к прикрытым драными волами рясы сандалиям Ллана.
обтянутом кожей лице - недоумение. Почему не в яме?
расхристанная баба с круглыми мокрыми глазами; вздев руки, кинулась к
стопам.
визга, она смяла пушистую траву, забилась под Древом; бесстыдно мелькнули
сквозь разодранный подол белые ноги. Вслед, за нею стражи Судии выволокли,
подталкивая древками, отчаянно упирающегося плосколицего крепыша в
коротком лазоревом плаще и спадающих, неподпоясанных штанах. Прыщеватое
лицо с едва пробивающимися усиками, богатая куртка, несомненно, с чужого
плеча, насечки на щеках, возле самого носа. Лазоревый. Плохо. Дело ясно,
как Правда, но Вудри...
блуждающий взгляд. Дикая, выжженная ужасом тоска в узких глазах
насильника. Во рту стало горько. Еще и трус. Хотя, вряд ли: среди
лазоревых трусов не водится. А все же... одно дело в бою, иное - вот так,
перед ликом Высшего Судии, на краю смертной ямы.
обвинительница? Прощение допустимо... но нет! Нельзя колебаться.
Справедливость не нарезать ломтями. Справедливость одна на всех, во веки
веков. Иначе нельзя.
Взмахом подал сигнал.
Трясущимися, скользко-потными руками распутывала матерчатый узелок; на
траву сыпались, бренча и позвякивая, дешевенькие колечки, цепочка с
браслетиком из погнутого серебряного обруча, другая мелочь...
так от меня ж не убудет, сама ж в кусты-то шла... во имя Вечного, не руби
парня... смилуйся...
лазоревого под руки, стражи поволокли его влево. Он, по недосмотру
несвязанный, вывернулся ужом из крепких рук и, воя, бросился назад.
Головой вперед промчался мимо Ллана, едва не задев его, и рухнул в ноги
спрыгнувшему с коня щеголеватому всаднику.
хотя бы видимость спокойствия; заметно дрожали посеревшие губы, в
округлившихся глазах - ярость. - Это Глаббро, мой порученец... С самого
начала. Со степи! Понимаешь?
кроваво-алые губы. Лик распутника и плотеугодника. Он зовет себя Равным, а
по сути - тот же Вудри Степняк. Всадники не без его ведома нарушают
Заветы. Лазоревые же позволяют себе и непозволимое. Они глухи к Гласу
Истины. И первый среди них преступник - сам командир. Хвала Вечному, что
король мудр. Он слушает всех, но кивает, когда говорит Ллан. Воистину,
Старым Королям ведомы были чаяния пашущих и кормящих.
ничем, даже лазоревой накидкой. Пусть же для твоих людей печальная участь
сего юноши послужит уроком. И в сердцах всадников да воссияет свет Истины.
острия. Пальцы Степняка сползают с рукояти меча, украшенной алым камнем.
Ярость в глазах вспыхивает уже не белым, а ослепительно-бесцветным.
Обронив мерзкое ругательство, Вудри взлетает в седло.
ошибок. Ночью тех, кто забыл о веревке, достойно накажут - для их же
блага, на крепкую память.
сброшенные, смирившиеся было, но взбудораженные воплем труса.
сыпучих краев ямы. Там, на дне, слоями - люди. Их не много и не мало, все,
кто ныне был выставлен на суд Высшего. Негоже томить долгим ожиданием даже
тех, кто недостоин милости.
его вдохновенен.
проповедника. - Разве неведомо, что цена Истине - страдание?
считать стражей; но они - всего лишь руки Высшего. И случись рядом: чужой,
он поседел бы, поняв вдруг, что именно тем, кто в яме, проповедует Судия.
искупления, то грех - на остающемся в стороне. Истина или Ложь. Третьего
не надо. И тот, кто замыслил отсидеться в роковой час, кто презрел святое
общее ради ничтожного своего, - враг наш и Истины. Жалость на словах -
пуста. Любовь - пуста. И добросердечие - лишь слуга кривды. А потому...
придем в его сияющие долины, и поставим дворцы, и низшие станут высшими, а
иных низших не будет, ибо настанет время равных. Тогда мы вспомним всех. И
простим виновных. И попросим прощения у невинных, что утонули в реке
мщения. И сам я возьму на себя ответ перед Вечным. Тогда, но не раньше...
Светлых заступничества; они предстанут пред Творцом и он, во всемогуществе
своем, вернет вам жизнь, которую ныне отнимают у вас не по злобе, но во
имя Правды. Идите же без обиды!
конечно, "Клевер увял, осень настала", и снова "Розовую птичку"; другого
мне не заказывают. Я уже хриплю и наконец меня отпускают, щедро накидав
медяков, но на следующем углу - снова хмельные лица и тяжелое дыхание;
вокруг опять толпа, мне преграждают дорогу, заставляют скинуть с плеча
виолу.
виденных мною, я - отнюдь не первый. И не второй. И даже не третий. Раньше
это было поводом для серьезного комплекса: когда мы собирались и по кругу
шла гитара, я мог только читать собственные стихи. Стихи неплохие, с этим
не спорил никто, но все же между стихами и песней есть разница: в стихи
нужно вдумываться, а песню можно и просто слушать. А кому же хочется в
хорошей компании да под коньячок еще и думать?
терпения не хватило. Но для императорских наемников, заполонивших
набережную, мое пение вполне сносно: кое-что, хотя бы ту же "Розовую
птичку", приходится бисировать. Этим я, опять же, отличаюсь от истинного
барда: ни Ромка, ни Ирка не станут петь одно и то же дважды, а Борис
вообще скорее съест гитару, чем так опустится. Но им легко блюсти
принципы: они не служат в ОСО.
даже всхлипывают. Почему-то именно такие вот мордовороты в форме, да еще,
пожалуй, уголовники, особенно любят послушать "за красивое". А в общем,
чего уж там: Багряный почти что под стенами; чтоб дурные мысли не
копошились, ратникам выдали аванс на выпивку, каковую они уже приняли, а
теперь, понятно, желают отвлечься и послушать о земных радостях...
смельчаки, защитники наши, гордость наша и слава, почтеннейшая публика!
Бедный певец готов стараться для вас хоть до полуночи, но пощадите мое
слабое горло! - позвольте промочить его жалкой кружкой эля, теплого зля, а
потом я снова к вашим услугам!
плечу, благодарят, кто-то грамотный просит списать слова "Птички", я
обещаю, отшучиваюсь, обмениваюсь рукопожатиями... и наконец вырываюсь с
набережной на волю, в переулочек, ведущий к чистым кварталам, туда, где
обрывается цепочка харчевен, трактиров, домов короткой радости и прочих
злачных мест, получающих сегодня, как, впрочем, и вчера, тройной против
обычного доход.
тихими. Хотя, какая там тишина! - город полон беженцев; они набились по
три, по четыре семьи в комнаты доходных домов, в ночлежки; кто победнее,
Корнев Павел
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Березин Федор
Сертаков Виталий
Белов Вольф