Чтение 15–й страницы книги ~Куда спешишь, муравей?~

На этапе мы вторые! Значит, шансы еще есть! Да брось ты меня
стискивать! Чего мусолишь щетиной? Лучше поищи книжицу старикову. Как так
не можешь отыскать? Завалялась? Где-то выпала? Постой, постой, я вчера
листал на ходу. Там спирали, закорючки, какието штуковины вроде фаз луны и
что-то еще такое несусветное... Чего-чего? Может, секрет гравитации? У
кого, у этих? Которые в штанах из шкуры ламы? Извини, брат, нас на пушку
не возьмешь!

- А как они все-таки затащили на гору тот обтесанный камень, помнишь?
Ты сам прикидывал с логарифмической линейкой - в нем полторы тысячи тонн...

Несколько дней дуемся друг над руга. Болваны. Недоноски. Ладно, не то
еще встретим. И впредь будем умней. Ура! Гонка наша! Молодцы! Мо-лод-цы!
Теперь отдохнем. Ну, славно по горам прокатились!

Прокатились славно - мимо секрета гравитации...

Так и скафандрики: наладили двигатель - и прогромыхали в молнии
мечущие, опаляющие взор миры.

И раскрылась во всем блеске и величии луна. В полночный час в глухих
горах Тянь-Шаня я очнулся, ворочаясь с боку на бок, потому что в сердце
мне уперся твердый край смерченыша. В тонком лунном луче, случайно
прорвавшемся сквозь щель палатки, смерченыш серебристо засветился. Я взял
его двумя пальцами и поразился: и без того странно легкий, он как бы
вообще потерял вес. Я расстегнул палатку, вылез в лунный поток.

В лунном потоке вокруг смерченыша восстало сияние, усеянное отрогами
туманностей, медленно вращающимися спиралями, двойными, тройными звездами,
роящимися планетами. Я оказался как бы под куполом чужих небес, сжатых до
размеров кроны яблони. Надо мною в подернутой дымкою сфере светились жгуты
таких же смерченышей. Они прокладывали пути к неведомой цели.

Осененный догадкой, я прикрыл смерченыша ладонью. Чужесветный купол
погас. Я взял смерченыша двумя пальцами, как берут кораблик перед тем, как
пустить в ручей, протянул руку и разжал пальцы.

Он завис в воздухе.

Он не двигался.

Какие-то неуловимые изменения стали совершаться в залитых луной
окрестностях. Сначала земля под ближними кустами, затем холмы над ущельем,
затем и дальние вершины гор начали проясняться, осветляться, делаться все
прозрачней, ослепляя хрустальной прозрачностью и чистотой. Я невольно
зажмурил глаза, а когда вновь открыл - белозорньш стал весь шар земной.

Сквозь него просвечивали звезды другой стороны планеты, стерегущие
покой брата Полярной звезды - Южного Креста. Здесь, на ночной стороне,
фосфоресцирующими медузами шевелились города. Между ними, как ртутные
капли, катились огни самолетов, поездов, пароходов в извивах рек. Вулканы
подпирал белокипеиный пламень магмы.

Освещенная Солнцем чаша Земли исходила водным голубоватым светом. Как
тогда, в детских полузабытых видениях, вновь завис я жаворонком над полем
цветущего клевера и отчетливо, до мельчайших подробностей, различал с
высоты:

И китов в океанах,

И змей средь барханов в пустынях,

И стрелу, рассекавшую свет и тьму вдоль хребта Карабайо,

Древнечтимые города, что дремали в сумраке волнородительных вод,

И мосты через пропасти,

И хлеба на полях отступающих в вечность ужасных сражений,

Лепестки космодромов,

Изгибы изящных, как арфа, плотин,

И в степях суховейных - распускающиеся тюльпаны,

И влюбленных в садах,

И детей, что вели разговор с облаками, китами, космодромами,

Суховеями, лебедями, драконами, василисками и васильками,

Все увидел я, имя чему - Человек.

