еще солдатами Монтгомери в пустыне, - он ставил твердо, и при каждом шаге
отмечал про себя, что лучшей обуви для прыжка не найдешь - лучше работать
только босиком. Но не в России в ноябре...
все бубнил тот же голос: "Восемьсот сорок один, семнадцать, девять...
Восемьсот сорок один, семнадцать, семь..." Готовность была уже двадцать
минут.
прикурил. Подошел Юра. Чуть ускорив шаг, подтянулся Олейник.
все-таки думаете, неужели правда, что работа на уничтожение? Неужели они
своих подставят только для тренировки? Вы верите?
подошвой, помолчал мгновение. - Не то что верю... Уверен. Знаю точно.
Своих? Да спорить могу, что именно своих они и подставят. Еще и объяснят
им: группа опаснейших преступников, вам непосредственно командование
поручило обезвредить... Вот другое дело, я удивляюсь, почему они нас не
жалеют? Ведь они серьезно пахали, чтобы нас на родину приволочь. И здесь
учили - будь здоров... Неужели ради тренировки они нас под автоматы
подставят? Сначала не верил, а теперь понял: как раз логично. Если мы эту
тренировку не пройдем, то мы им вообще не годимся, и тогда все равно вся
их работа насмарку. А если пройдем - им за это никаких своих не жалко.
Подумаешь, лейтенанта-другого мы замочим... Слишком серьезная у них
готовится для нас работа, они, чтобы все проверить, и генерала
подставят...
все по плану, первый вариант. Отвечать?
"кольт-45", - ответь, что дальше действуем сами, на связь выходим только
после акции, если все будет удачно...
него под подбородком.
легко пружиня, как на стайерской тренировке, побежал к автобусной
остановке впереди - все в трещинах и осколках две стеклянные стены под
прямым углом и навес.
шоссе. Отвыкли мы все-таки от этой жизни, подумал Юра, руку поднимает, как
настоящий хич-хайкер, большим пальцем вверх, в России голосуют совсем не
так.
плечо упор короткой трубы гранатомета. Шум моторов уже был слышен.
разворачиваясь поперек дороги, влетела в костер. Третья затормозила и на
порядочной скорости поехала задним ходом. Сергей лежал, короткими
очередями валя одного за другим выскакивающих из второй машины. Юра встал
в кювете в рост, его гранатомет дернулся, но он не попал - в третьей
машине только посыпались стекла, она остановилась. Сергей бежал к ней, он
уже оказался без куртки, бронежилет, плохо подогнанный, шлепал на бегу.
Пробегая мимо одного из лежащих на дороге, он на мгновение опустил ствол
автомата и выстрелил - лежащий, видимо, показался ему живым. Тело
подбросило над асфальтом. Из третьей машины прогремела автоматная очередь,
бестолково длинная. Сергей упал и, быстро перекатываясь с живота на спину,
свалился в кювет. Олейник в два прыжка оказался на крыше третьей машины,
его "кольт" загрохотал: он стрелял сквозь крышу, звук был такой, будто
работает кузнечный пресс. В это время багажник третьей машины распахнулся,
и, словно чертик на пружине, вырос из него человек с автоматом в руках. Он
не был виден Сергею, а между ним и Юрой лежал на крыше машины Олейник. Но
автомат уже вылетел из рук человека, и уже он сам опрокинулся, упал на
дорогу, и Олейник уже понял, что третий удар не нужен - человек был
безопасен, хотя, вероятно, еще жив: подошвы любимых ботинок были мягкими,
убить даже сильным ударом здорового мужика невозможно...
уставной полевой форме, в идеально точно сидящей пятнистой каскетке и
ровно настолько, насколько положено, открытой тельняшке, подошел спокойно,
не глядя на обломки машин и трупы.
Никифоров, рядовой Цирлин, я объявляю вам благодарность от лица
командования. В расположении части вас ожидают ваши близкие, вам будет
предоставлено увольнение на трое суток каждому. В гостинице для
офицерского состава вам будут выделены комнаты...
следов на дороге не останется.
по-харьковски просто дал ему по морде. На пятнистую куртку быстро-быстро
закапала кровь.
