Чтение 15–й страницы книги ~Если смерть проснется~

Войчемир задумался. Бунтовали обычно против властей, от богов поставленных. А вот чтобы за "человеческие права", слыхать еще не доводилось. Мелькнула мысль попросту сломать ворота, пока бунтовщики город не спалили, но Войча решил подойти с другой стороны:

- Эй, товаряк! А у меня эти права имеются, или как?

- Кубыть имеются, - согласился служивый.

- Ну так имею я право в родной город въехать?

- Ишь, - возмутился стражник. - Права ему! Я тоже право имею серебро за службу получать. А уже полгода не плачено!

Ах вот оно что! Войча отвязал от пояса кошель.

- А ты, товаряк, виру берешь?

- А за шо? - заинтересовался служивый. - Чаво это ты свершил?

- А за подкуп стражи, - решил Войчемир. - Чтоб в город впустила!

- Грывна! - мгновенно отозвался стражник и начал быстро спускаться с вежи.

Гривна, по-сиверски "грывна", - деньги немалые. В иное время Войча разобрался бы с наглецом, но сейчас требовалось спешить. Впрочем, за "грывну" доблестный страж пропустил в город не только Войчемира, но и его кметов, а заодно - всех селян, уже отчаявшихся попасть в Тустань. Начало Войче понравилось, но предстояло еще разбираться с бунтарями. А после всего пережитого так не хотелось снова воевать, тем более с земляками-сиверами...

Савмата Войчемир почти и не увидел. Запомнилась Червоная площадь возле Кеевых Палат -- шумная, заполненная густой толпой, ряды кметов в блестящих кольчугах, высокий помост, обтянутый дорогой румской тканью. Солнце - Небесный Всадник - в этот день вынырнуло из-за тяжелых осенних туч, чтобы взглянуть на нового владыку Ории. Сварг стоял посреди помоста, рядом с золотоусым идолом Громовика, а Войча подавал ему Венец. Войчемир думал, что корона Кеева и в самом деле Железная, но когда взял Венец в руки, очень удивился. Металл был странным - легким, очень прочным и блестящим, как лучшая сталь. Не железо, не серебро. Загадочный Венец - давняя память о прародине Кеев, откуда привез его Кей Кавад...

За воротами было пусто и тихо. Войча, ожидавший увидеть побоище, еще более встревожился. Ежели не режут, так не иначе уже всех вырезали! Правда, трупы вокруг не валялись, а над крышами не клубился дым. Войчемир приказал ускорить ход, и маленький отряд рысью направился через узкие улочки к центру. Вскоре стали попадаться люди. К удивлению Войчи, никто не волок с собой копий, дубин или тем более "звездочек". Народ держался мирно, а вездесущие мальчишки тут же пустились вприпрыжку за конниками. Оставалось допустить, что стражник у ворот просто пошутил - или нашел неплохой предлог, дабы честно заработать "грывну". Наконец Войчемир, приметив почтенного старца с длинной седой бородой, спешился и, сняв шапку, поинтересовался, чего это в славной Тустани творится. Ответ его обескуражил. Стражник не ошибся - город и вправду бунтовал. Правда, как-то странно, ибо старец советовал поискать бунтарей на Рыбном Торге. В иных местах пока не бунтовали.

Смутно вспомнилось, что Рыбный Торг - большая площадь, где обычно проводились ярмарки. Для верности Войча спросил, отчего это Тустань бунтовать решила. Старец, важно кивнув, ответствовал, что причина имеется. Права защищают - человеческие которые. Войча почесал затылок и понял, что придется все-таки разбираться...

Сварг отправил его к сиверам сразу по возвращении в Кеевы Палаты. Вокруг бегала очумелая челядь, готовясь к торжественному пиру в честь нового Светлого, Челеди удалилась в свои покои надеть новый наряд, а Сварг, крепко обняв брата, коротко бросил: "Уезжай! Сейчас же!".

Они поговорили накануне. Войча не скрыл ничего, рассказывал подробно, основательно. Лицо Сварга вначале покраснело, отчего стали заметны веснушки, а потом стало белеть. Он слушал молча, сцепив пальцы, затем, когда Войчемир закончил, встал и медленно поднял вверх правую руку:

- Ни один суд не оправдает меня, Войчемир! Но подсудимый может дать клятву. И я даю тебе Кееву клятву, что не посылал убийц к братьям - ни к Уладу, ни к Валадару, ни к Рацимиру. Я не посылал Удода к Хальгу. Если ты не поверишь мне, мы скрестим мечи. И пусть нас рассудят боги.

Войча уже открыл рот, чтобы заверить брата что он верит - верит даже без клятвы, но слова застряли в горле. Сварг - не только брат, он - лучший друг. Но отец и дядя тоже дружили...

- Не веришь! - Сварг дернул плечом и устало опустился на скамью. - И я бы не поверил. Поклад, мой старший кмет, нападает со своими - с моими! - людьми на Улада. К бродникам ездил Посвет, к Хальгу - Удод, мои сотники. Лодыжка говорит, что Рацимир не посылал убийц к Валадару... Меня уже называют Убийцей Кеев! И самое страшное - я не понимаю, что происходит! Не понимаю, Войча! Если не веришь... Мы оба Кеи, мы возьмем мечи. Ты дерешься лучше...

И Войча поверил. Может потому, что Сварг не оправдывался, не отрицал, не боялся выйти с мечом на божий суд. А может потому, что верил брату - несмотря ни на что. Кееву клятву зря не дают - потомки Кавада не будут лгать даже ради жизни!

Что-то подобное он и сказал брату. Сварг долго молчал, наконец, улыбнулся:

- Мне верят два человека - Порада и ты. Челеди - и та смотрит в сторону... Завтра ты уедешь, Войча, - в Тустань, к сиверам. Там спокойно, там тебя знают. Сиди тихо, пока я не разберусь. Кто-то хочет убить всех нас - всех, в ком течет Кеева кровь...

Итак, Войча даже не попал на праздничный пир, но особо не горевал. Ему и самому хотелось уехать из шумного Кей-города. Тихая Тустань, мирный уголок, родные места... И вот - приехал! Неужели и здесь придется воевать?

На Рыбном Торге побоища тоже не было. Правда, народу там собралась тьма, но никого не резали, голов не рубили и даже не пороли. Сотни людей сгрудились возле высокого деревянного помоста. Войча протиснулся ближе, ожидая увидеть плаху или зловещее окровавленное колесо, но и на помосте все выглядело чинно. Там стояла дюжина почтенного вида бородачей, одетых в пышные, явно не по погоде, шубы и высокие шапки с красным верхом. Нетрудно было догадаться - дедичи или Кеевы мужи. Они были не под стражей, как можно было опасаться, а совсем наоборот. Старший, бровастый толстяк с окладистой русой бородищей, держал в руке позолоченный топорик и явно находился при исполнении. Остальные имели важный вид и тоже не походили на жертв народного гнева. Итак, до расправы не дошло. Войча облегченно вздохнул и принялся осматриваться.

Толпа шумела, слышался свист, в воздухе мелькали сжатые кулаки. Однако стоило бровастому поднять топорик, как площадь стихла. Толстяк удовлетворенно откашлялся и грозно произнес:

-- Толковать будет...

Далее следовало имя, но его Войчемир не расслышал. По толпе прошел шорох, но затем все вновь стихло. На помост взобрался худой челове-чишка в драном зипуне. Старую шапку челове-чишка держал в руках, бороденку имел редкую, всклокоченную. Поклонившись на все четыре стороны, он выкрикнул: "Товаряки! Сограждане!", после чего принялся о чем-то вещать. Понять было трудно - говорил человечишка на дикой смеси сполотского с сиверским.

Войча вспомнил: такие собрания в Тустани звались "толковищами". Дело было обычным. Натол-ковищах выбирали городского тысяцкого, утверждали расходы, проверяли, не ворует ли скарбник. Иногда и просто собирались - потолковать. Отец, Кей Жихослав, часто посмеивался, говоря, что сиверы способны заболтать кого угодно.