И восславил я, жаворонок звенящий,

Полноту, полногласье, нескончаемость бытия.

Но повсюду, везде, повсеместно -

В океанских пучинах, в ущельях, в пустынях, в снегах,

Глубоко под секвойями, елями, лаврами, пальмами, мхами,

За стальными скорлупками лодок подводных,

Под коркой полярного льда, -

Затаясь, поджидали урочного часа

Ядовитые сгустки

Неправдоподобного

Мертвенно-синего цвета.

Свет такой исторгают лишь ядра звезд.

И погасло видение: овальное облако набежало на кромку луны, подмяло,
поглотило ночное светило, лишило его холодных чар.

Тут смерченыш утратил сияние, почернел, опустился плавно в траву. Я
отнес его в палатку, положил на дно рюкзака. "Мы еще полетаем с тобой по
лунным волнам, вихреносный кораблик, дар - возможно, случайный -
созерцателей звездных садов", - подумал я и едва подумал - захотелось сию
же минуту, сейчас посмотреть на скалу, где они задержались тогда на
мгновение: то ли сбились с пути, то ли вправду, как думает Лерка, у вихря
забарахлил вечно живой пестроцветный мотор.

Откочевало облако. С веретена луны снова сыпалась, сыпалась пряжа на
вечные снега. Через полсотни шагов стихли наконец победные трубы Тимчикова
храпа.

И впрямь: по ту сторону ущелья чернело в скале большое отверстие.

Тут над ущельем - от одного склона к другому - еле заметно затрепетал
розоватый жгут сияния, как если бы включили непомерной длины
люминесцентную лампу. Сразу вспомнился Леркин рассказ о путеводном
дрожащем мареве, что упиралось, как в клемму, в обнаженную скалу. Мыслимо
ли так уплотнить пространство, чтобы... Хотя кто знает. Ведь еще в начале
века на Всемирной выставке в Париже публика изумлялась большому
пустотелому шару, висящему в воздухе. Его поддерживал мощный магнит...

Ночная птица показалась над краем пропасти и медленно заскользила вдоль
дрожащего жгута. Внутри дрожащего жгута, чье мерцание временами сходило на
нет.

Я вгляделся - и остановился, пораженный.

То была Лерка. Раскинув руки, она уходила от меня по еле видимому
мосту. Она смотрела в сторону Луны, и Луна играла ее развевающимися
волосами.

...Но не на Луну смотрела она, нет, не на Луну.

Взгляд ее был прикован к Млечному Пути. Туда, где от угасающей Башни
Старой Вселенной - к расцветающей Башне Вселенной Новорожденной
приближалась ее, Леркина, тень - Звездная Дева. И были раскинуты руки ее
над всеми пространствами и временами.

Над отрогами туманностей, медленно вращающимися спиралями, двойными,
тройными звездами, роящимися планетами.

Над содрогающейся, в муках рождающейся и погибающей материей.

Над шелестом крон живого плодоносящего сада вечности.

Над несметными стаями звездных колесниц, лучшие из которых - будем
надеяться, что их большинство - странствуют

Средь времен без конца и края,

В бесконечность устремлены,

Нивы звездные засевая

Лепестками вечной весны...

Худшие же захлестнуты азартом бесполезных гонок, завалены горою
бессмысленных призов.

Земная Дева в глухих горах Тянь-Шаня.

Над последним пристанищем Архимеда в Сиракузах, у Ахейских ворот.

Над слияньем Непрядвы и Дона.

Над собакой, забытой хозяином и бегущей к нему сквозь ночную тайгу.

Над сребристою елью, тянущей ветви к далекой небесной сестре.

Над сибирской деревней Ельцовкой, где я появился на свет, чтобы
дописать "Историю семиреченского казачества в песнях, легендах и поверьях".

Над пирамидами, небоскребами, космодромами, термоядерными полигонами.