Чтение 15–й страницы книги ~Дорога в сообитание~

Мне не знакомо то, что нас связало. Это слегка похоже на тэми, не
только слегка - тэми радостно и свободно, а это тревожно и непонятно. И
немного стыдно, ведь я вошел потихоньку, чтобы она не заметила и не
закрылась. Я не знаю слов, чтобы это назвать. Они за Вторым Пределом -
там, где приходят ответы.

- Ортан, - шепчет она. - Ортан! Что это было? Зачем?

Я не знаю зачем. Я говорю:

- Я тоже видел Начало. Общее мне показало. Но я не знаю Древнего
Языка.

- Зачем?

- Оно вас не понимает. Вы не понимаете Сообитание, а оно не поймет
вас. Я тоже не понимаю, - говорю я ей. - Я шел за тобой, но совсем ничего
не понял.

Она засмеялась. Ночной переливчатый смех, тревожный и мягкий, как
лепет ручья на перекате.

- Ортан, - сказала она, - ты думаешь, Норт понял бы то, что нам
показали? Ты думаешь, я многое поняла? Да, - сказала она, - теперь я знаю,
как все это началось. Я знаю, почему нас загнали в клетку. Я знаю, почему
Звездный Путь закрылся для нас. Я могу догадаться, почему дафены и мы
всегда воевали. Ну и что? - сказала она. - Слишком поздно, чтобы что-либо
изменить. Почему они не открыли нам этого раньше?

- Не знаю, Элура.

- А то, что было потом? Что это было, Ортан?

- Оно поднимало тебя ко Второму Пределу. Чтобы прочесть, - отвечаю я
и чувствую, как противятся правде слова. - Чтобы узнать из тебя все, что
ты знаешь. Что поняла, - говорю я, и мне неприятно, потому что это правда
и все же неправда. - Ты бы не вернулась, - говорю я с тоской. - Не смогла
бы. Твой ум не умеет.

Опять смеется - сухо и резко.

- И ты снова спас меня? Не слишком оно церемонится, твое Сообитание!

- Ты не понимаешь, Элура. Это не смерть. Ты бы все равно осталась в
Общей Памяти. Погоди, - говорю я, - я попробую объяснить. Общая Память...
понимаешь, это все, кто живет и кто жил. Понимаешь, - говорю я, - если
сейчас я умру, я все равно буду жить - такой, как есть. Здесь меня не
будет - но я буду жить. И все, кто жил - ну, хоть тысячу лет назад - они
тоже живые. Если пройти за Второй Предел, можно говорить с любым... даже
увидеть, и он будет такой, как тогда. У меня есть друзья, - говорю я, - я
даже не знаю, когда они жили, но они учили меня и помогали мне. С
утратившими имена мне легче, чем с теми, кто жив... живущие ныне не любят
раздумий. У них ведь есть для этого целая вечность. Там будут мудрость и
сила, но не будет вкуса плодов и чуда Четвертой ночи...

Она не слышит. Она прижалась ко мне и шепчет:

- Я не хочу! Ортан, я боюсь мертвецов! Что они с нами сделают,
Ортан?!

Все мы не выспались, и все не в духе. Припасы кончились, мы лениво
жуем плоды, которые притащил откуда-то Ортан.

- Мясца бы! - бормочет Норт. - Ноги протянем на травке!

- Нельзя, - серьезно ответил Ортан. - Если дойдем до моря, наловим
рыбы.

Мне все равно, что есть и что пить. Мне все равно, что над нами
прохладное утро, полное птичьих песен, сияющее росой. Все все равно...

Но что-то веселое, легкое... Фоил! Он ткнул меня мордой в плечо и
словно бы засмеялся, и я, удивляясь себе, улыбнулась в ответ. И мир,
сияющий и огромный, живущий и радостный мир вдруг улыбнулся мне.

- Вперед! - сказала я весело и вскочила на ноги. - А ну-ка, Норт,
поторапливайся, если рыбки хочешь!

Вперед! И трава уклоняется от ноги, я чувствую, куда можно ступить, а
куда нельзя, и жизнь вокруг, невзрачная, мелкая, травяная, чуть слышно
отзвучивает во мне мгновенными вспышками узнавания. Но тоненький,
остренький страх во мне, недреманный колокольчик тревоги...

- Элура, - говорит Норт. - Эта ночь... тебе... ну, ничего такого не
снилось?

Фоил ведет нас: Ортан отстал, он разговаривает с Илейной. Я не знаю,
что он ей говорит, но смутное тягостное ощущение... она так молода! Она
так красива!

- Нет, - говорю я, - мне не снилось. Мне показали наяву.

- Что показали? Кто?

- Не надо, Норт, - говорю я. - Об этом незачем говорить. А ты? Что
тебя мучит?

- Сон, - отвечает он. - Поганый такой сон, и будто все наяву. Будто я
- это сэр Нортон Фокс Пайл, - он невесело усмехнулся, - вот, выходит, от
кого я род-то веду! И вот, будто это я начал ту, первую, войну против
дафенов.

- Как же это было?

- Пакость! - говорит он с досадой. - Если правда, так то, что
теперь... все поделом. А! - говорит он. - Ерунда! Кто это может знать?

- Знают, Норт. Все знают, можешь не сомневаться.

- Кто?

- Что! Вот этот самый мир, куда мы пришли.

Он смотрит с тревогой, и я ему говорю:

- Норт, ты прости, я ничего не могу объяснить. Я не понимаю сама. Ты
ведь знаешь: это Нелюдье, здесь другие законы, здесь правят могучие силы,
которых нам не дано понять. Норт, - говорю я, - нам будет очень трудно! Я
даже боюсь подумать о том, что нас ждет. Но мы должны продержаться, Норт!
Мы должны ему доказать!

- Кому?

- Ему! - говорю я и гляжу в бесконечное небо. - Ему! И пусть
попробует нас сломить!

Онои!

Я понимаю, Фоил.

Горячее беспокойство Трехлуния, оно бушует вокруг, оно в каждом ударе
крови. Хмельная бездумная радость: запеть, закричать, побежать, обогнать
ветер. Искать, сражаться, любить - и быть счастливым. Все счастье: победа
ли, пораженье ли, смерть - все радость, пока вершится Трехлуние.

Я чувствую, как ослабело _т_э_м_и_, мы все еще вместе в чувствах, но
мысли уже раздельны.

Тебе пора, говорю я, иди! и он прижался ко мне, заглядывает в глаза,
чуть слышный лепет, шелест уснувшей мысли - и он уже оторвался, он летит,
беззвучный и легкий, Фоил - Черная тень - в сияющем дне перед первой ночью
Трехлуния.

До встречи или прощай?

Фоил опять умчался. Сегодня с утра он беспокоен. Танцует, мечется,
жмется к нам, ласкается, пробует что-то сказать, но я не могу поймать его
мысли. И вот - улетел. Сорвался с места, понесся, скрылся.

- Что с ним? - спросила я Ортана. - Он чего-то боится?

- Нет, - и в его глазах спокойная нежность, а в голосе ласковая
печаль. - Он ушел. Пора.

- Пора - что?

- Сегодня начало Трехлуния, - говорит он спокойно. - Третья ночь
Трехлуния - время брачных боев. Он уже взрослый. Он должен драться.

Фоил? Драться? Но это же невозможно! Ребячливый, ласковый,
добродушный.

- Он не может иначе. Это Трехлунье. Оно сильней.

- И ты не боишься?

- Боюсь, - отвечает Ортан. - Он не может победить. Он еще слишком
молод. Если он будет жив... он и я... он меня отыщет.

- Почему? - говорю я. - Зачем? - а думаю: такой ласковый, такой
красивый...

- Это нужно, - отвечает он убеждено. - У этэи почти нет врагов. Если
не будет брачных боев, они ослабеют и вымрут. Только лучшие должны
оставлять потомство.

- И у людей тоже?

И он вдруг отводит глаза.

- Я не знаю, как у людей. Для меня еще не было Трехлуния.

Все жарче и жарче, а мы все идем и идем, и я с тоскою думаю о
привале. Я думаю, но не скажу - пусть скажет Норт, я слишком привыкла
казаться сильной. Порой я завидую Норту: ему не надо казаться. Он может
признаться в слабости - я не могу.

Мы молча идем, сутулясь под тяжестью зноя. Усталость выгнала мысли из
головы, и это благо, что можно просто идти, что нет ни боли, ни страха -
только толчки горячей крови, только волны истомы - накатывается, как сон,
и хочется лечь в траву, раскинуть руки и грезить - но остренький холодок
внутри, недреманный колокольчик тревоги, и я ускоряю шаг, я что-нибудь
говорю, и голос на нужный мог разгоняет чары.

- Пора бы передохнуть, - говорит мне Норт и всовывает в руку горячу
флягу. Вода будто кровь, три маленьких теплых глотка, и жажда только
сильней, но я отдаю флягу Норту и спрашиваю, как Илейна.

- Чудно! - говорит она. Глаза у нее блестят, и голос какой-то
странный. - Жарко, а хорошо. Петь хочется!

- Видишь? - говорит Норт. - Опять наваждение, да еще похлеще ночного!
У самого так и играет по жилочкам. А ты?

Он смотрит в глаза; у него непонятный взгляд - тяжелый, внимательный,