Чтение 15–й страницы книги ~Небеса ликуют~

Действительно - ай!

- Калимера!

Я встал, быстро соображая, на каком языке с нами поздоровались, но ответить не успел.

- Иль алла! Басмилля! Салям! - взвизгнул брат Азиний и резво попятился обратно к стене. Но не тут-то было.

- Осман? - На усатых загорелых лицах проступило явное недоумение.

- Осман! Осман! Турок я! Турок! Мусульман ми! - с готовностью согласился бывший регент, выхватывая из-за пазухи какой-то помятый свиток. - Я есть Ислам-ага, потомственный баккал1 из города Измита, рахмат якши! Вот, вот! Ираде самого падишаха, да продлятся его дни!

Баккал - бакалейщик.

Я обреченно вздохнул. Потомственный баккал из города Измита в сутане и чалме, изъясняющийся на тосканском наречии!

Не лечится!

Парни в фесках переглянулись, тот, что стоял посередине, лениво потянулся к ятагану.

- Турок, значит? Мусульманин? - поинтересовался он на довольно чистом итальянском. - Ислам-ага?

- Ага! - в отчаянии завопил брат Азиний. - Я - баккал из цеха баккалов, у меня султанское ираде, я ехать по его высочайший повелений в Лехистан!..

- Как это будет по-турецки? - поинтересовался усач у своего соседа.

- Секим-башка, - с готовностью отозвался тот. - Освежуем турецкую собаку!

Теперь они говорили по-гречески, на диком левантийском наречии - языке торговцев и пиратов, плавающих под косыми латинскими парусами от Крыма до Сицилии.

- Нет! Наин! Нон! - заголосил несчастный на всех известных ему языках и бухнулся на колени прямо на жесткий мокрый камень.

-Ай!

- Оставьте его!

Негромкий женский голос ударил, как бич. Парни замерли. Брат Азиний переместился с колен на брюхо.

- Калимера, синьоры! А турок, между прочим, мы не любим.

* * *

На ней был такой же каптан вкупе с кушаком, вместо фески - черный платок. Мушкет тоже присутствовал, вдобавок из-за пояса торчала рукоять пистолета.

Большие яркие губы, темные глаза, огромные - утонуть можно...

Артемида!

- И кто же из вас будет синьор Гуаира?

- Не я-я-я! - поспешил сообщить искатель святости.

- Вижу. Может быть, ты, красавчик? Она повернулась к сьеру Гарсиласио, взгляд ее сразу же стал иным - внимательным, оценивающим.

- Нет, не ты. Ты еще молод, чтобы тебя называли "палас". Калимера, парень! Меня зовут Василиса.

- Гарсиласио. Добрый день, синьорина. Сьер еретик невозмутимо поклонился. Девушка не без сожаления отвела от него взгляд. Настала моя очередь.

- Калимера, синьор Гуаира. Дядя ждет вас. Я - Василиса Канари. Вы пойдете со мной, а ваши спутники подождут здесь. Далеко пусть не уходят - опасно.

- Повинуемся... каллос!'

К а л л о с - прекрасная (греч.).

Она даже не улыбнулась, но в глубине бездонных глаз что-то вспыхнуло. Суровой Артемиде не было и двадцати.

Я повернулся к сьеру де ла Риверо, дабы назначить его старшим на время моего отсутствия, но меня опередили:

- Синьор Гуаира! Синьор! Прикажите этим добрым синьорам отпустить меня!

Брат Азиний, уже успевший встать на четвереньки, яростно мотал головой, сбрасывая чалму.

- Ибо имею потребность столь естественную, что отказать мне было бы поистине жестокосердно! Более скажу, потребность сия уже проявилась...

Один из усачей повел носом, скривился. Другие, последовав его примеру, поспешили отойти в сторону.

Ну что тут было делать? Разве что посоветовать использовать султанское ираде по назначению.

Рахмат якши, Ислам-ага!

Очаг горел прямо на старой мозаике.

