всю жизнь, хоть на месяц, хоть на недельку...

Я промолчал и нежно погладил ее по седеющей голове. Пятнадцать лет тому назад она была поразительно красива!

Возвращаясь домой, я заехал в валютный магазин гостиницы "Украина" и за двадцать три доллара купил для Наташи Китцингер прелестно вышитое большое украинское декоративное полотенце ручной работы. Так называемый рушник. А для Петера, надеюсь, никогда не виданную и не питую им "Горилку с перчиком".

Потом поставил машину в гараж, отнес рушник и "Горилку" домой и пешком отправился на Старый Арбат, благо он от моего дома совсем рядом - только Бородинский мост перейти.

Там за пять немецких марок я приобрел внушительную матрешку с лицом Горбачева и уже дома поместил "Горилку" для старого Петера в эту самую матрешку. Да простит меня Михаил Сергеевич...

А наутро улетел в Мюнхен.

Часть Двадцать Вторая,

расказанная Автором, - о том, как он узнал, что не только в России, но и во всем мире, после длительного застоя, в очень короткое время может произойти много волнующих событий...

К моему неописуемому удивлению и, надо сказать, к великой радости, в Мюнхенском аэропорту меня встретил Эдик Петров!

Мы бросились навстречу друг другу, обнялись, какое-то время стыдливо промедлили, а потом по русскому обычаю трижды расцеловались.

- Черт возьми, Эдик! Вы кого-то провожаете?!

- Нет. Я вас встречаю. Давайте, давайте свой чемодан сюда! И сумку давайте... А это что? Пишущая машинка? Ну, ее можете тащить сами... Идемте, идемте! А то я там запарковался немножко через задницу - а это тридцать марок штрафа!

Мы сели в "фольксваген-пассат" Эдика и быстро укатили от штрафного места.

Навстречу нам мчался сухой, прохладный Мюнхен.

- Как Нартай, Катя?.. Как старики Китцингеры? - нетерпеливо спрашивал я.

- Все в порядке, не волнуйтесь. Вам все кланяются. Я вам потом все, все расскажу!.. Не торопитесь. В Москве снег?

- Нет. Слякоть...

- Тогда, в августе, мы за вас так переволновались! Все телевизионные программы были забиты репортажами из Москвы - танки, самоходки, люди на броню лезут!.. Баррикады! Кошмар какой-то! Евтушенко из этого Белого дома выступает... Немцы по трем программам передают, австрийцы по двум... Швейцарцы по своему каналу, французы по своему! Английское Би-Би-Си, американское Си-эН-эН!.. Итальянцы на весь мир вопят - Горбачева убили!... Вроде бы даже списки деятелей культуры уже составлены - кого нужно уничтожать в первую очередь, кого во вторую... Ребята - Катька с Нартайчиком - все вас у того Белого дома высматривали. Режиссеров каких-то, писателей видели, а вас так и не разглядели.

- Немудрено. Меня там не было, - сказал я. - Хотя все это происходило в трех шагах от моего дома.

- Ну?! А я что им сказал?! Я так им и заявил с первого дня - не ищите! Кто хоть один раз в своей жизни отвоевал... Ну, и так далее. Правильно?

- Наверное...

Я вдруг почувствовал себя таким старым и таким усталым, что даже не сумел найти плавного перехода к другой теме. Я просто сказал:

- Эдик, а мы не могли бы заехать куда-нибудь выпить?

- Ну, конечно... - слегка растерялся Эдик. - Только я, к сожалению, не смогу составить вам компанию. У меня вечером работа... Но посидеть с вами, перекусить - запросто!

- Тогда не надо, - сказал я. - Тогда лучше объясни, как ты узнал, что я прилетаю. А то все это выглядит чуточку фантастически.

- Никакой фантастики! Вчера вечером позвонил Виктор - помните, тот толстый переводчик из кинофирмы? Вы меня еще в последний день с ним познакомили...

- Помню.

- А мы потом несколько раз встречались... Он нам кое-какие документы и справки на немецкий переводил. Он мне и сказал: "А ты знаешь, кто завтра прилетает?" Я говорю: "Не может быть!" А он говорит: "Точно! Факс получен". И сообщает мне номер вашего рейса и отель, где вы будете жить. Ну, я ему и говорю: "Витя! Ты скажи там в этой фирме, чтобы они свою машину не гоняли на аэродром". Я, дескать, сам встречу. Вот и все...

Отельчик находился на Терезиенштрассе. Он был подешевле и похуже "Розенгартена", в котором я жил в августе, но это был все-таки почти самый центр мюнхенского Швабинга.

Эдик затащил мои чемоданы в крохотную комнатку с узенькой постелью, телефоном и душем, и деловито посмотрел на часы:

- Значит так... Виктор просил передать, что до пяти часов вечера вы свободны. А потом за вами заедут из фирмы, повезут знакомить с режиссером и смотреть уже отснятый материал. Вечером у вас ужин с их начальством. Сейчас ровно десять часов. По-мюнхенски. Так что времени у вас - навалом!

