Чтение 15–й страницы книги ~Пещера~

- Кофе будешь? - спросил Кович шепотом. Павла встрепенулась. Чашечка
крепкого кофе была сейчас единственной силой, способной без потерь довести ее до
дому.

- Павла... Ты знаешь, я ведь все это время в шоке. Со вчера...

Кович стоял теперь над столом- склонясь над включенным в розетку чайником,
будто желая помочь ему собственным теплом.

"Он в шоке, - подумала Павла, извлекая красную конфету из груды зеленых. -
Он в шоке, видите ли... Он, здоровый клыкастый сааг, в шоке. А я ничего - вот, с
Тританом познакомилась..."

- Что мы можем изменить? - спросила она меланхолично.

Чайник наконец-то вскипел и забулькал; Кович достал откуда-то пару чашек и
жестяную баночку кофе.

"Сколько я этой гадости сегодня выпила, - подумала Павла с отвращением. -
Весь день кофе, кофе, кофе..."

Кович нашел в шкафу одну чайную ложку. Порылся в ящике стола и нашел
другую.

- Павла... Скажи честно - как тебе это удается?

- Что? - спросила Павла после паузы. Она действительно не поняла.

Кович побарабанил пальцами по столу:

- Тебе везет? Да? Это просто везение, удача, тебе везет, а, Павла?..

"Случай ярко выраженного антивиктимного поведения", - сухо сказал в
Павлиной голове чужой, смутно знакомый голос.

- Вообще-то, - сказала она, глядя в чашку, - мне везет обычно, как
утопленнику. То на масло сяду, то автобуса долго нет... А недавно вот крысы
провода перегрызли...

Кович снова сел на пол - прямо перед Павлой:

- Ты понимаешь, ЧТО произошло? А, Павла?.. Павла помолчала. Хмыкнула,
прогнусавила голосом противной дикторши:

- "Сон ее был глубок, и смерть пришла естественно!" Воистину, короткое
общение с Тританом пошло ей на пользу. Он стала свободнее обращаться с
некоторыми понятиями.

Кович, впрочем, с Тританом не общался; он дернулся, как от удара:

- Ты не могла бы...

- Извините,- сказала Павла, испуганная собственным цинизмом. - Я не хотела,
честно... Это... я тоже, понимаете, немножко не в себе...

- Мы с тобой оба ненормальные, - сказал Кович с горечью.

Некоторое время они думали каждый о своем, потом Кович поднял голову:

- Павла... А та машина, вчерашняя,- тоже повезло?..

Павла смотрела на него непонимающе. При слове "машина" вспоминался лимузин,
в который ее усадил сегодня Тритан... и еще почему-то тюбик помады в щели
тротуара.

- Какая машина?

Глаза Ковича округлились; она почему-то испугалась:

- Да какая машина-то?..

Кович заговорил, медленно и четко, будто втолковывая роль непонятливой
актрисе; по мере того как развивался его рассказ, из Павлиной головы
выветривались и сегодняшний день, и усталость, и остатки хмеля. Ладони взмокли -
так, что их приходилось то и дело вытирать о колени.

- Вам показалось, - сказала она наконец. Кович усмехнулся - достаточно
печально.

- Вам показалось, - пробормотала Павла почти сквозь слезы -ив этот момент
вспомнила.

Да, был тюбик помады, который она выронила перед подъездом. Только он
занимал в ту секунду ее мысли - только он; подобрать его казалось делом жизни,
она не обратила внимание на порыв ветра, промелькнувший мимо силуэт...

Кович смотрел, как она вспоминает. С интересом смотрел- режиссеру всегда
интересен процесс. Что происходит с человеком, как он меняется изнутри...

- Это случайно, - сказала Павла сама себе, а страх рос, цеплялся в нее
восемнадцатью когтями, повисал на ее душе, как кошка на гардине. - Это случайно.
Машина... СПЕЦИАЛЬНО на человека? Чтобы СБИТЬ? Это же... Бред. Так не бывает...

Кович пожал плечами.

- Ну, спасибо, что вы мне сказали, - пробормотала Павла в пол. - Хотя лучше
бы я... Не знала, и ладно себе. Случайность...

- Случайность, - эхом отозвался Кович. - Как в Пещере. Трижды
случайность... Я уж думал- может, это со МНОЙ не все в порядке?..

В дверь робко поскреблись; старушка с тряпкой заглянула - и испуганно
закрыла дверь. Павла подумала, что старушка будет ждать и час и два - до утра
будет ждать старушка, пока главный не наговорится, не освободит кабинет,
предоставив бабушке почетное право собрать пыль, осевшую на мебель в процессе
творчества...

Павла вздохнула. Кович сидел к ней боком, хмурый, какой-то жалкий, будто
горный орел, который вообще-то могуч, но вот в данный конкретный момент устал и
болен...

- Да вообще-то, - она улыбнулась, вдруг почувствовав превосходство своей
осведомленности, - вообще-то бывают такие случаи... Антивиктимное поведение,
чего проще. А потому не убивайтесь так...

В ее планы не входило рассказывать много - но она увлеклась. Кович слушал
внимательно и напряженно; Павла рассказала о Доде Дарнице, о противных датчиках
и идиотских вопросах, и о Тритане рассказала тоже - разумеется, ресторан "Ночь"
упомянут не был.

- Это что-то вроде социальной программы, и я у них - ценный экспонат, - она
улыбнулась. - Странности есть, конечно, но в целом они - очень интересные,
симпатичные люди...

Рассуждая столь благосклонно, она имела в виду исключительно Тритана. Но
Кович не мог этого знать.

- Ты им сказала? - негромко спросил Кович. Павла помолчала. Переспросила
осторожно:

- О чем?

Кович поднялся, опрокинув недопитую чашку кофе. Прошелся по кабинету,
облокотился о письменный стол:

- О том, что мы встретились, они, надо полагать, знают. Ты говорила им о
том, что мы друг друга УЗНАЛИ?

Павла молчала.

Под окном оживленно переговаривались -- работники театра расползались после
спектакля; кто-то засмеялся. Хлопнула дверь.

Собственно говоря, сегодня она не сказала Тритану... о Ковиче. Возможно,
зря. И потом, она ведь решила сказать в следующий раз...

Кович уловил ее колебание:

- Не говори. Не стоит, Павла. Послушай... умного человека. Ну зачем мне...
зачем нам это надо?.. Кого это интересует, это наши личные, интимные дела... Ты
ведь не рассказываешь всем подряд, с кем ты спишь?..

Павла спала с гномом, вышитым на одеяле, - однако признаваться в этом
Ковичу действительно не стала. Тот воспринял ее молчание как подтверждение
собственным словам:

- Вот видишь... Сохрани... нашу скромную тайну. Сделай мне одолжение.

Павла молчала.

Ей не хотелось вступать в спор- но и давать обещаний не хотелось тоже.

- Я подумаю, - примирительно сказала она наконец.-Как... обернется...
постараюсь.

Едва успев выйти из театра, она шарахнулась от скромной добродетельной
машины, которая медленно шла по противоположной стороне улицы и абсолютно никого
не трогала.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сегодня Пещера жила особенно громко; белые уши сарны метались, перебирая
ворох звуков, отделяя случайные от важных и простые от опасных. Она хотела - и
боялась спуститься к водопою; целое стадо ее товарок не так давно встретилось
там с парой голодных серых схрулей и на какое-то время вода стала красной...
Ненадолго. Течение уносит кровь, а жертвой пала всего одна, старая и больная,
отягощенная годами особь, и схрули пировали над ее телом, а затем схватились за
добычу с барбаком, явившимся на пир без приглашения... Звуки и отзвуки
рассказали сарне, какой короткой и жестокой была схватка, как сытые схрули
отступили наконец, но барбак не удовлетворился падалью - отогнав схрулей,
ринулся по горячим следам уходящего стада сарн...

Она хочет жить. И она будет жить долго; она бредет переходами Пещеры, где
за каждым камнем прячется смерть. А маленький зверь несет свою жизнь, как
свечку, и все силы уходят на то, чтобы сохранить, спрятать от ветра ее слабый и
горячий огонек.

Посреди широкого тоннеля, круто опускающегося вниз, сарна остановилась.
Совсем рядом было чужое дыхание, быстрое, принадлежащее мелкому существу; совсем
рядом было царапанье коготков о камень, шелест раздвигаемого мха, треск
обрываемых лишайников...

У волглой стенки стоял на задних лапах тхоль. Молодой и жадный; желтоватая
шкура его казалась в полумраке коричневой. Тхоль искал в зарослях мха личинки
скальных червей, находил, вылавливал и ел; появление сарны заставило его на
секунду отвлечься от занятия, но не более. Тхоль был голоден.

Глядя на него, сарна тоже вспомнила о голоде; мох, в котором мелкий зверь
ловил своих личинок, вполне годился в пищу. Свежий мох утоляет и жажду, а ведь
ей смертельно хочется пить...

Она шагнула вперед, уже ощущая на языке терпкий вкус зелени, но не забывая
напрягать круглые раковины-уши; среди отзвуков-нитей, среди скрипа, шелеста и
дыхания, издаваемых тхолем, сквозь брачное пение далекого и безопасного барбака
пробился вдруг едва уловимый, едва ощутимый...

Ее высоким ногам подвластны были самые длинные, самые головокружительные
прыжки. Уши и ноги- да разве зеленому схрулю, подростку-схрулю охотиться за
такой дичью?!

А охотник-схруль и вправду был подростком. Очень молодым, неопытным,
неумелым хищником и на сарну ему было плевать. На первый раз ему вполне хватало
тхоля.

Не подкрепленный ни опытом, ни навыками, инстинкт хищника все равно