Чтение 15–й страницы книги ~Лабиринт~

войне, где нет места двусмысленности и лжи. Священный петух, ну почему я все
меряю войной и все с ней сравниваю? Двадцать лет я не воевал. Что за отрава
таится в звоне мечей и грохоте подков, что за сладкая отрава? И почему меня
вдруг потянуло на такие мысли? Старею? Конечно. А вот мудрею ли?
- Сядем, если ты не спешишь? - спросила она.
Я сел с ней рядом на теплую каменную скамью. Зеленая ящерка бесшумно скользнула
прочь, всколыхнув траву.
- Горгий, я красивая? - спросила она вдруг.- Меня можно полюбить?
- Почему ты задаешь такие вопросы именно мне?
- Захотелось.- Она лукаво улыбнулась.- Ты ведь еще в том возрасте... И знал
много женщин, как всякий солдат, я много слышала о солдатах. И ты обязан
говорить правду, потому что солдаты, ты сам говорил, самые правдивые люди в
мире. Ну?
- Ты красивая,- сказал я.
Ненависть к Пасифае я никогда не переносил на Ариадну - я не придворный, я
солдат. Наверное, симпатию к Ариадне я испытываю потому, что она - на распутье,
она чиста и открыта, я желал бы ей в дальнейшем всегда оставаться такой. Женщина
и подлость, женщина и зло, криводушие, я считаю,- вещи изначально несовместимые.
Почему-то те отрицательные черты, которые мы сплошь и рядом прощаем мужчинам,
продолжая не без оснований числить их в своих друзьях и сподвижниках, в женщинах
нам нетерпимы. Может быть, это идет от почтения, которое мы испытываем к
Рее-Кибеле, великой праматери всего сущего? Или есть другие причины и кроются
они в нас самих - это подсознательное желание всегда видеть женщину чистой,
лишенной всяких грехов?
- Как мы скучно живем, Горгий,- сказала Ариадна.
- Ты думаешь?
- Да. День, ночь, день, ночь, завтрак, обед, ужин... Мне скучно, понимаешь? Я -
всего лишь глупая девчонка, запертая в этом нелепом и угрюмом древнем дворце. О
многом хочется поговорить...
- Но вот подходит ли в наперсники юной царевне старый солдат?
- Он-то как раз и подходит,- сказала Ариадна.- Есть между нами много общего,
тебе не приходило в голову?
- Нет,- сказал я.- Что же?
- И у девушек, и у солдат есть свои любимые героини и герои, которым хочется
подражать. У тебя был такой в твои семнадцать лет?
- Еще бы,- сказал я.- Геракл, Ахилл, Гектор, Патрокл. Тогда только что кончилась
Троянская война, мы им всем ужасно завидовали. Война, в которой мы, юнцы,
усматривали что-то романтическое и возвышенное. Чеканные речи богов и героев,
благородные воители, блеск оружия. Потом нам самим пришлось повоевать, и мы
задумались над кровью и грязью Троянской войны, ее неприкрашенной грубой
правдой. Площадная брань Одиссея, набросившегося с кулаками на пожелавших уплыть
домой солдат, уставших торчать под неприступными стенами; волочащееся в пыли за
колесницей Ахилла тело Гектора; жалкий, плачущий Приам, пришедший ночью в лагерь
осаждающих выкупить тело сына; Кассандра, изнасилованная в храме, у алтаря;
ночная резня на улицах; Одиссей, оклеветавший своего товарища по оружию и
погубивший его... Искупает ли все это обращенная к победителям лучезарная улыбка
Афины? Я отдал войне годы и годы, но война - это трудная и грязная работа и не
более того, не. ищите в ней романтики.
- Вот видишь,- сказала Ариадна.- Тогда ты должен меня понять. Я завидую
Андромеде, ее истории и истории Медеи, завидую Елене Прекрасной, из-за которой и
разразилась такая война. Что в ней такого плохого и необычного, в этой зависти,
ведь правда?
-Ничего плохого,-сказал я.
Что мне ей сказать? Она права, я ее прекрасно понимаю. Но...
Пожалуй, только история Андромеды воистину романтична, без малейшего изъяна, и
Персей, убивший Горгону и дракона, имеет полное право именоваться героем. Что
касается Язона, это был обыкновенный набег в поисках богатой добычи - как еще
можно назвать похищение золотого руна, доставлявшего законную собственность царя
Ээта? Я ничего не имею против похода Язона, таковы уж правила войны, я и сам
воевал по таким, но это, как ни крути, был обычный набег, ничем не отличавшийся
от похода Элаши на атлантов. Разница только в том, что нам не подвернулось юных
царевен и мы остались невоспетыми.
О Елене Прекрасной я и не говорю. Оставим в стороне то, что после смерти Париса
она утешилась мгновенно и вернулась к Менелаю не прежде, чем сменила еще
несколько мужей. Обратимся к известным нам точным датам - ахейская армада
отплыла к Трое через три дня после похищения Елены, вернее, ее добровольного
бегства с Парисом, использованного, без сомнения, как предлог. Не знаю, кто
задумал "похищение", но каждый человек, имеющий военный опыт, поймет, что налицо
- топорно сработанная ложь. Узнав, что их прекрасная Елена похищена, ахейцы
бросились в погоню, гонимые естественным желанием восстановить справедливость...
Успеть собрать за эти три дня флот более чем в тысячу кораблей и десятки тысяч
воинов - греков и жителей десятка других стран, весьма отдаленных друг от друга?
Спросите любого бывалого солдата, и он ответит, что подготовка к такому походу
займет не менее полугода. Интересно, что пришлось бы придумывать ахейцам,
окажись Парис недостаточно расторопным или робким?
