судьбой. Но в конце концов успокоилась. Впрочем, Игнациусу было не до
того.
между двумя тетками в грубых платках, одна из которых, поглядев на него,
сразу же пересела, а вторая цепко ухватила перевязанный веревками чемодан.
- Не надо бояться, я не человек, я - призрак, - сказал ей Игнациус. Вторая
тетка испарилась вместе с чемоданом. Он передвинулся на ее место и
привалился к стене. В зале простуженно кашляли. Это был полный обвал.
Надрывались динамики. Окна заросли бородатым инеем. Лопнули все нити,
связывающие его с прежней жизнью. Он действительно, как призрак, бродил по
границе небытия, разделяющей оба мира. Сумеречные тени задевали его своими
больными крыльями. Шелестела сухая кровь. Четырехмилионный город ворочался
по темным квартирам, сопел в подушки, дико всхрапывал во сне, просыпался,
таращился, пил из-под крана хлорную воду, ссорился, мирился, предавался
любви, и не было ему дела до человека, скрючившегося в тупом оцепенении на
деревянной скамейке зала ожидания.
белыми ресницами. Ситуация была чрезвычайно неприятная. С работы его пока
не уволили, но в ученый совет поступило заявление о том, что младший
научный сотрудник А. И. Игнациус использовал в своей диссертации данные,
ранее полученные Груном, сотрудником той же лаборатории. Заявитель обращал
внимание на факт научного плагиата. Были приложены протоколы экспериментов
Груна. Анпилогов сам произвел сравнительный анализ. Совпадение было
убийственное, вплоть до отдельных фраз. В ученом совете разводили руками.
Бубаев рыл землю. Сразу во все стороны. Покалеченный Рогощук требовал
крайних мер. Была назначена комиссия, факты подтвердились. Гадючник
открыто торжествовал. Полетели письма в инстанции. Созоев отлеживался
дома. Говорили, что его уберут - и с кафедры, и с лаборатории.
безупречный воротничок.
кафедры. Его нельзя было осуждать. Потому что все-таки - плагиат. А Жека
висит в воздухе. Его ставку могут забрать в любую минуту. И теперь,
наверное, заберут. Лично он, Анпилогов, не понимает, зачем Игнациусу это
понадобилось. Материала на диссертацию вполне хватало. Предварительная
договоренность? Чтобы спасти работу Груна? Лично он, Анпилогов, о такой
договоренности не помнит. Нет! Не помнит! И вряд ли бы он согласился. Есть
границы, которые не следует переступать. Возможно, Игнациус действительно
хотел, как лучше - тогда надо было оформить соавторство. И уж, во всяком
случае, посоветоваться заранее, подготовить весь коллектив. А теперь
обстановка на кафедре - раскаленная. К сожалению, уже дошло до Москвы.
Оттуда запрашивали. Мамакан рвет и мечет, пытаясь выяснить, кто заложил. А
зачем выяснять? И так все ясно. В общем, Игнациусу не простят. Особенно
после этой дурацкой выходки на предзащите. Как это могло угораздить его?
Разве что Игнациус сильно болен. Болен он или нет? Выглядит он чрезвычайно
плохо. Будто постарел этак лет на пятнадцать. Но ведь не болен? Тогда из
института придется уйти. Других вариантов не видно. Анпилогов уже думал об
этом. Он знает, что НАГИМу требуется сотрудник, владеющий цифровыми
методами. Конечно, НАГИМ - не бог весть что, но если Игнациус хочет, то он
как ученый секретарь института... Короче - вот ручка, бумага, пиши:
"Директору НАГИМ профессору А.К.Потникову от сотрудника ВНИИМЭ
заявление..." Это все, что Анпилогов пока может сделать.
был густой, липкий и, как в кривом зеркале, искажал предметы: стены были
вогнутые, паркет на полу колебался, а старый письменный стол распух,
словно надутый воздухом. Игнациус сжимал виски, чтобы унять в них саднящую
винтовую боль.
стеклянных волос.
пообещал Игнациус.
перила и падали новые этажи. Безудержно вращались окна. Синий звездный
блеск переливался по Млечному пути. Тротуар прогибался, как будто
резиновый. Жутко ломило затылок. Он не спал уже двое суток. Горький снег
лежал в переплете улиц, будто город засыпали толченым аспирином. Жека был
необычайно занят. Он поэтому даже взял отгул на сегодня. Македон предложил
ему стереосистему за три штуки. Нечто абсолютно замшевое, только что
о_т_т_у_д_а_, какой ни у кого нет. Система напоминала четыре ящика из-под
картошки, криво поставленных друг на друга. Там мигало множество огоньков,
змеились компьютерные экранчики и прямо в форточку, рождая глухую зависть
соседей, вырывался и плыл над зимними крышами сладчайший голос Монтегю
Барта - необыкновенной чистоты и силы. Звенел, резонируя, хрусталь в
серванте. Сам Жека, полыхая оттопыренными ушами, тихо, радостно и любовно
гладил зеленые клавиши. Губы его причмокивали от полноты бытия. Потому что
теперь все умрут от зависти. Колупаев - умрет. Градусник - умрет тоже.
Эритрин - окочурится, когда узнает. Гордость обладателя боролась в нем с
ощущением, что его все-таки надули: можно было заплатить рублей на двести
меньше. Так считала Эмма. Которая присутствовала при сем. Тебя надували,
надувают и будут надувать. Потому что ты - пальцем сделанный! Эмма ядовито
блеяла, маникюря ногти перед раскладом трюмо. Запах лака и ацетона гулял
по комнате. Она вчера завилась в парикмахерской и еще больше походила на
стриженую овцу. Игнациуса она упорно _н_е _з_а_м_е_ч_а_л_а_. Он прирос под
стеллажами, куда, как дрова, были плотно забиты книги, и снова
почувствовал, что стальные острые коготки Ойкумены легонько ощупывают
сердце.
Жека, перебирая кассеты. - Постарайся не делать подлостей, иначе мне будет
трудно общаться с тобой...
спускаемой в унитаз воды. Вступила рок-группа "Сортир".
- раздвигая словами все ту же туманную серость:
умрешь. Ты умрешь в возрасте пятидесяти восьми лет от сердечного приступа,
который случится, когда Македон построит дачу на один этаж выше, чем у
тебя...
кровавыми вытянутыми ногтями - чашка вдребезги... Не позволю, я у себя
дома!.. Его, кстати, никто не приглашал!.. И давно следует разобраться!..
Ты должен быть мне благодарен!.. Разменяться сейчас практически
невозможно!.. Это лучший из того, что есть, вариант!.. Я заплатила две
тысячи!.. Не подпрыгивай, пожалуйста, деньги дала мне мама!.. Разумеется.
Конечно, вернешь... - и так далее, и тому подобное. Впрочем, почему -
Эмма? Это говорила Валентина. Они ехали по Невскому. Автобус
переваливался, как корабль, ползущий по морю. Игнациус жался рядом с ней
на краешке мягкого кресла. Было жарко: солнце протекало сквозь стеклянную
крышу. Уплывали назад - "Баррикада", широкий Народный мост. И Казанский
собор, словно древняя птица, загребал комья снега массивными крыльями
колоннады. Валентина гундосила что-то по-испански: - Дырл-дырл-дырл... -
Туристы позади нее, как болванчики, дружно крутили головами. -
Дырл-дырл-дырл... Пончик будет пока у моих... Дырл-дырл-дырл... Ты все
равно не справишься... Дырл-дырл-дырл... Заявление на развод я подала...
Дырл-дырл-дырл... Обещали сделать в апреле... Дырл-дырл-дырл...
Получается, что раньше никак... Дырл-дырл-дырл... У них громадные
очереди... Дырл-дырл-дырл... Я живу в Красногвардейском районе...
Дырл-дырл-дырл... Однокомнатная квартира... Дырл-дырл-дырл... Никаких -
опять или снова... Дырл-дырл-дырл... Совсем другая жизнь...
Дырл-дырл-дырл... Мы - чужие, разные люди... Дырл-дырл-дырл... Ну, ты меня
понимаешь... Дырл-дырл-дырл... В общем, есть один человек... - Она была
оживленна и говорлива. Она брызгала искренним ярким весельем. Пожалуй, она
была даже симпатична сейчас: рыжие волосы, смоляные глаза, распахнутая
длинноворсая шуба из ламы. Водитель автобуса, до зубов джинсовый, искоса
поглядывал на нее. Будто по частям раздевал. - Дырл-дырл-дырл... Она
Шломо Вульф
Орловский Гай Юлий
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир
Прозоров Александр
Лондон Джек