вратам кремлика полоняника. Ноги тряпьем обмотаны, руки растопырены, одна
совсем непутем выгнута, как изломана, вторая плетью висит; простоволос, а
на плечах дырявая козья шубейка - это на морозе-то в просинце!
выматерился по-черному. А рядом загомонили, еще страшнее бранясь,
вои-владимирцы, потому что был этот несчастный Михайлой Якимычем, никем
иным. Попал, бедолага, в недобрые степняцкие лапы...
гражан. Люто терзали. Измывались, ни о чем не пытая, а так - то ли себе в
потеху, то ли осажденным в устрашение. Били умело, не убивая до смерти:
ногами, плетью, прутом мороженым; в лицо плевали, рвали пучки волос из
бороды. Потом подхватили и унесли, крикнув напоследок ломаной речью: так
вот и вам всем будет, урус-бараны!
опять, и опять, и сегодня с утра тож...
Далеко, русскому луку не достать.
скрипнули, как нож о нож. И, увидев это, пал вдруг на колени Бушок, хрипло
выкрикнув:
смотреть на лютость татарскую! Или уж в платки замотаться вели; все не так
стыдно жить будет!
высокородного мужа не всегда услышишь, а тут - гридень простой. Вгляделся
пристально, как в незнакомого: нет, тот же Бушок, птаха малая, бороденка
торчком.
прижал владимирца.
рот раззявил блюдцем; ну, холопьим умом не уяснить такого. А Кудрявчик уже
на коленях стоит, стойно Бушку.
муками боярскими. Через то Бушок и драться полез... Дозволь!..
нельзя не пустить на такое!
столу. Понятливый холоп, расторопный: уже не одна чара на скатерти - три
стоят, одинаковые, боярские.
не позднее, у врат волком повойте. Скинем ремни.
братией, поклонились сотоварищам в пояс: простите, молвили, коли в чем
согрубить доводилось, не держите зла. Расцеловались трижды с
дружками-приятелями, наказы роздали: вот не вернусь ежели, так тебе, Леха,
рубаха алая, а тебе, Данило, сапоги, крепкие еще, а ты, Звяга, секиру
возьми, хороша секирка, на брани у мордвина отнял; владейте с Богом, а
коли вернемся, не обессудьте, приберем назад...
други, матушку мою во Владимире, легко сыщете - вторая изба по Гончарному
проулку, кого ни спроси, Меланью Бушкову всякий укажет; скажите родимой,
мол, кланялся Санька земно, долго жить приказал, а о нем, непутевом, слез
не лить; а Дуняхе мельниковой пусть скажет матушка, что-де слово ей Санька
возвращает с поклоном, а идет теперь Дуняха пускай за Семена, то мужик
верный, а если за Кузю надумает идти, так и с того света приду да закусаю
насмерть...
кремлике; даром, что ль, гридня городового баба? А тятьки да матушки уж
давно и на свете нет. Посидел дома напоследок, щей хлебнул, троих парнишек
спящих пощекотал, не будя, кудлатой рыжей гривой, да и сошел со двора...
угодникам святым, в грехах своих нетяжких исповедались, и окрестились на
завесу, за которою Божидар-Крест укрыт, и причастие приняли, как заведено
средь русского люда перед нелегким подвигом; ударили напоследок челом в
пол, моля Господа укрепить душу и не отказать в помощи.
пуха чесанные, недоступные морозу; эти уж воевода прислал, вместе с
зипунами тонкими на легком лисьем меху. Умудрен старый: вдвое сподручнее в
такой-то сряде [сряда - снаряжение (др.-рус.)] по снегу ползти, не то что
в кожанах, затвердевших от стыни...
(др.-рус.)].
глухариную охоту идти, окстили лбы напоследок - и сгинули с глаз один за
другим, растаяли в сумраке, сперва Бушок, потом Кудрявчик...
зарылись в сугроб, прислушиваясь; переглянулись - и поползли змеями через
белое поле, совсем на нем незаметные, скрытые холстинными накидками; не
медля нисколько, но и без спешки ненужной - к берегу, к кострам татарским.
нежданная-негаданная, в первый раз от прихода степняцкого выплыла из-за
туч, повисла в небе мертвым колобком, высветила морозные навалы белесым
сиянием и словно бы подмигнула темными пятнами глазниц: ползите-ползите,
голуби, ну-ка, как оно у вас получится?
глаза, всмотрелись в сплошную серебристую целину, настежь распахнутую
изменницей. Но - ничего не высмотрели; ни пятна темного, ни сугроба
ползучего. Белым-бело от стены до берега, до самого льда речного, где
степняцкий табор раскинулся; даже и посад, дочерна выпаленный, за шесть-то
дней так завалило-запорошило, что не выдаст гарь молодцев.
парни ползут: всем телом, чуть отставив локти, лишь ногами отталкиваясь -
вперед! - и прижаться тотчас брюхом к морозному, мягко трескучему снегу;
зарыться, перевести дух и снова - вперед! - ногой оттолкнувшись...
стылых кустах; кони татарские - худшая напасть: пуще иной собаки степной
коняга чужака смечает. Но и то не беда: перед вылазкой старик-охотник
натер молодцев тайным зельем; теперь не то что конь лохматый - медведь,
хозяин лесной, пройдет в полушаге, а взгляда не кинет.
мех, и пальцы в перстчатках хоть и стынут слегка, а все же послушно
цепляются за укрытую белизной землю. Легко ползти! Другое тяжко: как
дышать, если мерзнет дыхание на губах, а усы с бородою слиплись в ком? Не
приведи Господь, чуть приподнимется легкий парок, мелькнет на миг в
серебряном свете... много ли надо для тревоги караульному?..
фыркнуть... но проползли же! проползли вдоль околицы посада, а там даже и
отлежались, перевели дух в тени остатков порушенной избушки... а дальше
уже легче пошло; вниз по отлогому взвозу, распластавшись, напряженно
вслушиваясь в мерный шорох вражьего табора: спокойно ли?.. показалось,
вечность минула - а взглянул Бушок на лунную харю и глазам не поверил: где
висела, там и висит, разве лишь немного подвинулась...
всмотрелись попристальней в дремлющий табор.
в кольце том, багровые от всплесков кострового пламени, палатки стоят, не
так и много, всего-то десятка полтора, а у каждой - свой костер, поменьше
того, что в середине. И стражники возле огней - те, что у больших костров,
внешних, - стоят, ногой об ногу бьют, головами вертят; те, что при
палатках, - сидят смирно, руки греют...
нечисть помянута: печенеги да половцы, торки с берендеями, со всеми их
хитростями пакостными. Хитры были давние дикари, а все ж попроще нынешних,
не умели, дурные, так вот стеречься, тем паче вовсе не сторожились, когда
явной опасности не видели...
пламя, тусклым сделалось, ушло в уголья. И вторая удача тут как тут:
сторож-сосед у огня, ближнего к гаснущему, приспустил голову, опершись на