Чтение 15–й страницы книги ~Заповедник для академиков~

Оказывается, если человека обрить, а потом дать обрасти щетиной, если
его малость поморить голодом, затем натянуть на него грязный ватник и рваный
треух или кепку - он становится, как правило, непривлекательным и неумным. В
том сила ватника и лагерной стрижки, что любой лейтенант охраны искренне
считает себя умнее, добрее и лучше, чем заключенный, имеющий гражданское
звание академика или писателя-сказочника.

- Я не шучу, я на самом деле хотела вам помочь.

- Я все сделал. Уходите, пожалуйста.

- А если бы на мне тоже был такой ватник? - спросила Лидочка.

- В том-то и беда, - сказал аспирант, - что вы смогли остаться
человеком, а я сдался. Я всегда им сдаюсь. Мне так хочется быть свободным,
что я всегда им сдаюсь. Вы даже не представляете, что они со мной делают!

Он готов был заплакать и потому повернулся и быстро пошел прочь, в
чащу, не разбирая дороги. Он волочил за собой грабли, и они подпрыгивали
зубьями вверх.

Лидочка вернулась в дом, разделась под стеклянным взором медведя,
прошла сквозь лабиринт, образованный раскрытыми и оставленными сушиться
зонтами, к биллиардной. Там все шла партия. На диване, на котором умер
философ Соловьев, сидели три похожих друг на друга розовощеких научных
сотрудника в толстовках, которые они, видно, специально взяли в "Узкое",
чтобы донашивать. Если они и знали о кончине философа, то не спешили
последовать его примеру.

Лидочка прошла дальше в библиотеку. Она была невелика, но высока, и с
верхних полок застекленных шкафов никто никогда книг не брал. Рыхлая скучная
библиотекарша лениво вязала в мягком кресле. За столиками сидел старичок,
который вел пальцем по передовице в "Известиях", и молодая женщина с круглым
лицом короткими пальцами листала модный журнал двухлетней давности и
вздыхала, вглядываясь в рисунки.

Лида подошла к полке с подшивками журналов "Вокруг света" и "Всемирный
турист". Эти журналы и им подобные, недостаточно идейные издания, были уж
два года как закрыты, и их постепенно извлекали из библиотек и сжигали. Но
до Узкого, видно, еще не добрались.

Лидочка взяла подшивку "Всемирного следопыта"- это тридцатый год,
отнесла ее к столику и как только раскрыла - обнаружила, что отлично помнит
все, что там было напечатано. Тут раздался гонг на обед, и Лидочка не стала
испытывать судьбу - она уселась еа стол одной из первых.

Есть не хотелось. Здесь кормили куда лучше, чем в городе в институтской
столовке или диетической столовой на Мясницкой. Марта говорила, что
подсобное хозяйство еще тикает, поставляет ученым то поросенка, то яички. Но
жители Узкого сильно воруют - идет война между директором санатория и
прислугой.

Не дождавшись третьего, Лида поднялась и пошла прочь. В дверях она
встретила Марту, за которой топал Максим Исаевич.

- Лидуша, ты куда пропала? - спросила Марта.

Лида хотела было ответить, но мужская рука легла ей на плечо.

- Ты что не доела казенных котлет? - спросил Шавло. - Желания нет или
мяса в них нет? Это я сам сочинил только сейчас и поспешил догнать тебя и
сообщить.

- Это замечательные стихи, лучшие в мире стихи, - сказала Лидочка.

- Вы курите? - спросил Матя.

- Нет, но вы курите, курите, я не возражаю.

- Пошли в биллиардную?

В биллиардной было пусто. Они сели на черный диван, и Лиде было неловко
перед покойным философом - как будто бы они подвинули его, беспомощного, к
стенке.

- Вы знаете, - сказала Лидочка, - что на этом диване умер философ
Соловьев?

- Который был другом хозяина дома, который с другими был тоже
знакомый... Вы любите детские стихи? Я люблю детские стихи!

- Вы очень веселый. Что случилось? - спросила Лнда.

- Голова работает, работает, - сказал Матя, - а потом в ней - щелк - и
есть идея! Мы с Александрийским разговаривали. Он меня замучил - зануда
отечественной физики. Если бы он не был таким занудой, из него получился бы
второй Резерфорд,

- Или маэстро Ферми?

- Нет, маэстро Ферми - любимец богов. Это выше, чем талант.

- Вы его уважаете?

- Я его обожаю. Я расставался с ним, как с недолюбленной девушкой.

- А почему вы уехали?

- Потому что кончился срок моей командировки и для меня оставался лишь
один выход - вернуться домой.

- Или?

Сигареты Мати испускали иностранный аромат. Приятно было нюхать их дым.

- Или изменить родине, - сказал Матя,-что для меня исключено. Да не
улыбайтесь, это не от страха. Я вообще не такой трус, как вам кажется.

- А мне не кажется.

- Тем более. Передо мной стояла дилемма - либо возвращаться домой,
чтобы Алмазов или Ягода не решили, что мне приятней жить в обществе
Муссолини, и не приняли бы мер, или же покорно вернуться сюда и снова стать
одним из научных работников, имеющих право выезжать на научные конференции в
Бухарест или Ригу... Пока кто-то из твоих коллег не сообщит, что ты во сне
видел Троцкого...

В биллиардную вошел Алмазов, уселся на высокую скамеечку - между ними
был зеленый, очень пустой стол. Алмазов сидел на голову выше.

- А что ему оставалось? - спросил Алмазов, глядя на Лидочку.

- Он мог уехать в Англию, - сказала Лидочка.

- У него в Москве старая мама и сестра, страдающая последствиями
менингита, - сказал Алмазов обыкновенно.

Он тоже закурил, у него были папиросы "Казбек", и запах от них был
неприятным.

Матя не обиделся на то, что Алмазов подслушивает и выдает его семейные
тайны. Он вообще был добродушно настроен и, как большой, красивый,
талантливый и даже избалованный жизнью человек, обижался куда труднее, чем
люди несчастные и маленькие. В нем была снисходительность к чужим слабостям.

- Подслушивать плохо, Алмазов, - сказал Матя. - Я уединился с
прекрасной дамой не для того, чгобы слушать ваши угрозы.

- А куда вы от меня денетесь, - усмехнулся Алмазов. - Кстати, доктор
Шавло, сбрейте фашистские усы. Предупреждаю, это для вас плохо кончится.

- Потому и не сбриваю.

- Вы любите Гитлера?

- Не выношу. Но лучше Гитлер, чем некоторые Другие.

- Не рискуйте, Шавло.

- Гитлер - борец за права рабочего класса. Вы не читали его работ,
комиссар. Не сегодня-завтра мы найдем с ним общий язык!

- Немецкие рабочие во главе с товарищем Тельманом не покладая рук
борются с призраком фашистской диктатуры. Фашизм не пройдет!

Лидочка вдруг поняла, что Алмазов не такой умный, как кажется сначала.
Что она и другие люди награждают его умом, потому что видят в нем не
человека, а представителя страшной организаций, а значит, и частицу ума этой
организации. И вот когда Алмазов говорит как часть организации, его надо
слушать и бояться, но если он вдруг начинает говорить от себя, значит,
говорит еще один человек, который боится. И значит, уже не очень умный.

- Все, - сказал Матя, разводя руками, - вы меня убедили, Ян Янович, я
готов занять место в одном ряду с товарищем Тельманом и Розой Люксембург.

- Ее убили, - сказал Алмазов.

- Ай, ай, ай, - сказал Матя. - Вы?

- Нет, фашисты... - Алмазов улыбнулся по-мальчишески, взял себя в руки.
- Ладно, вы меня поймали, Шавло. Но это случайность, которая только
подтверждает общую закономерность. Все равно вы сдадитесь.

- Ни в коем случае. А на что вы претендуете?

Алмазов рассмеялся. Подмигнул Лиде и сказал:

- Вы уступите мне девушку.

- Никогда!

- Не зарекайтесь, Шавло.

- А меня кто-нибудь спросил? - вмешалась в разговор Лидочка.

- А тебя, голубушка, и не спрашивают. Ты комсомолка и должна
подчиняться дисциплине.

- Даже если бы вы не были таким противным, - сказала Лидочка, отважная
в тот момент отвагой кролика, который прижался к человеку и потому может
скалиться на волка, - я бы все равно на вас не поглядела, потому что вы
предатель.

- Я?

- Вот именно. Вчера вечером вы умудрились бросить меня на дороге вместе
с больным человеком. Где же была ваша галантность?

- Лидочка, вы неправы, - вмешался Матя. - Вы были плохо одеты и
непричесаны. Как же нашему другу было разглядеть за этим вашу красоту?

- Вы выходите за рамки! - громко сказал Алмазов и поднялся. Он быстро
вышел, преувеличенно стуча сапогами, а Матя сказал ему вслед:

- У нашего оппонента не нашлось достойных аргументов в споре.

Он откинулся на спинку дивана, раскинул руки, так что правая рука
лежала за спиной Лиды.

- Мы оба были неправы, - сказал он. - Мы дали увлечь себя эмоциям.

- Он тоже!

- Для него это не играет роли. Никто, кроме нас, не видел его лица и не
слушал его оговорок. А если вы захотите напомнить... вам же хуже.

- Вы в самом деле обеспокоены? - спросила Лида.

- Да. Всерьез. - Матя посмотрел на приоткрытую дверь.

- Закрыть? - спросила Лида.

- Нет. Я думаю, он не подслушивает... Черт побери, я не хотел бы, чтобы
мое дело сорвалось.