- Эдик! - не выдержал я. - Все-таки ты жуткий сукин сын, Эдик! Почему ты мне не говоришь, что с Нартаем, с Катей, с этими вашими стариками - Наташей и Петером? Здоров ли ваш танк?..

- Я же сказал вам, что все в порядке, - рассмеялся Эдик. - И я вам потом все подробно расскажу. Не торопитесь.

- Но хоть какой-нибудь ответ из Союза пришел?.. Появился ли, наконец, Джефф Келли?.. И вообще, что у вас здесь происходит?! Я слышал, что какие-то подонки - неонацисты, бритоголовое хулиганье, вроде наших "люберов", - громят общежития иностранцев, жгут дома!..

- Ну, вы даете! - чуточку более нервно, чем я ожидал, сказал мне Эдик. - Вам было бы приятно, если бы я ваш сценарий или вашу книжку стал бы читать с конца? А потом кусочек из середины. А уж потом заглянул бы в начало!.. Наверное, вы бы меня послали куда подальше... А мне вы почему-то хотите весь кайф сломать?! Идемте, пожрем где-нибудь. У меня с утра маковой росинки во рту не было. Я вас приглашаю. О'кей?

Мы сидели неподалеку от моего нового отеля, на этой же улице, в почти пустом еврейском ресторанчике "Манон".

Я ел, конечно же, фаршированную рыбу и пил дикой крепости водку "Пейсаховку".

Эдик заказал себе салат и отварную говядину с хреном. Пил только минеральную воду.

- Эдик, - сказал я, прикончив свою "Пейсаховку". - Попроси принести мне еще этой водки. И пусть сразу тащат двойную порцию.

Эдик обеспокоенно посмотрел на меня:

- Успеете оклематься до вечера?

- Во сколько, ты сказал, они приедут за мной?

- В пять.

- Наверное, успею.

- Вы перевели часы?

- Да.

- Ну, смотрите... - и Эдик заказал мне еще "доппель-водку".

По нашим понятиям, этот "доппель" был смехотворен и, отхлебнув сразу половину, я сказал Эдику:

- Давай дальше.

- А дальше... - продолжил Эдик, - возвращаемся мы как-то поздно вечером, часам к двенадцати, с Мариенплац в "Китцингер-хоф", а нас встречают Наташа с Петером. Не спят! Обычно они в это время уже пятый сон видят. Встают-то в пять утра... А тут - не спят. И оба какие-то смурные. И Петер - трезвый, как стеклышко!

- Эдик, - говорит мне Наташа. - Тут к тебе недавно приезжали два твоих друга.

- На девятьсот сорок четвертом "порше", - мрачно так добавляет Петер.

- Белого цвета...

А "порш" - это один из самых дорогих автомобилей здесь. Тысяч на полтораста марок... Тем более девятьсот сорок четвертый!

- И оставили тебе это письмо, - говорит Наташа и протягивает мне сложенный вчетверо листок без конверта.

Я разворачиваю этот листок и читаю: "Не забывай друзей, Эдик!" И подпись - "Саня и Яцек".

- Один из них, такой лысый с круглым лицом, хорошо разговаривает по-немецки. Но с каким-то восточным акцентом. Как поляк, - говорит Наташа.

- Он и есть поляк, - говорю. - А второй?

- А второй только смеялся и говорил с поляком по-русски.

Мои - Катька с Нартайчиком - стоят, ни гу-гу. Они уже все просекли, кто это к нам приезжал, и теперь стоят и молчат в тряпочку. Катька у нас уже в курсе была... Мы друг с другом никогда не темним. Ну, я улыбаюсь, вроде - все прекрасно, и спрашиваю:

- Наташа, а ты хоть немного поняла, что тот говорил по-русски?

- Почему "немного"? - обиделась Наташа. - Я теперь все понимаю. Он сказал: "Эдик получит это письмо - очень обрадуется!" Ты, действительно, рад, Эдик?

- Я просто в восторге, - отвечаю.

- Не похоже, - говорит Петер и уходит спать.

Тут Наташа, которая понимает все буквально, поджимает губки, как всегда, когда ей что-то не по душе, и говорит:

- А мне они не понравились. - И со значением добавляет: - И Петеру тоже! У них были лживые глаза.

Она так и сказала - "лживые глаза". И вслед за Петером отправляется спать.

А мы остаемся втроем. И идем в сарай, в мою комнатку ужинать. Как говорится, "у нас с собой было".

Вскипятив воду в электрическом чайнике, сотворили себе чайку. Катька бутербродов наделала. Сидим, ужинаем.

Тут же письмецо это лежит, в одну строчечку.

- Это те самые? - спрашивает Катька.

- Они, родимые... - говорю.

Нартай молчит, чай прихлебывает. Выискал какую-то щербинку на столе и так внимательно ее разглядывает.

- Может быть, рассказать все Клаусу? - спрашивает Катя. - Он все-таки полицейский. Пусть они примут какие-то меры...