Но я не мог объяснить все это Ариадне - она бы просто не поняла. Невозможно вот
так, одним махом, разделаться со множеством красивых сказок и заставить
поверить, что все было проще, мельче, грубее. Для этого нужно время, юные не
терпят мгновенного краха романтических иллюзий. Для этого Ариадне нужно самой
накопить кое-какой жизненный опыт, научиться отличать вымысел от
действительности, правду от лжи. Но ведь можно же ей как-нибудь помочь уже
сейчас?
И тут мне пришла в голову горькая и трезвая мысль: чем я-то лучше тех, кто
спровоцировал "похищение" Елены и рассказывал сказочки о праведном гневе
ахейцев, чтобы как-то оправдать нападение на Трою? Тех, кто усиленно
приукрашивал войну? Никакого права я не имею не то что судить - ругать их. На
мне самом тяжелый груз - Лабиринт и сорок три трупа. Так-то, брат...
Над аккуратно подстриженными деревьями, над аллеями, над дворцом далеко разнесся
отвратительный рык - Бинотрис сегодня был определенно пьян в стельку. Впрочем,
он всегда пьян, счастливый человек, ему не нужно убивать. А Харгос вынужден
красить волосы.
У Ариадны было такое лицо, словно она сейчас расплачется. Бедная девочка,
подумал я, она слышит этот рев с раннего детства, привыкнуть к нему, конечно же,
не может, как и все остальные, и, как все остальные, искренне ненавидит и боится
обитающего в сырых подземельях чудовища.
- Слышишь? - сказала Ариадна.- И он должен будет пойти туда, а сколько храбрецов
там сгинули! Горгий, ты любил когда-нибудь?
Любил ли я? Моя первая женщина тридцать лет назад, не могу вспомнить ее имени,
да, мы с ней шептали друг другу какие-то глупые слова, когда она провожала меня
в порту. Не помню, куда все исчезло, и куда исчезла она, и встречались ли мы,
когда я вернулся. Ну а потом - и просто женщины, и женщины, к которым я,
пожалуй, испытывал нечто большее, чем просто интерес и желание, и разные истории
в походах, и моя жена, мать моих сыновей.
- Пожалуй, любил,- сказал я.
- Он пойдет в Лабиринт,- сказала Ариадна, не слушая. Дурак я дурак, раньше можно
было догадаться. Я взял в свою руку ее тонкие теплые пальчики, унизанные
тяжелыми перстнями, заглянул в глаза. Она жарко покраснела.
- Тезей? - спросил я.
Она кивнула, зажмурившись, и долго не открывала глаз. Что я мог ей сказать? Мои
мальчишки для меня понятны и близки, но дочери у меня нет.
- Ты уверена, что это серьезно? Она кивнула.
- Знаешь,- осторожно подыскивая слова, начал я,- бывает, только покажется, что
это серьезно, особенно если впервые.
Священный петух, легче было прорубать дорогу в рядах хеттской пехоты!
- Но ведь это не впервые, Горгий,- сказала она.- Первое, несерьезное, чувство
уже было. Не думая, были только поцелуи и слова, но я умею теперь отличить
несерьезное от настоящего, взрослого.
- Это хорошо,- сказал я.
- Он тебе не нравится?
- Отчего же,- сказал я.
Я не лгал- он мне действительно нравился. Лихой и хваткий парень, безусловно не
трус - успел повоевать, а теперь решился на поединок с чудовищем, прекрасно зная
о судьбе сорока трех своих предшественников и не зная правды о Минотавре. Но
если Минос разрешит ему идти в Лаби-оинт, как я потом посмотрю в глаза Ариадне?
Хватит, устал от этой проклятой службы. Предупредить его, поговорить откровенно?
А поверит ли он? Я поверил бы на его месте?
Вряд ли.
- Он погибнет,- сказала Ариадна. Тень статуи Сатури медленно-медленно наползала,
заслоняя от нас солнце.- Он же погибнет там. К чему лавровый венок героя, лишь
бы он остался жив.
Вот и выход, подумал я. Он устраивает всех. Я заставлю Миноса решиться, и
поединка не будет, рухнет ложь. Тезей останется живым и невредимым - это
во-первых. Ариадна, узнав об истинной сути Лабиринта и Минотавра, волей-неволей
вынуждена будет серьезно задуматься над соотношением в жизни правды и лжи, более
критически станет смотреть на красивые сказки, научится отличать истину от
вымысла. Повзрослеет. Без сомнения, хороший урок. Она поймет, что я не мог
поступить иначе, и Минос не мог поступить иначе.
- Ты мне веришь? - спросил я.
- Как ты можешь спрашивать? - Она не отнимала руку.
- Я клянусь священным быком, священным петухом и священным дельфином - все будет
хорошо. Он останется жив, это так же верно, как то, что сейчас светлый день.
Больше я тебе ничего не скажу - не время пока. Но ты должна верить - будет так,
как я сказал, и никак иначе.
- Я тебе верю, Горгий.- Ее глаза сияли.- Верю, как...
Она вскочила и побежала прочь, звонко стучали ее сандалии по старинным плитам
дорожки. Пожалуй, я гожусь-таки в отцы взрослой дочери, подумал я. Я все
рассчитал верно, теперь нужно постараться, чтобы все это исполнилось. Ариадну
это многому научит, а я обрету наконец желанное успокоение души, сниму с себя
часть вины - часть, потому что всей все равно никогда не снять...
Я увидел медленно идущего по аллее главного сопроводителя - какой-то мелкий