Браун говорил еще короче: "Если хочешь сохранить цельность, попробуй
вначале разбить".
И вот теперь я никак не могу воплотить в жизнь эффект святой
голографии. Я не могу вознести ежедневную анлитву, и я чувствую, как
Первая Всеобщая ускользает от меня все дальше и дальше. Я даже не могу
заставить себя больше сомневаться в канонах Алгоритма, а без сомнения
нет веры. Обо всем этом я думал в ожидании доктора Грейсона.
Придя, он, как обычно, вежливо поздоровался со мной:
-Как идет акклиматизация, мистер Дики? Я вижу, выглядите вы
недурственно, поправились, загорели.
- Спасибо, доктор!
- У меня к вам просьба, мистер Дики, - сказал доктор.
- Слушаю вас.
- Я вам объяснял смысл существования Новы и правила поведения
сотрудников. Мы настолько удалены от цивилизации в прямом и переносном
смысле, что эти правила называем Законом, и всякое серьезное нарушение
Закона ведет к встрече с муравьями. Вы уже знаете, что это такое. Меня
не интересует вопрос, гуманно ли это, справедливо ли и так далее. Нова
- замкнутый мир, а всякий замкнутый мир может функционировать успешно
лишь при условии соблюдения определенной дисциплины. Держится
дисциплина на страхе, будь то страх перед вечным духом, костром
инквизиции или уголовным кодексом. В Нове строжайшее соблюдение Закона
особенно важно, потому что мир не должен знать о ее существовании. Мир
не готов, не созрел для моих идей, и я должен ждать здесь, пока он
возмужает, чтобы смотреть в глаза истине. А истина заключается в том,
что идеи прогресса и гуманизма завели цивилизацию в тупик. Идея
прогресса, дорогой мистер Дики, одна из самых абсурдных в истории
человечества. Пока человек не алкал перемен и не надеялся на улучшения,
он был спокоен. Идея прогресса принесла с собой надежды, которые
постоянно разбиваются и наполняют мир беспокойными неудачниками,
готовыми на все.
Наиболее умные люди начинают понимать эту простую истину. В частности,
ваши отцы-программисты, как вы их называете. Они поняли, что наука,
отобрав у людей бога, совершила одну из самых подлых краж. И они
пытаются вернуть краденое, создав вашу Первую Всеобщую Научную Церковь.
Вы согласны со мной, мистер Дики?
- Да, конечно, - сказал я Я все еще не мог спорить с ним, да и не
хотел. Может быть, его слова о гуманности, справедливости и встрече с
муравьями не следует понимать так уж буквально...
- Скажите, мистер Дики, налигия не мешала вам выполнять обязанности
помона? Как смотрит религия на вторжение в чужую жизнь?
- Как помон, я был орудием Церкви, глазами и руками Машины, выполнял ее
приказы. Что же касается философско-этической стороны, то мы
придерживаемся так называемого закона сохранения социальных категорий.
Если чья-то личная жизнь из-за вмешательства помона становится менее
личной, то жизнь другого человека будет более спокойной. Теряется доля
свободы - возрастает доля организованности. Утрачивается доля счастья -
увеличивается доля знаний. Уменьшается доля материальных благ -
возрастает доля духовных.
- Благодарю вас за объяснения. Они меня вполне устраивают. Я хочу
поручить вам довольно деликатное дело. Одно из основных положений
нашего Закона категорически запрещает покровительницам учить
разговаривать своих подопечных. Так вот, у меня возникли подозрения,
что старшая покровительница Изабелла Джервоне нарушила в какой-то
степени это правило. Лопоухий Первый, восемнадцати лет, как мне
доносят, активнее, живее и разговорчивее большинства других слепков.
Вам предстоит проверить, так ли это и какова вина Изабеллы Джервоне.
Времени я вам даю всего два-три дня, потому что слепок намечен для
использования. Дело поэтому не в том, чтобы обезопасить себя от него.
Важно, чтобы ни одно нарушение Закона не осталось безнаказанным.
Поторопитесь. Как вы все это проверите, дело ваше. - Голос доктора
Грейсона на мгновение стал угрожающим. - Но я надеюсь, вы постараетесь.
Жду вашего доклада через два, самое позднее через три дня.
Я понял, что беседа закончена.
Странный он все-таки человек, - думал я. - Странный и сильный. Я всегда
считал себя человеком легким и доброжелательным и, казалось, должен был
возмутиться некоторыми идеями доктора Грейсона. Может быть, и мои
мучения в темной сурдокамере нужны были, чтобы я лучше понял его? Что
ж, в этом есть какая-то логика. Он пытался очистить мой мозг от
предыдущих впечатлений, сделать его восприимчивее, чтобы легче врезать
в него свою систему ценностей...
Я нашел группу слепков, в которой был и Лопоухий Первый, на теннисных
портах, где они разравнивали трамбовкой только что насыпанный песок. Я
учтиво поздоровался с ними, и вся группа замерла, испуганно глядя на
меня. Их было человек пятнадцать в возрасте от пятнадцати до тридцати
лет. И мужчины и женщины были одеты в одинаковую одежду - шорты цвета
хаки и такие же рубашки. Все без исключения буквально сочились
здоровьем. Видно было, что работа, которую они выполняли, поддерживала
их в хорошей физической форме.
И все же слепки производили тягостное впечатление. Я даже не мог сразу
определить, чем именно: тупыми лицами или пустыми глазами домашних
животных, а может быть, оцепенением, в которое их повергло мое приветствие.
- Кто из вас Лопоухий Первый? - спросил я. Из группы тотчас же вышел
красивый юноша лет семнадцати-восемнадцати с длинными
светло-каштановыми волосами.
- Как тебя зовут? - спросил я, как спрашивают обычно совсем маленьких
детей, чтобы завязать с ними разговор. Слепок вздрогнул, словно его
ударили, и быстро взглянул на меня.
- Как тебя зовут? - повторил я.
- Лопо Первый, - пробормотал он.
- Ты меня знаешь?
Лопо Первый снова поднял глаза. Видно было, что он старается понять, о
чем я его спрашиваю.
- Что вы делаете?
Этот вопрос он, наверное, понял и довольно улыбнулся. Он как-то забавно
вытянул губы трубочкой и довольно похоже изобразил поскрипывание
тяжелого катка.
- Катать, - показал он мне рукой на каток.
- Работайте, ладно, - кивнул я, и они дружно, как автоматы, повернулись
к катку.
Мне было, разумеется, жаль их, но к жалости примешивалась брезгливость.
Действительно, при всем желании назвать их людьми было трудно.
Судить о Лопоухом на основании нескольких минут наблюдений было,
конечно, трудно, но пока что не похоже было, что он большой говорун.
Я пошел к доктору Халперну и попросил у него бинокль, миниатюрный
микрофончик, магнитофон, пленку, фотоаппарат и фотопленку.
Поразительно они все здесь воспитаны доктором Грейсоном. Доктор Халперн
и не подумал спросить, для чего мне вся эта техника, даже бровью не
повел. Он вышел из комнаты и вскоре вернулся с отличным биноклем.
Вообще я уже заметил, что здесь мало расспрашивают друг друга.
Прежде чем вставить микрофон в бинокль, я решил использовать вначале
бинокль по его обычному назначению. Я устроился метрах в ста от кортов
и принялся наблюдать за слепками. Они довольно исправно выполняли свою
работу, и чувствовалось, что она им привычна. Мой подопечный работал
рядом со светленькой тоненькой девушкой. Через пять минут я уже был
уверен, что она ему нравится. Он то и дело задевал ее то плечом, то
локтем, то нарочито напрягался, показывая, как он работает. Она,
наверное, принимала его ухаживания охотно. Во всяком случае не
отталкивала его. Похоже было, что остальные слепки, даже те, кто
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей