была отрезана веревочкой, на которой, чтобы посетители не налетели на нее,
были развешаны зеленые бумажки, словно для волков-дальтоников. На полу
стояло несколько греческих ваз. Рядом сидел Пашка Дубов с кипой ведомостей
на коленях. Пашка сильно постарел, раздался, по в общем изменился мало.
Иван сказал:
поселений Причерноморья. В стекле отразилось удивленное лицо Дубова -
усики и острый носик. Хотя тогда усики еще только пробивались. Дубов
говорил, что настоящий археолог не должен бриться - это экономия усилий и
времени. Усики у него уже пробивались, а бороды еще не было. Они сидели на
берегу Волхова, недалеко от моста. Был прохладный серебряный летний вечер.
Давно ушедшее солнце умудрилось еще подсвечивать купола Софии. Сергей
тогда сказал Пашке, что таких вот, как он, и бросали с моста в Волхов,
устанавливая торжество новгородской демократии. Пашке хотелось скорее
отрастить усы и бороду, потому что он был смертельно влюблен в аспирантку
Нильскую. Разница между ними была необ(r)ятная - минимум шесть лет. К тому
же Нильская сохла по Коле Ванину, который был талантлив, как Шлиман. Потом
пришел сам Коля Ванин и сказал, что береста, которую нашли утром, пустая.
Без надписи. Пашка смотрел на мост и, видно было, хотел сбросить
талантливого соперника в Волхов. А Коля не подозревал об угрожавшей ему
участи и рассказывал, что печать Данилы Матвеевича надо датировать самым
началом пятнадцатого века. Сергей глядел на молодого Шлимана влюбленными
глазами. Он разделял чувства аспирантки Нильской. Коля Ванин разговаривал
со школьниками, приехавшими на каникулы в новгородскую экспедицию, точно
так же, как с академиками. Ему важны были единомышленники и умные люди.
Должность - дело наживное.
три десятка лет с тех пор, как они сидели на берегу Волхова. Коля Ванин
теперь член-корр. Грамот, которые в те годы только начали находить,
набралось уже несколько сотен, а пожилой Пашка Дубов, оказывается,
работает в Историческом музее и считает черепки.
Просто молодого человека, забредшего сюда в пасмурный день?
он всегда так улыбался.
молодости.
гардеробе ботинки, ему было неловко, что он вел себя, как мальчишка.
Совсем как мальчишка.
удивился и обрадовался.
Молодец вымахал. Что беспокоит?
будущий академик. Ржевскому неловко было спросить, зачем Иван пришел. Он
делал вид, что Иван здесь днюет и ночует.
стесняясь постороннего. Впрочем, какой он посторонний?
ботинки, связки журналов. Иван бросал их на пол.
с пустыми руками. И лимит на японскую аппаратуру. Ведь нуждаетесь, а?
шесть назад, когда был ремонт. Спрятал подальше, чтобы не вспоминать. Иван
вытащил сборник по дендрохронологии в белой бумажной обложке. Срезы
стволов, из которых сложены новгородские мостовые, были прорисованы тонко
и точно.
экземпляре. Не морщитесь. Экземпляр - это не оскорбление. Правда, молодой
человек?
больше не дадут. Сначала года три помучают комиссиями.
коллекция. Ящик поддался со скрипом. Он был тяжелый. Иван с трудом спустил
его на пол. Сел рядом и вынимал оттуда завернутые в белую бумагу черепки и
кремни. Читал округло написанные данные - где, когда найдено.
собирается в историки. Я отговариваю. Прошлого не существует, пока мы не
устроили настоящее.
Внимательно разглядывал Ивана, кидал быстрые взгляды на Ржевского, потом
снова на его сына.
обязательно уговорю заняться чем-нибудь еще.
право навязывать своему сыну перспективу еще пятьдесят лет делать то, что
он мысленно проделал со мной вместе? Не обращайте внимания, я шучу. У меня
тоже бывают сомнения.
уменьшилась?
это ты вспомнил о детских увлечениях?
страшно комаров боялся.
следующий пакетик. Он еще никогда не ощущал такого сладостного узнавания.
Даже в желудке что-то сжималось от радости, что он сейчас встретится со
старым знакомым. Конечно же, валик от амфоры. Из Крыма.
заниматься тем же. И ты должен меня понимать лучше любого другого.
проверяет что-то по ведомостям.
Потом сложи все это обратно.
как туманно выразились ветеринары. В последние недели он отказывался от
пищи, устраивал беспричинные истерики, бросался на решетку, словно хотел
пробиться к своему отцу и растерзать его. Джон огрызался, сердился, но
тоже был подавлен, словно знал, что Льву не жить на свете.
подопытные животные погибали и раньше. Плохо было, что ни один из медиков
не смог определить причину смерти.
Джон обезумел, рвался к мертвому сыну. Тело Льва унесли. Всю ночь Джон не
спал. Гурина не выходила из вивария, но под утро задремала. Джон
умудрился, не разбудив ее, выломать замок и сбежать из института. В
поисках своего сына он добрался чуть ли не до центра Москвы - время было
раннее и машин мало. Но в начале Волгоградского проспекта его сшиб
троллейбус. Насмерть. Водитель даже не успел понять, что случилось, увидел
только, что кто-то попал под колеса. И решил, что сбил человека. Когда
остановил машину и увидел, что это обезьяна, он почувствовал такое
облегчение, что ноги отказали, и он сел прямо на асфальт.