площадку являлся точно вовремя, то есть раньше всех, стоял без всякого
дела в сторонке, разглядывая зевак, которые разглядывали русских,
снимающих свое кино с натугой и без улыбок. Но как бы он ни был, ему
казалось, тих и незаметен, а кто-нибудь обязательно подходил, заводил
полный убогого яда разговор. Чаще всего это была хорошенькая, но
низкорослая и расплывшаяся, будто осевшее дрожжевое тесто, дама -
редакторша Леночка. Говорили, что муж этой пятидесятилетней Леночки
был огромное начальство где-то в науке, но это ее не утешало, она
ненавидела всех, кто бывал за границей больше ее, и даже всех, кто
оказался за границей сейчас, вместе с нею, это казалось ей
несправедливым. Впервые, говорила она, случилось такое: сценарист едет
с группой, да не куда-нибудь в Крым, что тоже неплохо, а в Париж, с
ума сойти! Причем с женой! Так ведь она в счет моих постановочных,
робко перебил он. Ну конечно, согласилась она, вы ведь у нас теперь
знаменитость, звезда, против вас никто слова не сказал, и я считаю,
что это вполне справедливо, должен ведь и любой автор, даже
начинающий, вы ведь все-таки, извините, начинающий, что-нибудь
получить... Поговорив так минут пятнадцать, она исчезала до вечера и
появлялась только в гостинице на ночных планерках у Редько. Михаил
Антонович, заявила она в тот вечер в первой же паузе, - когда Редько,
наоравшись, на забаву французским горничным, тяжко глотал пиво, - а
мы, например, сегодня беседовали - тут она кивнула в сторону,
приглашая в союзники, - и пришли с автором к выводу, что в три
съемочных дня нам с этим эпизодом не уложиться. Это совершенно
однозначно... И она решительно закурила, сразу выпустив огромное
количество дыма.
говорили об этом, Леночка? Я бы никогда не взялся судить, уложимся или
нет. Я не специалист и вообще не очень представляю, что это такое -
съемочный день, да меня это и не должно касаться, я здесь не для
этого, я здесь...
здесь. И все молчали. Редько сделал вид, что ничего не заметил.
английском с Бернаром, оператором - милейшим, абсолютно бессловесным
и, судя по его пре-дыдущим фильмам, очень талантливым парнем. Леночка
объясняла ему, что триллер не в традициях русской литературы, что
серьезный писатель не гоняется за коммерческим успехом и не станет
проводить время, отираясь в группе, экранизирующей его модную, но
совер- шенно пустую вещь. Лишь бы за границу поехать... Зэй лост зе
шэйм, ауэ райтерз, Бернар...
пыльный гравий на Елисейских полях, солнце картинно садилось в
Триумфальной арке, со стройки перед Лувром ехали грузовики, там росла
стеклянная пирамида. Чтобы не пачкать улицы, грузовики выезжали по
гигантским щеткам, положенным щетиной вверх, - обметали от
строительной пыли колеса...
французских знакомых не верил, что они несколько раз проходили его с
Ольгой пешком. Шли, привычно переговариваясь - ну почему этого, и
этого, и этого у нас нет и быть не может? - и, как всегда, посмеиваясь
над собой: именно за границей русские особенно счастливо предаются
национальному мазохизму, и все, от качества и, главное, наличия пива
до чистоты в подъездах, не радует нормального русского
путешественника, а огорчает сравнением с отечественным безобразием.
Мирный разговор переходит в мирное же молчание. Шли, наслаждаясь
миром, взаимопониманием, во всяком случае - Ольга. Здесь, во Франции,
ее жизнь выравнивалась, она ощущала свое спокойное и уверенное
существование, постоянно присутствовавшая в ее московском житье тень
угрозы, неопределенность исчезали: он был все время на глазах, все
время занят, а люди вокруг были чужие, и отношения его с ними не
вызывали ревности.
прохожих, витрины, бесконечные ряды машин вдоль тротуаров,привычно
запоминал детали и радовался узнаванию того, что было известно и
памятно с давних платонических времен, с картинок в "Popular mechanic"
и карикатур в "Крокодиле", с описаний в романах, публиковавшихся
"Иностранкой". Рядом с "ягуаром" жался умилительно интеллигентный и
хипповый "ситроен-дош", разрисованный вишнево-черной загогулиной...
Немолодой твидовый джентльмен, на ходу откинув полу длинного пальто,
совал в карман толстую газету... Деловая дамочка спешила куда-то на
сильно кривых в коленях, тонких ногах, и сумка-портфель крокодиловой
кожи колотилась на ее бедре, кости которого выпирали из-под
классической юбки в клетку "пепито"...
которым было главное место съемок, к Большим Магазинам, сделав
небольшой крюк через улицу Будапешт, по одной стороне которой стояли
черные проститутки, а по другой их сутенеры, и идти было неуютно:
через пассажик между двумя зданиями Галери Лафайет, мимо маленького
камерного оркестрика, всегда играющего рядом с распродажей спортивного
трикотажа и одеял, мимо парня, изображающего под магнитофон,
взгромоздясь на урну, оживший манекен; потом к Опере, к тяжелой,
питерски-мрачной колоннаде Мадлен; на Конкорд; по пыльным, лишенным
тени аллеям Тюильри к Лувру; через его двор, сквозь узкий проходик в
углу на мост Академии; наконец, на улицу Сены - и, не чуя ног, сесть
за стаканом пива в успевшем стать любимым кафе "Ля Палетт", одном из
самых понтярских мест Левого Берега. Раскланяться с мгновенно впавшим
в приятельство русским художником в бирюзовом пиджаке, розовой рубашке
и сиреневом галстуке - все сочеталось, черт его дери, все! Вышел он из
беглых, с какого-то торгового советского корабля, матросов, уже здесь
начал рисовать - и за двадцать лет стал вполне парижским
профессионалом жизни с художественным уклоном. Вместе с ним закурить,
конечно, "житан"...
пампльмусс джюсом. Воздух имел принципиально другой оттенок, чем в
Москве. Здесь совершенно не было расплывчатого золотисто-сиреневого,
четкий серо-синий определял все - окраску стен, неба, тротуара и
интонацию речи.
только работа, - и влюбиться впервые, понять, что до этого не было
ничего, совершенно ничего; что все женитьбы, связи, приключения были
не до конца, не на полную катушку, не всерьез; что и не знал,
насколько пошло может совпадать ежедневная реальность с литературой
самого банального, самого сентиментального толка!.. Боже мой, думал
он, этого же нельзя представить - что будешь действительно мучиться не
где-нибудь, а сидя в парижском кафе! Что отношения перестанут быть
игрой и станут жизнью - реальной не меньше, чем боли в подвздошье. Что
иногда даже будешь не в состоянии наблюдать процесс - настолько
погрузишься в его глубь, насколько будешь в потоке...
вынимая сигарету изо рта, объяснил он Ольге: слезы от дыма. Пойду
позвоню в гостиницу, узнаю, не оставлял ли мне месседж Редько.
с поворотной стеклянной дверью, сунул в щель телефонную карточку,
закрыл шторку щели...
оставалось на его телефонной карточке...