был коварен, но не был могуч, и Безымянный продавливал сопротивление,
ломился, крушил, настигал.
неотвратимо сближаясь, и с каждым сближением, с каждым ударом он
чувствовал: что-то меняется в нем. Коварные тени чужой души, чужой,
расчетливой темноты неведомо как проникают в душу. И он, нападая и
отбиваясь, безжалостно настигая врага, невольно сам становится им - одним
из немногих - а, может, многих? - кого привлек обреченный мир. Слетелись
сюда, как мухи на падаль, и ловим короткую радость жизни, минуты бурлящего
бытия, которые нам желанней бессмертия. Немногое можем мы взять у жизни -
он выбрал власть, я бы выбрал войну - но никому из нас не удастся хоть на
миг поверить, что мы - живые, что эта жизнь - настоящая жизнь, а не просто
ухаб на дорогах смерти...
жестокое, каменное упорство. Ввязался в драку - стой до конца. Без цели и
без надежды - до победы или до смерти.
стояла стена живого, трепещущего мрака. Их мрак, несхожий, чуждый друг
другу, сливался, взрывался, смешивал их, и каждый из них был не только он,
а он - и чужой, он - и враг, сам себе враг, я - и я, я - или я.
свой судья и палач, я - свой враг, и ты - мой враг - мне поможешь
освободиться.
надо свободы, не надо небытия - ну нет, собрат мой! Ты начал первым? Так
плати свою цену!
комок безысходного страха, вопль ужаса, вопль торжества - и он остался
один. Один - в темноте. Один - на ногах, а у ног опустевшее тело.
вопил. Он опять был один. В темноте. В безысходности ненужной победы.
Никому. Незачем. Никогда.
Голос, зов, нетерпение, ожиданье... Кто-то звал, просил, торопил. Его? Да,
его! Кто-то в мире, кому он нужен...
были вести: на дорогах заставы, а в селеньях дозоры из черных. Непонятные
вести: здесь исконно мирный край, а Такема не ссорилась с Ланнераном.
верхом.
и они подъезжали к реке. Некогда полноводная, несшая с моря суда, в
тоненький ручеек превратилась она, в жалкую струйку воды среди грязи и
ила. А на холме, на бывшем обрывистом берегу, грозно серели мощные башни.
Раньше здесь были пристани, многолюдье, богатство, а теперь запустение и
тишина.
чем не спросили.
Приречья. Мало людей - и много пустых домов - видно улочки умерли вместе с
рекою. И никто не торопится поглазеть, поспрашивать, почесать языки, как
положено ланнеранцам. Нет, уходят с дороги, заползают в дома. Ланнеран
болен, подумала вдруг Аэна. Это хуже войн и хуже чумы - то, что сделало
Ланнеран молчаливым.
горец в сером плаще ждал их у нужных ворот. Это был большой постоялый двор
- много спальных навесов, целое поле стойл, но лишь люди Вастаса и их
дормы чуть заполнили пустоту. И опять она содрогнулась: хозяин не
торговался. Молча принял, что дали, и ни о чем не спросил.
ответил:
сон - от Каона задворками Храма Ночи к Верхней улице, где она родилась.
Она думала, что теперь Ланнеран покажется ей огромным, но он был так
запущен, так обветшал... Что-то странное делалось в Ланнеране. Улицы были
безлюдны, лавки закрыты, не курились дымки, не пахло едой. Только липкий,
томительный запах страха...
для новой боли, сердце не дрогнуло даже возле дома отца. Когда-то самый
богатый, когда-то самый красивый... Бедный отец, подумала вдруг она, он
был только слаб...
не то, что встарь. Когда-то здесь собирались мужи толковать о политике, о
походах, о сделках. Здесь свергали правителей, здесь затевали войны, здесь
бурлила веселая душа Ланнерана. Неужели она уже умерла?
безразличен. Я думала, что навек его ненавижу, но он в беде, и сердце
плачет о нем...
томительный запах страха. Томительный, тягостный дух несвободы.
где ты? Сын мой, плоть от плоти моей, душа от моей души, последняя ниточка
между мною и миром. О, отзовись, молила она, ответь, Торкас, мой мальчик,
дай мне хоть каплю надежды!
еще ледяная спокойная ясность, потому что нечему больше болеть. Торкаса
нет, и теперь я могу уйти, надо только отдать долги.
сделать?
многолюдству. Маленькие кучки молчащих людей, но Вастас прав: их
становится больше. Все больше испуганных, молчащих, отдельных людей. О,
Ланнеран!
отец мой сгубил его...
руки его упали. Он молча пошел за ней на неширокую площадь.
сшибли статую бога. Теперь он, разбитый, лежал на земле, уставившись в
небо пустыми глазами. Мы встретились взглядом, и он улыбнулся. Давай!
сказали разбитые губы, и я оказалась вдруг наверху, на узком высоком
каменном пальце, над тишиной, над пятнами запрокинутых лиц.
стриженные по-вдовьи, как туча взвихрились над бледным лицом.
льдинка, упавшая с высоты. - Я Аэна, дочь Лодаса, - сказала она. - Жена
Энраса, ставшего богом. Есть ли здесь кто-нибудь, кто может меня узнать?
старше, чем ты.
с того дня, как умер Энрас.
лица, и это было уже когда-то: вот так же стояла она наверху над бледной
волной запрокинутых лиц, над жадным, отчаянным ожиданием.
Трусы, вы заслужили смерть! Вы убили того, кто хотел вас спасти, и бог
ушел от вас в гневе. А знаете, почему вы все еще живы? Я родила Энрасу
сына. И пока мой мальчик жил на земле, бог хранил этот мир - ради него.
Трусы! - сказала она с тоской, и хрупкий голос ее разбился о площадь, как
льдинка. - Чем вы стали, гордые ланнеранцы? Мой мальчик, - сказала она, -
ему тоже пришлось сделаться богом! Он один против нечисти, которую вы
развели, против мерзости, которой вы покорились. Если ему придется уйти...
Бог не станет вас защищать! - сказала она. - Выйдет из моря огонь и сожжет
ваш город. Вспыхнут ваши дома, обуглится ваша плоть. Дети, - сказала она,
- бедные ваши дети! Как они будут кричать, сгорая в руках матерей! Нет, -
сказала она, и голос ее надломился. - Я не могу! Не ради вас - ради них!
Бедные трусы, спасайте ваших детей! Возьмитесь же, наконец, за мечи,
перебейте черную нечисть! Освободите себя и молитесь о снисхождении. Я
тоже буду молить... буду!.. но сделайте же хоть что-то, хоть что-нибудь
ради того, чтобы он мог вас простить!
встали стеной, заслоняя ее от мечей.
повидать.
будет здесь...