раз за восемь лет друг позвонил с того света - и приходится смотреть на
часы.
вид-на-жительство сразу не обещаю, но несколько лет у тебя будет для
начала. Здесь, в Калифорнии. Ты тоже раздолбаешь здесь все, что захочешь.
Только секрет тебе скажу...
чем думал?
человечества думал? Что, дескать, стоит мне открыть вот это открытие, как
все народы в братскую семью, распри позабыв, брюхо накормив... и так
далее. Было?
было. Это Валька очень четко уловил оттенок. Прямо так вот, конечно,
ничего я не думал тогда. Но где-то в мозжечке жила, наверняка жила
сызмальства впитанная и, вероятно, так и не изжитая до сих пор, только
загнанная в глубину иллюзия, вера, надежда: принципиальное открытие
способно принципиально изменить жизнь к лучшему. И значит, я не просто из
детского непреоборимого любопытства работал, дескать, вспорю мир, как
куклу, и погляжу, чего там у него внутри, и не из корысти или
самоутверждения - хотя, конечно, и интересно до одури, и нос всем утереть
хочется, когда мысль прет, и с приятностью отмечаешь на глазах
становящийся несомненным факт собственной гениальности, и рукоплескания
грядущие чудятся; но сильнее всего чудятся какие-то совершенно
неопределенные благорастворения всеобщих воздухов. И этого, значит,
оказалось достаточно, чтобы меня...
кристалл! Тебя ж еще в детском саду выучили: все, что ни делается, должно
способствовать поступательному движению прогрессивного человечества к
сияющим вершинам. А если не способствует, то и делаться не должно.
Правильно, отец?
умения, ни возможности улучшать собственную жизнь по собственному желанию,
раньше или позже начинаешь грезить о поголовном счастье. Ведь при
поголовном счастье мое собственное, во кайф-то какой, образуется
автоматически! И вдобавок безопасно, никто ни завидовать не примется, ни
палки в колеса ставить, счастливы-то все... - Вайнгартен протяжно хрюкнул.
То ли высморкался, то ли издал некое неизвестное Малянову калифорнийское
междометие. - Так вот ты забудь про все про это, отец, понял? Если чего-то
хочешь добиться - забудь про все это немедленно. Прямо сейчас, пока я даю
установку. Не знаю, возможно ли это там у вас... Мне здесь удалось. Я
только когда от этого освободился, тогда понял, насколько был этим
пропитан. Потому и рискую утверждать, отец, что ты этим пропитан тоже. В
гораздо большей степени, чем я. Так вот, слушай сюда: я не знаю, в чем тут
дело...
цели, кроме этих. Деньги, премии, свой завод по выработке из М-полостей
презервативов, инфаркт у конкурента, новая машина жене, почет, девочки,
яхты и Сэндвичевы, блин, Гавайи - но только не коммунизм какой-нибудь.
Тогда все получится. Вот если ты мне обещаешь поработать на таких условиях
- я здесь горы сверну и выволоку вас всех, всех, обещаю, Митька. Ты
думаешь, я вас забыл? Вот тебе!
не видел, чисто рефлекторно ударил себя ладонью по внутреннему сгибу локтя
- и едва не выронил трубку.
правильно направишь - так умоешь всех... - Вайнгартен запнулся. - Ну чего
молчишь и дышишь, будто белогвардейца увидал? Пархатый приспособленец
осмеливается давать советы гордому внуку славян, тебя это шокирует?
и шизии расцветают пышным цветом. Махровым. Куда как лучше: я,
пионер-герой, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: стоять по
росту, ходить строем, ссать по указанию вожатых, никогда не иметь ни
национальных, ни половых признаков... Ладно, об этом мы поговорим, когда
приедешь. Здесь, между прочим, антисемитов тоже выше крыши. Так что у тебя
будет кому душу излить.
разговариваю, а с малохольным херувимом, не поймешь, слышит он меня или у
него в башке один звон малиновый. Похмельной... то есть духовной... жаждою
томим до родины я дозвонился - и малохольный херувим из телефона мне
явился! Значит, так. Сейчас мне ничего не отвечай. Я перезвоню через пару
дней. Подумай. Крепко подумай, Малянов! Такого шанса у тебя больше не
будет! - и вдруг сказал совсем тихо, совсем иначе: - Честное слово,
Митька, я правда хочу помочь. И... я очень соскучился.
Спасибо.
- Мне не спасибо твое нужно, а чтобы ты был здесь и чтобы ты сделал дело!
шумно дыша. Спросил: - Видишь кого-нибудь?
шахматы с ним играем...
позволю! А... ну...
Вайнгартен. - Он... третий тип. Не ты и не я, а... фанатик. Жрец чистой
науки, мучитель собак и кроликов. Как он нас разыграл тогда... как
подопытных! Никогда не прощу. А неуязвимца как изображал! Все на равных
сидят, обалделые, а он как бы ни при чем, советы раздает. "Все-таки я умею
владеть собой, бедные мои барашки, зайчики-гулики!" - почти злобно
передразнил он. - Тоже мне, Тарквиний Гордый... Он и тебя постарается
сделать либо кроликом, либо мучителем - но кроликами-то окажутся твои
близкие, мы это уже проходили.
приспособленец! Мне эта ваша божественная истина нужна, как Ильичу в
Мавзолее сортир. Я с удовольствием работаю и наслаждаюсь материальными
результатами своей работы, и никто меня не трогает. Все истины, Малянов,
приобретают смысл только тогда, когда начинают облегчать быт, понял? Ну
все, старик. Помни, что я сказал. И думай, думай, думай!
плечу. Потом решительно положил ее на рычаги обмотанного изолентой, трижды
уже битого аппарата и встал.
он вошел в кухню. - Сейчас разогрею. Кто там на тебя насыпался?
часа на три... да не к Глухову, не бойся..."
пропустить этот и дождаться следующего - если долго не было, имеется шанс,
что потом придут два или даже три подряд, есть такая народная примета; но
он и так уже опаздывал. И ему хотелось скорее вернуться домой. Очень
хотелось. Ощущение близкой беды сдавливало виски, ледяным языком лизало
сердце, и сердце, отдергиваясь, пропускало такты. Убедиться - и домой. В
чем убедиться? Он не знал. Хоть в чем-нибудь.
его развязность, возведенная сейчас в квадрат, в куб, - от
непринужденности ли она? Скорее наоборот. От непонимания, как держаться.
не знал и до сих пор не знаю, куда ему написать в случае чего, а мой-то
адрес не менялся! Исчез на восемь лет - а теперь нате! Может, у него
Максимов Альберт
Андреев Николай
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей