уже удача. Большая уда...
содрал автомат с одного из стражников кабинета министров. Закинув его за
плечо, перешел к другому. Надо полагать, услышав слово "Мутант", на
какую-то долю секунды он утратил собранность, мельком покосившись на
Мутанта, о котором было уже столько разговоров. Последовал короткий, почти
незаметный со стороны удар. Прикрываясь обмякшим стражником сил комитета
штабов, стражник сил кабинета министров длинной веерной очередью окатил
пультовую; ответные он принял спиной защищавшего его тела и, оттолкнувшись
от него, швырнул себя за груду обломков, продолжая стрелять в падении.
Профессор успел сбить с ног мальчика, недоуменно и презрительно стоявшего
рядом, а затем боком, неловко, упал сам. Очереди с громом крестили воздух
сверкающими, прыгающими вправо-влево крестами. Кто-то завизжал. Что-то
обвалилось. Потом человек в балахоне с протяжным криком "Здесь нельзя!!"
каким-то чудовищным усилием поднял себя; от его рук, крутясь, ускользнули
в разные стороны два темных пятна. Новый пламенный крест сомкнулся и
затрепетал вокруг человека в балахоне, и тот тяжелым мешком рухнул на
кресло, уронив руки через подлокотник, - но уже содрогнулось здание - раз,
другой, - громадные оранжевые сполохи лопнули и раскололи пультовую
жестким зазубренным огнем; а когда огонь взлетел и погас и осколки пропели
свои оборванные ноты, вздулась плотная, как литая резина, тишина.
оглох; все плавало перед ним, все качалось. Чьи-то руки, оторванные от
тела, но не выпустившие автомата, прыгнули ему в глаза - и его едва не
стошнило.
несмело обернулся. Профессор сидел на полу, одной рукой держась за живот,
другой смахивая пыль с модулятора. - Пульт вроде цел. И прибор твой... -
Он поднял на мальчика совсем белое в сумерках лицо. - Кажется, малыш, мы
легко отделались.
они делают?!
полными смертельной тоски, он обвел тонущий во мраке могильник. - Как все
по-дурацки...
- Тоже? Чужое! Чужое!! - вцепился ему в плечо обеими руками. Слезы дрожали
у него на ресницах. - Скажи. Ну скажи мне. Ты тоже с Земли? Ведь ты тоже с
Земли!! Скажи!
расползается по свитеру что-то красное.
умирай!
ободряюще улыбнулся мальчику. Тот всхлипнул с надеждой. - Работы выше
головы.
наметил структуру программы, потом он ушел под горизонт. Через, -
профессор, стараясь не менять позы и лишь скосив вниз глаза, глянул на
часы, видневшиеся из-под размочаленного рукава прижатой к животу руки, -
через минут двенадцать покажется снова. Надо за этот сеанс успеть, - он
облизнул губы. - Башка дубовая, вот что...
своих. Посмотришь, кстати, как работают с этой штукой. А то я могу не
успеть, понимаешь? Договорились?
вон - крик профессора догнал его уже в дверях:
Мало ли кто там еще... Будь здесь, - мальчик хотел что-то сказать, но
профессор поспешно добавил: - Да мне и пить-то, в сущности, нельзя.
Выльется. Лучше принеси автомат, возьми у кого-нибудь. Если не... трудно.
Стрелять я в случае чего смогу.
проминаясь, ленты под его ногами. Профессор чуть улыбнулся.
цепляющиеся за него отдельные руки. Порознь они шлепнулись в мягкие
вороха.
над другим автоматом.
Еще минут семь.
можно было укрыться. С дробным шумом, особенно резким в тишине, раскатился
щебень. Профессор жевал губы, глаза его были полузакрыты. Потом чуть
тряхнул головой.
руку уложив на приклад одного из автоматов и не сводя глаз со входа.
так привык работать в спешке, что иначе да-авно уже не могу. Всегда кто-то
дергал - то враги, то друзья... А между семьями как разрывался!.. Всегда
было ощущение - есть два часа свободных, надо что-то слепить, потом ведь
буду занят. Главное, мне самому так казалось: наука, подумаешь, белиберда
какая, формулой больше, формулой меньше... а дело - там, где живым людям
что-то нужно. Поэтому, наверное, так и не сделал ничего глубокого. Всегда
хотел. Но так и не сделал, - с глухой, уже почти улетевшей горечью
повторил он. - Когда вдруг оказывалось, что я ничего не должен и никуда не
спешу, я мог только смотреть в потолок и думать: ах, как я устал... - Он
облизнул губы, кожа на них свисала белесыми сухими лохмотьями. Улыбнулся.
- Я это к тому, что осколок - как раз то, что мне надо, чтобы за четверть
часа качественно сделать двухдневную работу.
уставился в темный проем. Он очень боялся пропустить. Очень боялся
упустить момент, когда, нажав на спусковой крючок, сможет наконец сделать
что-то хорошее.
пальцах проступили голубые вены. - Ты всегда чувствовал, что все чужое?
Всегда?
застонал и обмяк.
обмяк. - Иногда... иногда забывал. Когда любил. Помоги мне взгромоздиться,
пожалуйста, - смущенно попросил он. - Я совсем прокис.
тонкое покрывало прозрачного света, и мальчик не зажигал фар. Закусив
губу, он вел машину поверх промерзших теней, а когда делалось невмоготу,
останавливался и плакал.
темный контур знакомого строения, из которого, ничего еще не зная и не
чувствуя, вышел, казалось, так недавно, - и весь этот взорванный день,
весь сразу, снова встал дыбом в его сердце. Он рухнул как подкошенный;
судороги стыда и боли колотили его об заиндевелый песок, плотный, как
сухая кость. "Я плохой!!" - кричал он, захлебываясь слезами, и пытался
отбить руки об этот песок, но вместо смерзшегося наждака ладони
нескончаемо ощущали последнюю, замирающую дрожь тела того, кто дважды его
здесь спас, кого он подставил под удар и убил, подло бросившись наутек в
свой чудесный светлый мир.
расстрелянное звездами небо. Морозная ночь не издавала ни звука. Она все
проглотила. Ничего не менялось. Ничего не изменилось тогда, когда он
вспомнил. И ничего не изменилось теперь, когда он ожил.
созвездие, которое здесь называли Корзиной Цветов. Он часто смотрел на
него по ночам. Слабенькая звездочка теплилась и мерцала там, почти теряясь
в страшном блеске плывущего неподалеку красного гиганта. И там же, чуть
выше, по нескольку раз в ночь пробегала юркая, как крыса, искра сателлита.
Теперь минуты могли, как жвачка, чавкать сколько угодно - сателлит не
появлялся.