Итак, бунта пока не было. Правда, приглядевшись, Войча заметил, что помост окружает не стража, а полсотни молодых людей в одинаковых плащах, причем все - с белыми повязками на головах. Выглядели парни мрачно, а некоторые явно нуждались то ли в знахаре, то ли просто в хорошем обеде. Не удержавшись, Войчемир поинтересовался у соседа, и тот охотно сообщил, что это унсы, которые и заварили все эту кашу.

С трудом вспомнилось, что "унсы" по-сиверски то ли "бойцы", то ли "голодранцы". Кашей же явно не пахло. Сосед охотно подтвердил - изможденный вид парней вполне объясним. Унсы голодают. Не всю жизнь, конечно, но уже пятый день. Причем вполне добровольно и с целью. Целью же самоистязания были все те же "права" - человеческие.

Между тем собравшиеся бурно реагировали на речь, и Войчемир попытался вслушаться. Наконец кое-что стало доходить. Человечишка жаловался, что он, рыбак, исправно, согласно уговору, поставляет городу рыбу, но за эту рыбу ни ему, ни его "товарякам" так и не уплатили. Ни в этом месяце не уплатили, ни в прошлом. В позапрошлом, впрочем, тоже.

Площадь отвечала воплями, среди которых чаще всего слышалось "Долой!" и "Ганьба!". Войча не очень понимал, что такое "ганьба", но мысленно согласился, что дела плохи. Стражникам не платят, рыбакам тоже... Да чего же тут творится, в Тустани?

После рыбака выступил возчик. Ему тоже не заплатили - причем за полгода. И вновь народ кричал "Долой!" и "Ганьба!", а Войча все удивлялся, куда смотрят Кеевы мужи. Должен же в городе быть тысяцкий!

Тысяцкий оказался на месте. Им и был бровастый. Звался он Курило. Выслушав возчика, тысяцкий успокоил толпу взмахом топорика и принялся обстоятельно пояснять, что год выдался трудный, торговля с Савматом плоха, а потому с серебром придется подождать. Месяц, может, два. В крайнем случае, три. Или четыре.

На это площадь ответила дружным: "Ганьба!", причем посыпались вопросы о новом доме тысяцкого, о его же новой конюшне и о загородном зимовнике, который купил его сын. Войча покрутил головой и решил, что и вправду - ганьба!

Между тем у помоста что-то изменилось. Растолкав толстяков в шубах, вперед вылез высокий парень с белой повязкой на голове. На его лице, как заметил Войча, было что-то явно не так. Вроде, все на месте - глаза, большой нос, ввалившиеся щеки, усы... Нет, не усы! Ус! Один, зато длинный, спускающийся ниже подбородка.

Одноусый долго спорил с Курилой, наконец тот неохотно объявил, что "толковать" будет Кулебяка. Площадь замерла. Одноусый резко выбросил руку вперед и что есть силы завопил:

- Товаряки! Ганьба!

- Ганьба! - недружно ответила площадь.

- А почему ганьба? - вопросил одноусый и сам же ответил:

- А потому, шо правов человеческих нет! Ганьба!

Войча решил, что Кулебяке тоже не плочено, но вышло иначе. Одноусый сразу же заявил, что "хозяйственный вопрос" важен, но никак не является основным. Да и не решить его при Нынешней власти, потому как тысяцкий - ганьба, скарбник - тоже ганьба, и все Кеевы Мужи ничуть не лучше. А посему начать нужно с вопросов главных, связанных аккурат с этими самыми правами.

Как выяснилось, первое человеческое право состоит в свободе ношения усов. Войче показалось, что он ослышался. Оказалось, нет, все верно. Тысяцкий с недавнего времени запретил отращивать длинные усы, считая их прямым вызовом власти. В ответ "унсы" поголовно принялись усы отращивать, но стражники бдили. Несколько "унсов" были изловлены и побриты. В ответ и началась голодовка.

Далее одноусый Кулебяка перешел к самому главному. Он обвинил пришельцев-сполотов и их прислужников в том, что народу не дают говорить на родном сиверском наречии. Услыхав такое, Войча лишь заморгал. Насколько он помнил, сиверы, особенно в городах, давно говорили по-сполотски, а наречие предков сохранилось лишь по глухим селам, да и то не везде.

