Ойхаллийскому бежит, спешит, торопится жирный коротышка, зажимая ладонью
разорванное плечо. Он спотыкается, сбивает какой-то замотанный в холстину
предмет, длинный и узкий, до того стоявший у колонны в шаге от басилея;
холстина разворачивается, и в душе у Иолая все обрывается, когда он видит
у подножия колонны - лук.
плеча рослого человека, с тетивой из трех туго скрученных воловьих жил; и
кожаный колчан с боевыми дубовыми стрелами.
торопливо шепчет тому на ухо; Эврит вздрагивает, как от ожога, стряхивает
с себя раненого и оборачивается, поднимая голову.
невозможно короткий миг, в целую жизнь между двумя ударами сердца: вот
Алкид начинает возносить хвалу Аполлону, вот басилей Эврит сообщает о
боязни отдать единственную дочь безумному убийце первенцев своих,
жертвенный нож тайно вонзается в грудь Лихаса, даря Алкиду прорвавшийся
Тартар - после чего ни боги, ни люди не осудят Эврита Ойхаллийского,
застрелившего сумасшедшего героя во дворе собственного дворца на глазах у
многочисленных свидетелей; тех, кто стоял подальше от взбесившегося
Геракла и остался жив.
Иолай почти падает, чудом не раздавив скулящего коротышку-доносчика, но в
последний момент изворачивается - и всем телом отшвыривает Эврита
Ойхаллийского на вздрогнувшие перила балюстрады внешней галереи.
он идет наружу, как застрявший в ране зазубренный наконечник, с хрипом, с
кровью, и сдержаться уже невозможно. - Кого еще на жертвенник, Одержимый?!
Миртила, Лихаса, меня? Кого, мразь?! Кого?!..
не благожелательно-величественный лик вершителя чужих судеб; в расширенных
глазах несостоявшегося родственника мутной волной плещет страх, страх
попавшего в западню животного, нутряной вой испуганной плоти, которого,
выжив, не прощают... на Иолае повисают ничего не понимающие сыновья
Гиппокоонта, ближе остальных стоявшие к ступеням, повисают всей сворой,
грудой остро пахнущих молодых тел, мешая друг другу, и это хорошо, потому
что туманящая рассудок ненависть выходит короткими толчками, как кровь из
вскрытой артерии, а спартанцы кричат, и это тоже хорошо, раз кричат -
значит, живы, значит, сумел удержаться; и теперь главное - суметь
удержать...
проклиная безумцев и насильников, поправших законы гостеприимства и
поднявших руку на хозяина дома; недоуменно моргали женихи, уступая дорогу
и стараясь не встречаться взглядами; дождевым червем корчился на ступенях
затоптанный коротышка с разорванным плечом, песок двора радостно впитывал
воду и вино из опрокинутых в суматохе жертвенных треножников, фыркал белый
конь, косясь на рассыпанный овес; уходили молча, как зверь в берлогу.
взявшийся человек, которого Иолай и Лихас впервые повстречали в Оропской
гавани, где он с улыбкой наблюдал за нанимающимися в грузчики близнецами -
как этот человек, не смешивающийся с толпой, словно масло с водой,
приближается к балюстраде, наклоняется и незаметно для остальных поднимает
сломанный в свалке массивный лук из дерева и рога; поднимает и смотрит,
как смотрят на старого, давно не виденного приятеля.
словно те должны ему что-то ответить. - Ну-ну...
задавший ни единого вопроса, трогал парнишку за локоть, и Лихас умолкал.
дворца окончательно скрылись из виду, Алкид заговорил.
Может быть, хватит - жить?
небо, явно адресуя непонятные слова Алкида туда, наверх; парнишку трясло,
он то и дело отирал со лба холодный пот - сейчас Лихас был очень похож на
того заморыша шестилетней давности, которого лишь по чистой случайности не
успели скормить клыкастым кобылам Диомеда.
голос парнишки сорвался на всхлип, - у гадов этих... И невесту... жалко.
кругом - валом...
сполз в бессилии, подрагивая у ног - а Алкид все стоял на тиринфской стене
и бездумно смотрел вниз на клубящуюся вдоль эстакады пыль, длинным хвостом
уходящую чуть ли не к самому горизонту.
усмехнулся он - завершилась постылая служба Эврисфею; зарубцевались, лишь
изредка напоминая о себе, раны - и телесные, и те, которые не видны
прозорливым лекарям. И вот снова: Лихас на алтаре, ломающийся с сухим
хрустом хребет жреца, испуганно-ненавидящий взгляд басилея Эврита...
Фолое, после побоища, когда недоуменно глядел на левую переднюю ногу,
оцарапанную отравленной стрелой. Нет, это сделал не Алкид, а
Фол-весельчак, кентавр-Одержимый... уже подыхая, Фол исхитрился выдернуть
из себя омоченную в лернейском яде стрелу и зацепить наконечником Хирона,
явившегося на шум.
бессмертный кентавр Хирон, сын Крона-Павшего.
опознал в необычайно рослом вознице своего бывшего учителя Ифита
Ойхаллийского, чья колесница совсем недавно медленно катила вдоль стены по
наклонному пандусу, пока не скрылась за тяжелыми внешними воротами.
глазами затравленного зверя.
в Тиринфе: Иолай, по дороге рассказав близнецам о Салмонеевом братстве и
той роли, которую заговорщики отводили Алкиду и Ификлу в грядущей
Гигантомахии, уехал через три дня после возвращения. Сказал - искать
Автолика. Зачем? Да не все ли равно... А Ификл зачастил к окрестным
лекарям и знахарям, хотя был абсолютно здоров, потом его не раз видели в
компании местных юродивых; и наконец он отправился по Дромосам в Афины -
там якобы остановился сам Асклепий, сын Аполлона, земной бог-врачеватель.
поинтересовался Алкид, чтобы хоть что-то сказать, и понимая, что говорит
глупости. - А то Эврит дымит на весь мир: Геракл-вор, Геракл-разбойник,
Иолу не получил, так коней угнал...
волчком.
губ ойхаллийца словно помимо воли. - Я видел лук... я видел... я знаю. Он
нарочно злил тебя, Алкид.
прав. Но то, что замышлял твой отец, гораздо хуже, чем просто из ревности
застрелить обозленного Геракла.