Грубо околотый, потемневший от огня известняк попирал игривых дельфинов, обгоняющих чернобокие корабли, плывущие среди маленьких белых барашков.

Я огляделся.

Ровные блоки стен, мраморный порог - и неровно прорубленное окошко. Над головой - черные балки, новые ли, старые - не понять.

Древний дом все еще жил, изуродованный, непохожий на себя, прежнего.

- Калимера, монсеньор. Простите, что приходится встречаться здесь.

Седоусый старик подкинул в огонь несколько чурочек, медленно встал.

- Я не всегда выбираю места. Еще раз простите.

- Пустое, брат Манолис!

Он был высок и костист, Манолис Канари, левантийский контрабандист и понтийский пират. Все та же феска, каптан, кушак, остроносые турецкие сапоги. Правда, оружия не было, словно старый корсар презирал опасность.

Странно, после всего, что довелось услыхать в Истанбуле, он виделся мне совсем другим - толстым, в халате золотого шитья, с непременным кальяном в жирных пальцах.

Кальяна я не увидел. Только трубка - большая турецкая "люлька". Трубка, пара кожаных вьюков в углу, странная жаровня, полная песка, и еще более странная посудина, в которой дымилось что-то черное.

Небогато!

- Кофе будете, монсеньор?

- Простите?

Две маленькие чашечки - толстенные, с витыми ручками. Черное варево тонкой струйкой полилось из посудины.

- Кофе. Его привозят из Йемена. Он горький, но придает силы и бодрости...

Горечь я ощутил сразу. Осталось ждать остального.

- Вы редкий гость, монсеньор. В последние годы Общество забыло обо мне.

Это было не совсем так. Даже наоборот. В Риме брата Манолиса вспоминали очень часто, но его смелые прожекты, включая высадку в Морее испанского десанта, казались слишком несвоевременными.

Он тоже не любил турок. Потому и пришел к нам. Бог мой! Никто в Высшей Конгрегации не мог даже сказать, католик он или схизматик! Захваченная у турок добыча справедливо делилась им между теми и другими. На Афоне его считали своим.

- Я рад, что смогу лично доложить вам о сделанном. Кроме того, у меня есть очень важные новости из Истаябула и Тегерана.

Жаль, я не курирую эту провинцию. С таким, как Канари, интересно работать.

Интересно - хотя и страшновато.

- Насколько я знаю. Конгрегация интересуется новостями по делу Шабтай Цеви. Я недавно получил письмо из Смирны...

Шабтай Цеви? Уж не тот ли мессия, о котором вешал кто-то из подельников сьера римского доктора?

- Впрочем, вам виднее, о чем спрашивать, монсеньор. Да, мне виднее. Жаль, нет времени узнать, как там дела у мессии из Смирны.

А вдруг - и вправду? (Храни нас Иисус от такого соблазна!)

- У меня к вам вопрос по поводу донесения из Киева. Он не удивился, по крайней мере на его загорелом, странно гладком лице это никак не отразилось.

- Боюсь, ничего интересного вам рассказать не смогу. Сам я не видел этого русина....

Русина? Уже интересно! Черный напиток из Йемена сразу же стал значительно слаже.

В конце мая года от Рождества Христова 1649-го на окраине Бахчисарая появился путник. Усталый, изможденный, он упал на пороге Успенского монастыря. Старая рана в плече загноилась, запеклась черной плотью.

Путник умер на следующий день, успев пересказать игумену о том, что случилось в Киеве, как скоро показалась трава на поле. Пересказать - и нарисовать странную карту: три холма, буква N - и река под названием Саllарка.

Странно устроен мир! Православный игумен поспешил известить об этом не митрополита, а брата Канари.

Не будем задумываться почему.

- Все, что мне передали, я переслал в Рим, монсеньор. У меня осталась только запись его рассказа.

Широкая ладонь на миг исчезла в одном из вьюков.

- Вот...

Я быстро пробежал глазами начало.

"Как скоро показалась трава на поле, стали собираться хлопы на Киев, подступили к днепровскому перевозу..."

Все знакомо. Только по-гречески...

