ранее шахтерский поселок Майн-Сити превратился в лагерь принудительного
труда. Сцены за колючей проволокой, подобные той, которую мы с Толькой
наблюдали в горах, стали обычными. Полицейская регламентация усиливалась с
каждым годом. Ни построить дома, ни открыть мастерской, ни продать на
базаре ненужный металлический лом стало невозможным без разрешения
полиции. Даже прогулка за город, невинный пикник в лесу требовали
специальной полицейской визы. Видимо, государство, напуганное движением
"диких", явившимся первым откликом на стремление человека к свободе,
боялось потери каждой пары рабочих рук. А число "диких" росло: отважные
смельчаки один за другим уходили в лес, готовые защищать свою робинзонаду
любыми средствами. У меня даже возник спор по этому поводу с Мартином. Он
сравнивал "диких" с последователями Генри Торо, американского
философа-утописта, я же решительно причислял их к руссоистам. Зернов нас
помирил, объявив, что корни одни и те же: при отсутствии марксистской
теоретической базы социальный протест мог принять любые формы, характерные
для мелкобуржуазного мышления - от террористических актов до руссоистской
утопии.
допущением, и выяснилось это уже к вечеру, когда Стил, запершись у себя в
комнате, тщательно изучил все шестнадцать страниц парижской газеты. После
отца ее проштудировал Джемс, и за ужином оба учинили нам форменный допрос
с пристрастием. Отвечали все понемногу, стараясь, так сказать,
распределять вопросы по специальности. Мне пришлось объяснить, что такое
"продюсер", "широкоформатный экран" и розыгрыш футбольного Кубка кубков;
Толька пополнил словарь хозяев терминами, вроде "тайфун" и "цунами",
Мартину достался рассказ о баллистических ракетах и полетах со
сверхзвуковой скоростью, а Зернов с осведомленностью энциклопедического
словаря удовлетворял любое проявление хозяйского любопытства. Оно было
несколько различно у сына и отца: первого интересовали преимущественно
спорт и техника, второго - политические и бытовые аспекты жизни.
Октябрьской революции в России.
знаю, но что-то, во всяком случае, понял, потому что, переглянувшись с
Джемсом, словно спрашивая его, говорить или не говорить, медленно, но
решительно произнес:
теперь почему. Люди, сохранившие память, об этом, не согнули спины. Они не
ушли в лес, как "дикие", они живут и работают в Городе. В подполье,
конечно, - прибавил он.
объяснений он не потребовал. Только спросил, как будто мимоходом,
случайно:
и нам, если возникнет такая необходимость. Что вы имели в виду?
спросил Зернов.
так же твердо и лаконично:
вернемся через два-три дня. Пароль и явку получите.
время. Видимо, "облака" предусмотрели и это. Я приуныл, Дьячук тоже, даже
Зернов - или мне это только казалось - стал чуточку более подтянутым, и
только в серых глазах Мартина ничего не отражалось, кроме любопытства, -
крепкий на душу был этот Мартин. Но заметил ли или не заметил нашего
настроения Стил, не могу судить - мы почти тотчас же расстались и сидели у
себя в мезонине на волчьих шкурах. Сидели и молчали. Даже не ностальгия, а
просто боль, физическая боль сверлила сердце. Неужели мы не вернемся,
совсем не вернемся? Для Земли, для родных, для любимых мы уже умерли.
Растаяли в багровом тумане, как двойники. А кто знает об этом? Никто.
Может быть, догадываются, может быть, надеются. Ирина, конечно, - она же
помнит "Омон". И знает, чем это может окончиться: шрам до сих пор
пересекает мне горло. А вдруг мы совсем в другом времени, не параллельном,
а перекрестном? Там, предположим, время движется по прямой, а здесь по
спирали, ее пересекающей, и витки спирали завиваются так близко друг к
другу, что точки пересечения лежат почти рядом. Мы пройдем несколько
колец, а вернемся почти в ту же точку, проживем здесь недели, месяцы,
годы, а вернемся в ту же минуту. Фантастика? А Сен-Дизье не фантастика? У
такой чертовщины, как "облака", все возможно.
