Чтение 15–й страницы книги ~Стоунхендж~

-- Почему?

-- Надо было поцеловать. Зажмуриться и поцеловать. Пусть даже
бородавки, но на Страшном Суде мне зачтется доброе деяние.

Глаза женщины стали злыми. Олег посмотрел на нее, потом на Томаса.

-- Гм... но она девица...

У Томаса глаза стали круглыми.

-- Да? По виду не похожа... Но тем более я мог бы!

Олег хитро улыбался, голос стал сладким, как мед:

-- Она еще и красивая девка. Я могу видеть сквозь жабью шкуру.

-- В самом деле? -- спросил Томас с живейшим интересом.

-- Очень. Молодая и очень красивая... Но здесь нравы строгие...
Поцеловать и не жениться -- опозорить девку. Дегтем ворота вымажут, то да
се... Ей снова в болото, только уже топиться от стыда и злой молвы
людской. Что скажешь?

Томас сказал со вздохом:

-- Ты жестокий человек, но ты прав.

Олег уже стоял, приложив ладонь козырьком к глазам, всматривался в
истончающуюся стену тумана. Там едва слышно хлюпало, булькало, кто-то
тяжелый ломился через болото, подминая пучки осоки и камыша.

-- Не страдай, -- сказал он равнодушно, -- сейчас половина княжества
ее ищет. Все ведают, как и что... В первый день бы отыскали, как бывало
поначалу. Но так не наказание, одно баловство. Теперь колдуны наловчились
забрасывать их в дальние болота...

Шаги стихли, а вскоре с другой стороны послышался легкий плеск.
Болотник вынырнул тяжело, с трудом выволок намокший ковер. Олегу помахал
лапой с перепонками между пальцами.

-- Ладно, теперь топить вас не буду. Ковер староват, но сгодится.

-- И все? -- удивился Олег. -- Раз уж мы здесь, отведи к Хозяину.

Болотник покачал головой.

-- Какой хозяин? О чем глаголешь?

-- Везде есть хозяин, -- сказал Олег. Он впервые за долгое время
улыбнулся. -- На Руси без твердого хозяина нельзя, пропадут.

-- Тут болото, а не Русь.

-- К этому шли. Порядок и хозяин, что отвечает за порядок.

-- Не доросли лицезреть его лик.

-- Как хошь, -- сказал Олег равнодушно. -- Сами придем. Только тебя
выдерут, что через твое болото прошли, а ты знать не знаешь.

Болотник подпрыгнул, вгляделся в суровое лицо волхва.

-- Ишь... Да, ты такой, что сам доберешься. Я уж думал, таких не
осталось. Только ждите до вечера, сейчас он занят.

С прижатым к груди ковром без плеска ушел под воду. На этот раз
оранжевая молния, отягощенная ковром, скользнула много медленнее.

Сидя у костра, Томас сказал с проникновенным удивлением:

-- Сэр калика, я бы никогда не поверил, что у вас здесь живут самые
ревностные христиане, если бы своими глазами не узрел!

-- Что за чушь? -- нахмурился Олег. -- Такая отвратительная
клевета...

-- А как же? Полкняжества, как ты сам сказал, вышли искать бедную
девушку. Разве это не пример сострадания?

Яра презрительно фыркнула. Томас сердито выгнул бровь, швырнуть бы в
нее чем-нибудь, да под руками пусто, а Олег сказал с непередаваемым
презрением:

-- Ничего себе сострадание! В придачу к этой девке, а она сама по
себе такова, что за обрезок ее ногтя будут биться три княжества, хоть и
норовистая, правда, дают еще и полкняжества! Тут кто угодно в болото
полезет. Сейчас дома опустели, все молодые мужики пиявок кормят по
болотам, всех жаб целуют.

Томас спросил озадаченно:

-- Полкняжества? Зачем?

-- В приданое, понятно,

Томас повернул голову, долго смотрел на болото, Спросил осторожно:

-- А велико ли княжество?

Олег отмахнулся:

-- Да так себе. Чуть поболе Британии. Ну, раза в два-три. Народу,
правда, раз в десять -- земли больно богатые. Чернозем хоть на хлеб мажь,
а сено такое накашивают, хоть попа корми. Да ты сам видел, через какие
края едем... С местным князем в родстве короли шведские, норвежские,
император германский, а еще и шахи и падишахи Востока. Разве что с королем
англским еще нет, что чудно... Тьфу, дочь последнего короля Британии,
Гарольда II, Гита, вышла за Владимира Мономаха и завела кучу детворы...

Томас потемнел, в глазах было жестокое разочарование. Он с тоской
посмотрел на ровную гладь болота, где застыли, как вклеенные в смолу,
широкие листья, потом с ненавистью покосился на Яру. Женщина, повернувшись
спиной, усердно терла платье. Со спины она выглядела виноватой.

Спали, как коней продавши. Или без задних ног, как говорил Томас.
Ночью квакало, хлюпало, по ним прыгало что-то мокрое и склизкое, у Томаса
пытались утащить мешок с чашей, так ему показалось. Не просыпаясь, он
подмял что-то, придушил, а мешок снова подгреб под себя. Он всегда спал,
чувствуя чашу щекой и обеими ладонями.

Утром он очнулся от ощущения внезапной перемены. Раздался звук,
словно кто-то незримый тронул басовую струну, но откуда она здесь? Разве
что шмель сердито гуднул возле уха, но шмели на ночь замирают полуживыми
комочками...

Темное небо меняло оттенки. Нет, даже цвета. Чернота сменилась
лиловостью, на глазах налилась грозным фиолетовым. Томас настолько сжился
с этим миром, даже болотным, что все чувства насторожились еще до того,
как проснулся, а сердце стукнуло сперва вопросительно, потом, уверившись,
что не ошиблось, пошло стучать сильнее и чаще, нагнетая горячую кровь в
мышцы, готовя к неожиданностям безжалостной жизни.

Над болотом небо стало цвета побежалости металла, какая бывает на
лезвии перекаленного меча у нерадивого кузнеца. Казалось, вот-вот оттуда
посыпятся искры из-под колес боевой колесницы языческого бога.

Шагах в пяти от Томаса сухо, словно лопались переспелые арбузы,
крякнули камни. Он вжался в землю, даже пальцы вогнал.

В неподвижном темном воздухе неслышно возник полупрозрачный столб
света!

Мир застыл. Умолкли сонные болотные птицы, волны перестали шлепать в
берег, но мир, так показалось Томасу, словно бы вздохнул с облегчением.
Наконец-то! Вернулся скрепляющий стержень, на котором держится все и вся.
Теперь все пойдет на лад.

Столб полыхал, сердце Томаса сжималось от тоски и тревоги. Свет
выглядел древним, если такое можно сказать о свете, ведь это единственное,
что не изменилось в нашем кровавом мире с момента его сотворения. И
все-таки свет был не тот, который он видел ежечасно. В нем гремела
торжествующая мощь тех времен, когда мир был молод, беспечен и бесшабашен.
Когда по этим местам неслись конные армады киммеров, скифов и других
древних народов. А может, и еще более древних, когда по земле ходили
только боги, ныне ставшие демонами. И каждый оставлял частичку силы здесь,
в этом свете...

Томас боялся шелохнуться, чтобы видение не исчезло. Яра спала рядом,
бледное лицо было изнуренным. А в призрачном свете медленно проступило
грозное лицо. Глаза полыхнули, в грозном веселье раздвинулся
кроваво-красный рот. Лик был ужасен, но Томас не мог оторвать глаз. Это
был демон, огненный демон, однако в нем била ключом та неземная мощь, что
заставляет не только восхищаться -- мы ведь признаем достоинства врагов,
-- но и вызывает преклонение.

Страшный голос, сухой треск искр, проревел негромко, но Томас сразу
ощутил, как ослабли члены, а во рту стало сухо.

-- Кто вы, посмевшие?

Яра попробовала во сне натянуть одеяло, обиженно подогнула колени к
подбородку, засопела. Томас судорожно толкал калику, тот сопел,
поворачивался на бок. Наконец прохрипел недовольно, не раскрывая глаз:

-- Ну чего тебе?

-- Проснись! Тут кто-то спрашивает, кто мы!

Калика сонно огрызнулся:

-- А ты уже и не знаешь?

Он попытался отвернуться, но Томас вцепился, как клещ, потряс. Голова
калики болталась, он наконец открыл глаза. Мгновение смотрел на блистающие
столб с ужасным ликом внутри, зевнул и снова попытался улечься.

Остолбеневший Томас выпустил его из рук, лишь потом, опомнившись,
поднял в сидячее положение. Заорал на ухо:

-- Сэр калика! Это, наверное, и есть тот Хозяин, о котором говорил
болотник!

-- Это я говорил, -- проворчал калика. Он открыл глаза, зевнул, глядя
в страшное лицо. -- Доброе утро!.. Хотя какое, к черту, утро, эти рыцари
хуже петухов. Ты и есть здесь Хозяин?

Лицо в столбе исказилось в страшной гримасе. Словно в огненную воду
бросили камень, так лицо раздробилось и пропало, но мурашке по спине
Томаса побежали еще гуще. Из блистающего пламени за ним наблюдали, он
чувствовал, нещадные глаза демона.

Голос был едва слышен из-за хрипа, треска, щелканья, будто лопались
мелкие угольки:

-- Кто ты, посмевший не пасть на колени, не просящий пощадить жалкую
жизнь?

Калика двинул плечами.

-- А нам жисть не дорога. Что в ней? Одни неприятности. Да и надо же
знать, кому кланяться. Вот сэр Томас, вишь, какой красивый да статный, не
кланяется даже королю германскому, как и султану сарацинскому, потому что