зачем. Ясная тяжесть чего-то - возраста, наверное? - открывается передо мной
в надломе, и я покровительствую себе насколько это можно.
поручениям (поставить на огонь чайник, сварить кофе). Вспомнил, что теперь я
служу другой женщине. Мужчина - это вообще служебная собака. Или собака,
которая всем хочет угодить, и несется за палкой, кто бы ее не бросил. Хотя с
другой стороны, эта зависимость не такая уж и унизительная, потому что у
доброй хозяйки - одна радость, что ты есть. Она никогда себе не позволит
замахнуться поводком, даже если ты убежал на соседнюю улицу.
это тоже не очень-то радует. Игра мускул - вот, что действительно
замечательно. Один атлет проходил мимо меня раз тридцать, и я не шелохнулся.
Но вот он остановился, посмотрел на меня (смотрел и раньше) и произнес
слишком тихим и мягким для такого громилы голосом:
обращения, но еще больше от того, что он, вероятно, принял меня за какого-то
распорядителя, арендующего тренировочные залы, или за спортивного агента,
если такие бывают. Я, как уже сказал, смутился и ответил ему почему-то
басом:
страшно развеселило, он принял это за находчивую шутку, хотя я сказал это
абсолютно серьезно.
описывая спираль, без права на возвращение. А еще она довольно долго
подскакивала там вдалеке, пока наконец не закатилась в кусты. И я несколько
секунд наблюдал: не даст ли она еще о себе знать? Я прошел положенное
расстояние, чтобы видеть. Но она, похоже, закатилась слишком далеко.
подогнуть его в какую-нибудь сторону, как сразу. Сверху откуда-то
надвигается мятежное облако, из-за которого не то что солнца не видно, а
наоборот: все струит свет. Это стильно. Я боюсь повернуться, потому что
каждый мой шаг скреплен обязательством: не подниматься и не вставать с
кресла. Я боюсь только, когда нужда застанет, я буду уже немного мертвым.
чего-то царапались, направляя голову куда-то назад и вперед. Пока наконец не
показался краешек света, белого и яркого - собственно говоря, солнечного. И
там я услышал такой заливистый смех, такие перлы, что сам неудержимо
захохотал и обессилившими руками отпустил кромку, которая меня держала.
Падение было недолгим и глухим. Я сам знал, что падаю в надежном виде на
какую-то перинку. С хохотом и всхлипом обезумевшего. Никак отсюда не
выберусь.
болтаешь ногами, то очень хочется упасть, хотя это и сложно. А за спиной
всегда есть пара зацепок, которые придерживают и тебя, и то, на чем ты
сидишь. Так просто, что завязать хочется. Голову назад и небо видно, ноги
болть-болть - полные освободительные ощущения. И петь хочется и кричать -
полная свобода, как я сказал. Но не небо это, а купол, свод. Бросаешься
камнями, но высоко. Опять же не видно на чем стоит. Хочется ясности,
понятий, приближения. Вот я здесь сижу и вполне себя ощущаю, сам у себя, как
на ладони. Так должно быть везде (это приказ). Теперь позвольте и мне
отвязаться. Опереться прессом, перенести себя через спинку своей мужеской
силой. И упаду головой, как снаряд. И станет приятно, приятно.
балансируя между забытьем и некой сторонней работой мысли, то есть ушел по
ступеням ассоциаций грезить. И это сидение, столь пагубное для здоровья,
поразило меня своей погружающей силой; расслабленное полу лежачее положение
в кресле или позиция "животом вниз на диване" - никогда не давали такого
результата. И я подумал, может быть, дело в воздействии на определенные
точки - нигде так интенсивно не массируется задница, как на жестком стуле.
Задница и медитация вполне могут быть связаны, подумал я. И действительно,
как только я поднялся и начал расхаживать - погружения как не бывало.
столе перед стеклянной витриной. Покупательница стояла молча и внимательно
за этим наблюдала. Руки у меня ходили как у крупье, манжеты мелькали,
единственный перстень, подаренный моей женой, чертил золотой зигзаг. Я дела
все быстро, не замечая своей скорости, посекундно вскидывал голову и
улыбался. Наконец весь ассортимент был разложен, я сделал приглашающий жест
рукой и вышел в подсобку. И там вдруг почувствовал дикую усталость,
повалился в ботинках на кушетку, закурил сигарету и после двух затяжек
крепко уснул. Дама меня разбудила, показывая выбранную вещь. Я тут же
сочинил какую-то отговорку о том, что крепкий сон залог делового успеха, и
пошел к кассовому аппарату выбивать чек.
я падаю. Подшариваю опорной ногой, балансирую и остаюсь ровно на этом же
месте. Сложный трюк. Мне не хватает понимания, и я стремглав обрушиваюсь на
забытую мной плацкарту. Сам на себя. Со стороны это выглядит осторожным и
самостоятельным поступком. А я бы назвал его просто безрассудным вывихим.
Плавно и сдержано я выношу себя из угла на середину. Провожу правой изгиб по
паркету, щелчком пальцев обозначая прибытие. Весьма заместительно. Так можно
ходить по улице, и никто не скажет, что ты инвалид или страдаешь головными
недугами. Никто не скажет, но ты можешь об этом подозревать и требовать,
чтобы рано или поздно это было озвучено.
наверное? Хотя, нет. Скорей всего, просто пребывал в прострации. Был таким
скученным, опять же - нервным, тревожным и курил одну за одной. Нога
потянулась под себя, тело увлеклось ею и, да не будет сказано при людях,
затрепетало где-то внизу. Я ничего не мог с этим поделать. А не мог, потому
что не хотел. На мне сразу отразилась вся эта тоска, поверхностная, и, что
самое главное, внутренняя деформация, и я, не по примеру некоторых слабых
личностей, взял тугой жгут и принялся стегать им по этому месту. Боли долго
не было. И когда она возникла, то рука моя уже так устала, что опустилась в
изнеможении. А на верху запели птицы, трезвон колоколов пронесся откуда-то
сбоку. И я стал более насыщенным, более придерживающим себя.
проломанный стул, полулежа, откинув голову назад, упираясь ногой в ящик
письменного стола. Мне было удобно. Я знал, что если повернусь набок, то мое
положение может стать довольно напряженным. Однако мне это было необходимо.
Я с тревогой взглянул на ручные часы и замолчал. Хотя и до этого момента я
не произнес ни звука. Где-то за окном поднималась серая изморось. Я
выпрямился, натянувшись, как струна, и, акцентировано выговаривая каждое
слово, сказал:
колокольный звон. У меня между ног большой колокольный звон. Я говорю это,
после того, как оказался перед выбором. Я хочу выбрать самое сложное в моей
жизни решение. Я надеюсь на мое однобокое намерение. Слева от меня стучит
маленький слесарный молоточек. Мое положение становится все более и более
увесистым. Сказав это, я некоторое время думал, что это было. Но тут небо
прояснилось, по оцинкованному подоконнику стукнуло несколько капель. Во всем
этом сказывалась некая непроверенность данных, некая некомпетентность. Я тут
же подумал: Какая? Но тут переключил свое внимание на какие-то мелочи.
Прогнулся всем телом сначала в одну, потом в другую сторону, пока наконец не
наступило прояснение. Я заметил главное: что я не перестал быть человеком.
От этой мысли я немного растерялся. Но вскоре, поборов ошеломление, заметив
на своем лице полуулыбку, я большим пальцем левой ноги вычертил на полировке
окружность и этим словно бы очертил себя магическим кругом. На месте моего
осаждения действительно находилась некая аномальная зона. В эту секунду я
почувствовал свою одежду: рукава, немного мешковатый драповый костюм серого
цвета. И это так почему-то меня уязвило, что, стиснув зубы, я стал биться на
месте, пытаясь сокрушить свое опрометчивое седалище. Очевидно, в это-то
время я и почувствовал, как спокойны мои ноги, руки и, одно неверное
движение, и я скользнул бы в угол к батареи. Это меня успокоило и заставило
позвать на помощь самым, наверное, отчетливым голосом. Хотя мне это могло
лишь показаться - для крика сил уже не было.
обстановки, переносил взгляд через плечо и начинал мерно раскачивать голову,
пока в ней не обнаруживалось головокружение. Заметьте, я был всего лишь в
некотором неуловимом взаимоотношении. За меня держались все эти подводящие,
нарочито последующие, но не опережающие меня ни на шаг местонахождения. И не
то, чтобы я улавливал эти неясности. Нет, я, скорее, упражнялся во все
большем натыкании на них. То есть я определенно знал, что я могу это в себе
обнаружить. Это меня, конечно, немного задевало. Но я был последователен. И
на всякую такую попутность отвечал тремя-четырьмя ощупывающими маневрами,
пока не находил в себе самой подходящей формулировки. Я знал, что это почти
правильно, и замедлить не мог ни на секунду этого моего опровержения. Таков
я, если прямо навожу прицел своего ударно-спускового механизма, в виде
сложенной руки и торчащего пальца. И остановить этого нельзя.
приставлен к дереву или к осени, или к свету. Я подозреваю и нахожу коренную
причину этой незаконченности. Ботинки вязнут в грязи. Глина взбухает
рытвинами и жевлоками. Ноги запутываются в земной спирали. Я хватаюсь за
ветку покрепче - почти безнадежная и отчаянная манипуляция. И спуститься
вниз нельзя.
топорщились и трепали мою фигуру вокруг стульев и табуреток. Наконец
размашисто, как конькобежец, я поспешил к дверям и там увидел маленького
мальчика, который вдруг возник в коридоре с маленьким водяным пистолетом. Он
стоял с неуместным выражением на лице и смотрел, как я роняюсь в свете.
обернулся. И этот поворот головы, может быть, внезапный, а, может, и совсем
Володихин Дмитрий
Херберт Фрэнк
Лондон Джек
Зыков Виталий
Браун Дэн
Суворов Виктор