по-русски:
иронической репликой:
А голубые протуберанцы в Гренландии? А все, что мы с вами видели?
Особый талант. Жаль, что он не физик, - сказал Зернов. - Миллионы людей.
Толя, способны предполагать всякое, но лишь немногие - невозможное, и
только единицы угадывают в нем истинное. Не принадлежит ли Анохин к таким
единицам? Не красней, Юра, я говорю чисто риторически. А время - вещь до
сих пор непонятная. Кант утверждал его иллюзорность, Лобачевский -
несимметричность, Ченслер выдвинул гипотезу о ветвящемся времени, а Ленокс
предположил его спиралевидность. Юра, наверное, не знает последних
новаций, но разве его догадка менее допустима? По крайней мере, она
вселяет надежду, а надежда - это уже половина успеха. Так что, друзья,
отставить ностальгию, расслабиться, как говорят спортсмены, хотя бы до
возвращения Стила.
учились метать нож и стрелять из лука, играли в мартиновский покер с
картами-идеями и картами-силлогизмами и обедали чаще всего в одиночестве -
Люк пропадал где-то в лесу, - обслуживаемые неулыбчивой, аскетической
Лиззи, которую грозился расшевелить Мартин и кое-чего достиг: по крайней
мере, она начала улыбаться только ему. Это курортное бездумье продолжалось
до тех пор, пока к вечеру третьего дня не появился Стил, чуточку
изменившийся - открывший или нашедший что-то очень для себя важное.
Пароль: "Нужны четыре отдельных фото и одно общее". На вопрос-реплику
"Подумайте, это недешево" следует ответить: "Деньги еще не самое главное".
Запомните? Пропуска для вас приготовлены, а до первой полицейской заставы
проводит вас Джемс.
12. ВТОРОЙ КОСТЕР
за время пребывания на этой земле. На сей раз вблизи не протекала река, а
пролегала дорога, широкая, пыльная, изрезанная рытвинами и колеями
проселочная дорога. По бокам шли вырубленные просеки, уже отвоеванные у
человека подлеском. Розовые кусты торчали повсюду, как под Москвой
репейник. Проплешины лужаек между ними подступали к самой дороге.
дымить, чтобы обратить внимание кучера возвращавшегося в Город омнибуса.
Такие омнибусы ходили здесь два раза в день, забирая по дороге вышедших на
прогулку или уже спешащих домой пешеходов. Наши порванные в лесу рубашки
были тщательно зачинены Лиззи, а куртками и пиджаками, у кого их не было,
снабдил Стил. Он же разработал и план нашего снаряжения. В рюкзаках у нас,
кстати мало чем отличавшихся от московских рыбалочных, лежали консервы с
американскими этикетками, бутылки с сидром и кока-колой: "облака",
конечно, не могли не подметить ее земной популярности, да и сидр этот вы
могли найти в любом парижском бистро. Выпитые бутылки мы не выбрасывали, а
бережно возвращали в мешки. Туда же были засунуты и шкурки, снятые с
убитых накануне нашего отъезда лисиц, - по штуке на каждого. Все точно
соответствовало плану: консервы свидетельствовали о том, что мы не
занимались охотой и не варили запрещенной ухи. Пустые бутылки, которые
можно было продать на городской толкучке, подтверждали то, что мы - жители
Города, возвращаемся в Город и не знаемся с врагами Города - "дикими". А
на убитых лисиц имелась специальная лицензия полиции американского сектора
с соответствующей визой французского: каждому из пяти перечисленных лиц
разрешалось провезти по одной шкурке. Каждый из этих перечисленных лиц
имел, кроме того, пропуск на выезд и возвращение в Город. "Пропуска
настоящие, - заметил, прощаясь, Стил, - но вряд ли они понадобятся. У
возвращенцев их обычно не проверяют. Содержимое рюкзаков в порядке,
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Володихин Дмитрий
Семенова Мария
Свержин Владимир
Корнев Павел