- Скажите, настоятель монастыря - грек?

- Грек. Кир Афанасий.

Значит, грек... Русин скорее всего рассказывал на родном наречии, кир Афанасий (или кто-то из братии) перевел, а в Риме все это изложили уже на хорошей латыни. Отсюда и "Ыорае". Надпись на карте тоже была по-русински. Не Саllарка, а именно Каллапка.

Дьявол, как известно, в деталях. Но дьявол молчал. Саllарка, Каллапка - какая разница!

- Спасибо! - вздохнул я, допивая кофе. - Придется вспомнить греческий.

- Я вас разочаровал?

Что тут ответить? Почему-то думалось, что здесь я узнаю больше. В Риме со мной не были откровенны.

- Вы ничего не слыхали о братьях Алессо и Паоло? Он подумал, качнул седой головой.

- О тех, кого вы ищете? Алессо Порчелли и Паоло Брахман? Разве что о втором. Это прирожденный мятежник, монсеньор. В Индии ему удалось свергнуть раджу Серингпатама. Поэтому брата Паоло называли не только Брахман, но и Джанар-дана - Бунтарь. Говорят, ему стоило заиграть на дудочке, чтобы начался мятеж. Увы, это все.

Все? Ничего себе - все! А тараканы? А связь между дудочкой, порождающей мятежи, и "Штудиями о происхождении и бытовании жуков, клопов и в особенности клещей..."? Прирожденный мятежник - и знаток клещей?

Может, старый корсар все же ошибся и Брахман с Бунтарем - просто разные люди?

Скрипнула дверь- Брат Манолис привстал, под усами шевельнулась улыбка.

- Вы, кажется, знакомы с моей племянницей? Лицо Артемиды было по-прежнему суровым. Едва кивнув мне, она подошла к очагу, присела рядом с дядей, наклонилась, зашептала.

- Гм-м...

"Гм-м" прозвучало как-то странно. Невозмутимый грек явно смутился.

- Монсеньор... Василиса случайно услыхала, будто один из синьоров, которые вас сопровождали, весьма ученый человек. Гм-м.. Н-да...

- Который? - откликнулся я. - Отец Азиний?

- Другой, - буркнула амазонка и поспешила отвернуться.

- Так вот, - вздохнул корсар. - Моя племянница всегда отличалась любознательностью... В общем, она просит разрешения побеседовать с ним.

Любого другого я, быть может, и пожалел. Но еретики недостойны жалости.

Я встал, согнулся в поклоне.

- Он ваш, синьорина!

Когда дверь вновь закрылась, мы с братом Манолисом взглянули друг на друга.

- А вожжами пробовали? - поинтересовался я. В ответ грек только вздохнул, и я решил не бередить его раны.

* * *

Все-таки мы поговорили.

Он очень много знал, брат Манолис Канари, исповедник трех обетов и тайный коадъюктор Общества Иисуса Сладчайшего. Сицилия и Крит, Кипр и Сирия, Египет и бесчисленные острова Леванта, Истанбул, Дамаск, Багдад... Но из всего, что попадало в его паутину, мне требовались крохи. Правда, очень важные крохи.

Маршрут через Истанбул и Крым я избрал не случайно. Мои предшественники соблазнились коротким путем - через Вену, Краков и Львов, но это не привело их к удаче. Маршал Тюренн учил: лучше долгий поход по мощеной дороге, чем короткий - по болоту.

Но даже не это главное. Пропавшие искали не просто дорогу в далекий Киев, не просто след своих братьев по Обществу. Они искали Тайну.

Об этом я подумал сразу, как только Его Высокопреосвященство Джованни Аквавива поручил мне предпринять третью попытку. Тайна была, и не маленькая тайна предсказателя и любителя жуков, а нечто иное, пугающее.

Миссия в Киеве погибла. Не одна - вместе со всеми, кто исповедовал истинную веру.

Почему?

Город не брали штурмом, Святую Католическую Церковь не объявляли вне закона. Костелы и кляшторы никто не закрывал, не забивал ворота досками.

"Латинщики" готовили заговор? Резню? Шпионили?

Триста католиков на многотысячный город - какой уж тут заговор! Лазутчиков же принято хватать, вести в суд, привселюдно обличать, дабы посрамить врагов, а не резать по ночам.

Было иное. Кто-то умный и безжалостный побеспокоился, чтобы погибли все. Зачем? Не потому ли, что среди них был кто-то один - Тот, Который Знал?

Знал - что?

Уж не Тайну ли этой войны?

* * *

- Скажите, брат Манолис, что думали в Топак-хане, когда сарitano Хмельницкий начал бунт?

- Гетьман Хмельницкий, - негромко поправил корсар. - Ничего не думали, монсеньор. Старый султан умер, а евнухам гарема было не до Лехистана. Я уже писал в Рим: Порта не готовила мятеж. Она даже не пыталась им воспользоваться...

- Но ведь Крым... - начал было я, но Канари только махнул загорелой рукой.

- Вам не давали читать мои доклады, монсеньор! Уже пять лет, как Ханство порвало с Истанбулом. Падишаха даже перестали поминать в фетве на утреннем намазе. Но и Бахчисарай ничего не подозревал до последнего дня. Только когда Хмельницкий приехал и попросил подмоги, они проснулись. И то, признаться, не сразу. Нет-нет, монсеньор, пусть в Риме не смотрят в нашу сторону! Если кто и готовил войну, то не мы.

Может, поэтому брат Алессо и его неведомый спутник и бежали в Крым? Не в Краков, не в Москву. Впрочем, московиты тоже ничего не знали о Хмельницком. Но не сами же поляки породили собственную погибель!

Тайна! Вот она - Тайна! И, конечно, киевская миссия пыталась ее раскрыть. Допустим, кто-то узнал. Узнал, доложил мессеру Джеронимо Сфорца. Но узнали и другие - как раз тогда, когда поднялась в поле трава. Спасать всех было поздно, и мессер Сфорца решил отправить в Крым брата Алессо вместе с помощником из верных русинов.

Значит, дело все-таки в Нострадамусе?

- Если вы любопытствуете относительно нынешних замыслов Порты...

- Да-да, конечно, брат Манолис...

Это меня как раз и не интересовало. Главное и так понятно. Турки наконец-то опомнились, сообразив, какая невиданная удача падает к ним в руки. Готовится договор с Хмельницким, золото послано и будет послано еще, какой-нибудь православный митрополит из Афин или Дамаска вручит гетьману меч, освященный на Гробе Господнем.

И пойдут казаки, рыцари православные, пластать в пень клятых католиков за турецкие деньги. То-то радость всем христианам! А там и янычарские полки подтянутся - под самый Чигирин.

Это все - дважды два. А меня интересовал корень квадратный из минус единицы.

Однако следовало слушать. Слушать, запоминать и, отрешившись, оставив себя-первого у дымящего очага, думать о Тайне...

...и не забыть поинтересоваться у брата коадъюктора о сущей мелочи: сам ли он беседовал с настоятелем Успенского монастыря?

И вообще, где сей монастырь находится?

Я застал шевалье дю Бартаса в полной боевой готовности. Два табурета у двери образовывали баррикаду, на скамье же в отменном порядке лежали пистолеты и обнаженная шпага.

Стало ясно: с нашими вещами ничего не случилось, да и случиться не может.

Сам шевалье, устроившийся на груде узлов и сумок, был задумчив. Причину сего я уразумел быстро, лишь только заметил в его руках раскрытую книгу.

Пикардиец штудировал Боплана.

- Мой дорогой друг! - вскинулся он, лишь только я заглянул в дверь. - Признаться, я уже начал волноваться!

Баррикада с грохотом разлетелась, томик в желтой обложке брякнулся на скамью.

- Однако же вы один! Уж не попали ли наши спутники в рабство к здешним татарам? Не подумайте, что я был бы рад этому...

Нет, конечно. Но, судя по тону, горевал бы он недолго.