Олейник, - а мы пошли к вертолету. И Сергей не шутит, да и я тоже вам
советую про эту оплеуху помнить молча.
кожаная куртка висела клочьями, сапоги с голенищами гармошкой скребли по
земле. Чуть в стороне лежал человек с вогнутым, как у идола с острова
Пасхи, лицом. Прилизанные волосы отклеились от широкой лысины, прядь их
свесилась и шевелилась под ветром.
отшвырнул обломки автомата.
парфюмерией. Не было сил больше переставлять ноги, она не пошла вместе со
всеми к лифту, а присела в кресло - не то старинное, не то стилизованное
под старину, здесь нельзя было понять: кожа, глубоко утопленные медные
шляпки обивочных гвоздей, потертое красное дерево подлокотников. Рядом с
креслом стояла девственно чистая медная пепельница на высокой ножке.
день в карманах картонки билетиков, испещренные буквочками, цифрами,
значками... Интересно, что они значат и кто их читает?.. Сняла и положила
рядом с креслом на пол, на толстый лимонно-желтый ковер, свой
осточертевший берет. Никто здесь таких не носит, но маленькие шляпки ей не
идут... Встряхнула слежавшимися за день волосами... Еще мыть голову,
сушить, а спать хочется невыносимо...
столом, улыбнулись, мужик даже подмигнул - мол, пошли с нами - обнял
подругу за плечи и легонько втолкнул ее в бар. Качающиеся двери бара,
приоткрывшись, выпустили немного тихой грустной музыки. Она знала эту
песню, дома по телеку непрерывно крутили клип, прелестная голубоглазая
француженка и молодой красавец ехали на мотоцикле по мокрой вечерней
набережной... А американцам было лет по шестьдесят пять, она носила
огромные разношенные кроссовки и широкие штаны выше щиколотки, он был
тяжелозад и глух, в каждом ухе его лежало по белой таблеточке слухового
аппарата. И всегда в обнимку...
лежала очередная конфетка на ночь - на этот раз розовая с золотом. Сразу,
едва сунув плащ в шкаф, кое-как скинув одежду на кресло, она пошла в
ванную. Остатки сил надо было сберечь, невозможно завтра появиться с
немытой головой. Привыкнуть и не отмечать этого про себя было невозможно,
хотя уж сколько навидалась, но все равно - чудо: четыре свежих, идеально
сложенных полотенца, плетеная корзинка с шампунем, мылом, колпаком для
волос, микроскопическим тюбиком зубной пасты... Немного помучившись с
кранами, она отрегулировала воду, открыла баночку шампуня - накопившиеся
за предыдущие дни уже лежали в сумке, девкам пригодится подарить, а то и
самой понадобится - еще неизвестно, как будет в Москве, когда вернешься.
рядом с зеркалом, фен. Сквозь его гул услышала какой-то звук в номере, с
испугом вспомнила, что, кажется, не заперлась, осторожно, чуть приоткрыв
дверь ванной, выглянула. В комнате никого не было, ее одежда валялась на
кресле, желтый неяркий свет падал от торшера. Из комнаты во влажное тепло
ванной потянуло сквознячком. Она прикрыла дверь, еще немного покрутила
головой перед феном, замотала влажные волосы полотенцем, накинула тонкий
ярко-синий халатик, купленный когда-то, еще в первой поездке, с которым с
тех пор не расставалась, - места занимает мало, не мнется, захватила
щетку, чтобы, включив ночное, бессонное, непонятное телевидение,
дорасчесываться уже в постели, и вышла.
с ним стояли почти ополовиненная бутылка коньяка с кривой советской
наклейкой и стакан, который он взял с ее столика.
этим персонажем, почти фельетонным, почти комическим? А потом вспоминала -
какой уж там фельетон... Беда, бедствие, болезнь. Ужас. Слава Богу,
избавилась.
никто не мог бы точно сказать - кем. Некоторые считали его диктором, и
правильно, был он и диктором, голос его, мужественный и как бы слегка
надломленный суровым жизненным опытом, звучал то в праздничных репортажах
о парадах и демонстрациях, то в грустных сообщениях о мировых бедствиях.
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Зыков Виталий
Афанасьев Роман
Березин Федор
Майер Стефани