Кулебяка явно считал иначе. Он заявил, что народу - великому сиверскому народу - затыкают рот. Далее он, от имени все того же народа и его лучших сынов - "унсов", потребовал обязательного говорения исключительно по-сиверски, причем не только на толковище и торге, но и во всех прочих местах. Сказано это было, впрочем, на хорошем сполотском, почти без "шо" и "кубыть".

Площадь ответила глухим гулом. Послышались недружные голоса, тоже на сполотском, в поддержку данного мнения. Большинство, однако, переглядывалось не без некоторого смущения. Кулебяка же, вновь возопив "Ганьба!", потребовал выполнения еще одного требования - права всюду распевать племенную песнь "Еще живы мы, сиверы!". Как догадался Войча, песню тоже запретили - вместе с усами. Пока же этого нет, "унсы" намерены голодать и дальше - до полной победы.

Курило, слушая одноусого, морщился, но не перебивал. Когда тот закончил, в последний раз прокричав "Ганьба", он важно заявил, что "вопрос" требует согласования, а посему толковище соберется через неделю. Войчемир подумал, что за неделю голодающие в Ирий отправиться могут, но народ не спорил. Постепенно все стали расходиться, и вскоре возле опустевшего возвышения остались лишь парни в белых повязках. Войча вначале хотел догнать Курило, удалившегося вместе с прочими Кеевыми мужами, но потом передумал и подошел к помосту.

- Здорово, товаряки! - молвил он, сочувственно глядя на худых, словно щепки, "унсов".

- Кубыть, здорово! - ответили ему. Парни с некоторым подозрением глядели на Войчу. Его богатая шапка, военный плащ с золотой фибулой и огрские сапоги явно смущали "унсов".

- Старший кто? - осведомился Войча, дав время полюбоваться собой.

- Кубыть я, - вперед вышел все тот же Кулебяка.

- Второй ус где? - строго спросил Войчемир, но парень не смутился:

- Сбрил! Из протеста. Раз моих товаряков побрили...

- Ясно! Кто среди Кеевых мужей главный вор?

- Манойло-скарбник, - ответил кто-то. - Да и Курило не лучше.

- Серебро найти поможете?

Парни начали переглядываться. Кулебяка, подумав, сказал, что помочь можно, да только к Куриле не подступиться. Стража, хотя ей тоже не платят, бдит. И не просто бдит, а может древком копья навернуть. Их, "унсов", наворачивали, причем неоднократно.

- Ладно, - заметил Войча. - Ежели так, то слушайте меня. Завтра в наместнический дворец подойдете. Поможете с серебром разобраться, да выплатить, что должно, всем усы разрешу. Хоть по пояс отращивайте!

- А ты кто таков будешь? - вопросил Кулебяка, но Войчемира трудно было сбить с толку:

- А у меня двести латников. Конных! Довод подействовал мгновенно. Все почтительно замолчали, но одноусый все же не сдавался:

- Мы, унсы, за свободу! Власть Кеев не обеспечивает человеческих прав! Мы будем бороться!

Войча задумался. Конечно, пусть борются, да только жалко - с голоду опухнут.

- Тогда вам свой Кей нужен, - решил он. - Который бы из Тустани был. Здешний! Чтоб порядок навел.

- Правильно, товаряк! - обрадовался одноусый. - Я это всегда, кубыть, говорил! Сиверам нужен свой Кей! Наш!

- Вот я и есть - ваш, - удовлетворенно заметил Войча. - Здесь родился, в Тустани. Так что, первым делом завтра во дворец приходите... Нет, первым делом поужинайте. Только много есть не надо, с непривычки плохо будет...

- Эй-эй! - Кулебяка протестующе поднял руку. - А как же наречие?

- А так! - оборвал Войчемир. - Завтра повелю всем говорить только по-сиверски. А кто по-сполотски слово молвит, тому для начала - плетей, второй раз - уши резать, а в третий - на кол!

- Ух ты! - восхитился кто-то. "Унсы" окружили Войчу.

- Вот это да! Вот это, кубыть, правильно! Давно пора!

Один Кулебяка казался несколько смущенным:

- Оно, кубыть, и верно, - осторожно начал он. - Да только народ, он того... Этого...

- Чего это, того? - Войчемир грозно насупил брови. - Первое дело - права! Человеческие которые! Иначе ганьба, товаряки, выходит! Так что на кол - и вся недолга!

- Так ведь народ, - вновь вздохнул Кулебяка. - Отучили его от родного наречия. Вновь учить придется...

Войчемир задумался:

- Ну, тогда пущай учат. Дам на то десять лет.

- Двадцать, - быстро вставил одноусый.

- А уж потом - точно на кол! На том и порешили. Войча понял, что дело пошло. Между тем Кулебяка о чем-то тихо переговорил с "унсами", после чего обратился к Войче-миру:

- Значит ты, товаряк, Кеем быть хочешь?

- А я и есть Кей, - развеселился Войча. - Войчемир я, Жихославов сын! "Унсы" переглянулись.

- Скажешь! - недоверчиво заметил кто-то. - Старого Жихослава? Еще скажи, что ты сын Кея Кавада!

Сравнение понравилось, хотя Войча, помнивший батю совсем молодым, не понимал, отчего его зовут старым. Но, подумав, сообразил - четверть века прошло. Для этих парней - что Жихослав, что Кавад - все древность.

- Жихославу я сын, - терпеливо повторил он. - А Кею Каваду - тридцать второй потомок. А теперь, товаряки, спойте-ка эту вашу... Как ее?

- Племенную песнь, - подсказал кто-то.

- Во-во! Раз уж всем права...

Предложение понравилось. "Унсы" быстро переговорили между собой, затем Кулебяка сказал:

"И - раз!", после чего начал:

Еще живы мы, сиверы, И слава, и воля...

Остальные подхватили, но тут вышла заминка. Пришлось вновь совещаться, после чего одноусый повторил "И - раз!" и запел с самого начала:

Еще живы мы, сиверы,

И слава, и воля!

Еще, братцы, нам по силам

Воевать за долю! .

Все враги народа сгинут...

На этом снова пришлось остановиться. Никто не помнил, как петь дальше. Что-то с врагами должно было случиться, но что - не мог припомнить даже одноусый. А уж остальные слова были забыты, как пояснили Войчемиру, еще сто лет назад.

Войча вновь грозно нахмурился, после чего, заявив, что подобную "ганьбу" терпеть не намерен, отмел все возражения и приказал слова узнать, выучить и через неделю спеть племенную песнь на три голоса в его, Войчемира, присутствии. В дальнейшем же ее будут петь в каждой семье по утрам, вечерам, а также перед обедом.

"Унсы", совсем растерявшись, пообещали выполнить все в точности. Дабы окончательно поставить все на свои места, Войча прибавил, что сам выучит сиверский через полгода, после чего намерен разговаривать с "унсами" только на родном наречии. Иначе - "ганьба"!

Честно говоря, Войчемир представлял свое наместничество несколько иначе. Чем занимался батя, он по молодости лет не помнил, в Ольмине же все было просто. Имелась белоглазая есь, которую требовалось рубить под корень, дабы извести вконец. В Тустани есь отсутствовала, зато имелись бунтовщики и не было серебра. Бунтовщики Войчу не пугали, а вот с серебром следовало разобраться всерьез.

Ночью Войчемир показал стражнику большой кулак, открыл ворота и впустил в город своих кметов. После чего можно было занять наместнический дворец и ждать утра. Это оказалось просто, наутро же начались сложности.

Кметы притащили во дворец ополоумевших от неожиданности Курило вместе с Манойло-скарбником. Кеевы мужи пучили глаза, кланялись в пояс, норовили даже пасть в ноги с последующим целованием Войчиных сапог, но на прямой вопрос о серебре отмалчивались или принимались сетовать на неудачный год и застой в торговле. Подоспевший к этому времени Кулебяка предъявил целую груду деревянных бирок, на которых особыми "резами" - черточками - были обозначены доходы за последний год. Но Манойло не растерялся, а послал к себе домой за еще большим количеством таких же бирок, на которых было вырезано нечто совсем противоположное. Спор затянулся, причем с каждой минутой Курило со скарбником чувствовали себя все более уверенно, даже начали намекать, что Кей, человек военный, не должен вмешиваться в дела хозяйственные, в которых ему понимать не дано.

Лучше б им не намекать. Войчемир обиделся, крепко задумался и рассудил, что с деревянными бирками ему не сладить. Зато к месту вспомнилось, что делал Хальг, когда надо было как следует потрясти есь. Белоглазые упорно не хотели платить подати, но на это у Лодыжки имелся свой прием.

Войчемир приказал кметам привести во дворец всех Кеевых мужей вкупе с окрестными дедичами, после чего заявил, что необходимую сумму просит дать ему в долг. Отдавать же он будет в течение года из скарбницы Тустани, о своевременном наполнении которой и должны позаботиться Кеевы мужи. Для желающих как следует подумать над его просьбой Войча обещал приготовить дворцовый подвал, где каждый будет иметь законное право сидеть и размышлять сколь угодно долго. Остальные же могут выложить серебро и ехать с легкой душой домой.

Большинство сдалось сразу. Курило, с которого полагался двойной взнос, заартачился, но Войча предложил осмотреть приготовленный для него уголок подвала - очень уютный и очень сырой, после чего бровастый тут же послал за серебром. Манойло не сдался. Войчу это, однако, не огорчило. Отправив скарбника в подвал, он велел забрать все серебро, имевшееся у того в доме, и переписать доходы с трех его сел на счет города.

Дабы полученное такими трудами серебро не ушло на сторону, Войчемир назначил для выдачи задолженности Курило вместе с Кулебякой, рассудив, что бровастый и одноусый проследят за правильностью всех расходов и не дадут друг другу потачки.

Нечего и говорить, что на следующий день о Войче говорила вся Тустань. Целые толпы приходили к наместническому дворцу, дабы лицезреть своего земляка, имеющего столь крепкую руку. Войчемиру приходилось несколько раз в день выходить на крыльцо и показываться народу. При этом он хмурился, расправлял плечи и упорно молчал, дабы не порушить Кеева достоинства. Впрочем, он скоро убедился, что для практичных сиверов его славное происхождение значило немного. Зато все помнили, что Войча - сын Старого Жихослава, а значит - земляк, а это было куда важнее, чем происхождение от Кея Кавада. Более того, Войча не без смущения заметил, что его скромную личность воспринимают не как наместника Светлого, а как полновластного правителя сиверов, наконец-то обретших "своего" Кея. Подумав, он решил не разубеждать земляков - до поры до времени. Обращались к нему не "Кей", а "товаряк Кей", что вначале тоже смущало, но постепенно стало даже нравиться.

Кулебяку и еще нескольких "унсов" Войча ввел в свой совет, поставив ответственными за человеческие права. При этом было заявлено, что виновные в нарушении упомянутых прав будут биты кнутом с урезанием ноздрей, а в особо тяжелых случаях - попадать прямиком на кол. Правда, ни одного такого злодея в Тустани не нашлось, но подобная строгость всем пришлась по душе. Усы Войча разрешил и даже предписал, а с изучением сиверского наречия решил погодить. Странно, но ни Кулебяка, ни прочие "унсы" ему об этом почему-то не напомнили.

Через неделю дела пошли на лад, и Войча уже начал подумывать о поездке по селам, дабы и там навести порядок, когда гонец принес весть о мятеже в Савмате.

Войчемир молча слушал гонца, стараясь скрыть растерянность. В небольшом зале, где обычно наместник принимал почетных гостей, было темно и пусто. В этот ночной час во дворце не спала только стража, недвижно стоявшая у высоких дверей, и поздние гости, приглашенные Бойчей после того, как его самого разбудили и подняли с постели. Постоянными советниками новый наместник обзавестись не успел, а посему пригласил тех, кого знал - тысяцкого Курилу и, конечно. Кулебяку. И бровастый, и одноусый вначале испугались ночного вызова к грозному Кею, затем слегка успокоились, а потом вновь заволновались. Мятеж в Кей-городе - не шутка! Бунтовать мог далекий Корос-тень, шуметь могла Тустань, но чтобы столица! Такого не помнили даже деды-прадеды.

Гонец, пожилой, смертельно усталый кмет, негромким голосом рассказывал о том, как народ осадил Кеев Детинец, как сотня за сотней войска присоединялись к мятежу, как тысяцкий столицы призвал восстать против Убийцы Кеев, дабы вернуть Железный Венец законному наследнику. Войча прятал глаза. Ему было стыдно, как будто он сам виноват в случившемся. Убийца Кеев! Ему, Войчемиру, Сварг мог поклясться. Но тысячам бунтовщиков не объяснишь. Да и объясняться было невозможно. Из далекого Страж-Города привезли сотника, убившего Валадара, и тот при всем народе поведал, что приказ ему отдали не от имени Рацимира, как говорил он, спасая жизнь, а от имени Сварга. Все одно к одному, не забыли даже о засаде, которую Сварг подготовил для бедняги Войчемира, своего невинного брата.

Когда гонец замолчал, тяжело переводя дыхание, Войчемир жестом отослал его и повернулся к гостям. Те переглянулись.

- Кубыть, пропала зимняя ярмарка... - вздохнул тысяцкий.

- К-какая ярмарка? - поразился Войча.

- Зимняя, на Коляду, - пояснил Курило. - Гости торговые с Савмата, кубыть, и не приедут... И с Коростеня... И с Валина...

- Ганьба! - буркнул Кулебяка, причем было совершенно не ясно, что именно он имеет в виду - мятеж, тысяцкого, ярмарку или всех вместе.

- Постойте! - поразился Войча. - Так веди... Делать чего?

- Кубыть, ограм продадим, - бровастый вновь вздохнул. - Да только огры такой цены не дадут...

- Зато дань в Савмат платить не придется! --оживился Кулебяка. - Потому, пока сполоты дерутся, нам всем - свобода!

- И то! - оживился тысяцкий. - Ежели дань оставить...

Войча, наконец, понял. Для него случившееся - беда, эти же видят совсем другое.

- Так ведь шо? Кубыть, свободными станем! - подтвердил его догадку бровастый. - Это ж сколько серебра у нас останется!

- Ты, товаряк Кей, теперь тоже свободный! - откликнулся Кулебяка. - Потому как сполотам не до нас. Теперь-то мы права защитим... Наречие опять же родное!

То, что одноусый вспомнил о сиверском наречии, говорило о многом. В сполотские дела Тустань не будет вмешиваться. Братан Сварг не найдет тут поддержки.

О Сварге гонец сообщил лишь, что Кей, не желая проливать кровь, увел верные ему войска из Савмата и отошел на полночь, к сиверской границе. Похоже, это слегка обеспокоило присутствующих.

- Войско бы собрать, - осторожно заметил тысяцкий. - Сотен пять, а то и поболе.

- Верно говоришь! - подхватил одноусый, словно не кричал еще совсем недавно Куриле "Ганьба!". - Соберем! Да не пять сот, а пять тысяч!

- Да вы чего? - поразился Войча. - С кем воевать-то?

- Не с кем, а за шо, Кей! - Курило поднял вверх толстый палец. - Свободными будем - заживем! Все наше будет, ничего сполотам давать не придется!

- Да ты не волнуйся, товаряк Кей! - добавил Курило. - Мы все по обычаю устроим! Весь народ соберем и спросим, кубыть, желают ли они свободными стать. И тебя, товаряк, вольными голосами Светлым выберем! Будешь над свободной Сиве-рией государить, права наши от супостатов беречь!

Одноусый разгорячился и, казалось, готов тут же запеть племенную песнь "Еще живы мы, сиверы".

- Вы чего, бунтовать решили? - возмутился Войчемир. Ответом были хитрые ухмылки:

- Нам бунтовать, кубыть, не с руки, Кей! То волотичи бунтуют. А мы, сиверы, завсегда мудростью славились. Не тот сивер, шо победил, а тот сивер, шо выкрутился! Вот к нам свобода, кубыть, и свалилась...

Наутро по улицам Тустани начали кучковаться люди. На Рыбном Торгу "унсы" собрали толковище, обсуждая новости и требуя свободы, а к вечеру во дворец наместника явилась немалая толпа, в которой были и дедичи, и Кеевы мужи, и "унсы" во главе с Кулебякой. Пришедшие поклонились Войчемиру в пояс, призвали его провозгласить свободу Сиверии, после чего исполнили племенную песнь, правда почти без слов, зато весьма истово. Войча хмуро взглянул на гостей, спорить не стал и удалился, не сказав ни слова.

Едва ли все это кончилось бы чем-нибудь хорошим, но вскоре пришла весть, что войска Кея Улада подходят к Савмату, а Кей Сварг с пятьюстами кметами перешел сиверскую границу и занял небольшой городишко Бряшев. Новость вызвала панику. Племенную песнь уже не пели, зато начали толковать о близкой войне, которая неизбежно затронет Тустань. Кое-кто из дедичей поспешил собрать пожитки и отбыть в село, надеясь, что беда обойдет стороной. К Войчемиру вновь пришла толпа, но на этот раз свободы не требовали, а в один голос умоляли съездить в Бряшев и потребовать от Сварга вывести войска из сивер-ской земли. А ежели не получится, то отправляться в Савмат, к Уладу, и заверить нового Светлого, что сиверы Сварга не поддерживают и войны никак не желают. О войске более не заговаривали, зато намекали, что ради мира не пожалеют серебра.

Войчемира уже более ничего не удивляло. Он решил ехать, но не потому, что просили. Братану Сваргу требовалась помощь, а кто поможет ему, как не он, Войчемир?

До Бряшева было три дня пути верхами. Войча взял с собой сотню конников, рассудив, что подмога никогда не помешает. На полпути он встретил гонца - Сварг звал его к себе. Это обрадовало. Братан Сварг верит ему! А уж вдвоем они точно что-нибудь придумают!

У самого Бряшева Войчин отряд задержала конная застава. Кметы держались хмуро, но узнав Войчемира, поспешили пропустить, прибавив, чтобы тот поспешил. Еще ничего не понимая, но почуяв тревогу, Войча поинтересовался, не случилось ли беды. Услыхав ответ, он почувствовал, как внутри все словно оборвалось. Беда случилась. Два дня назад Кей Сварг вышел на городскую вежу и был ранен. Ранение было легким, но в ране оказался яд...

В большом двухэтажном доме, единственном в Бряшеве, толпились кметы. Войчемира долго не пускали. Наконец он встретил знакомого сотника, и тот провел его наверх. В темном коридоре Войчемира вновь задержали и, в конце концов, провели к одной из дверей. Войча осторожно заглянул, ничего не заметил в полутьме, но, набравшись смелости, кашлянул и вошел.

Вначале он увидел Пораду. Девушка стояла у столика, выжимая белый платок над небольшим серебряным тазом. Увидев Войчу, она всхлипнула, но, взяв себя в руки, поднесла палец к губам и шепнула: "Спит!". Войча огляделся и только тогда заметил невысокое ложе у самой стены, рядом с которым неярко горел бронзовый светильник. Поверх ложа была накинута большая медвежья шкура. Войчемир хотел спросить, как дела у братана Сварга, но внезапно услыхал негромкое:

- Кто?

- Да я это! - Войча бросился к ложу. - Братан, ты как?

Сварг лежал недвижно, укрытый густым мехом по самый подбородок. Лицо заострилось, побелело, у рта легли острые складки, подросшая нечесанная бородка странно топорщилась.

- Войча!

Губы слегка шевельнулись, сложились в улыбку. Сварг попытался привстать, застонал, качнул головой;

- Хорошо, что успел, брат.

- Ты чего... - начал было Войча, но слова "помирать собрался?" застряли в горле. Ибо стало ясно - Светлый Кей Сварг, сын Мезанмира, внук Хлуда, умирает.

- Садись.

Войча присел на лавку, не зная, о чем говорить, да и надо ли вообще раскрывать рот. Брат вновь улыбнулся:

- Как сиверы? Бунтуют?

Войча вздрогнул. Такого вопроса он почему-то не ждал, но попытался ответить как можно веселее:

- Да куда им бунтовать, оглоедам? Они за эти... права борются. Ничего, братан, я их...

- Не надо, - улыбка исчезла, глаза смотрели серьезно. - Они тебе нужны будут... Ории больше нет, Войча.