же тихонько сказал:
а в кабинете было прохладно и сумеречно.
кресло.
Женечка?
хочет.
ужасно мучилась. Жаловалась. "Нет, - говорит, - у меня материнского
чувства. Урод я. Дерево". А потом что-то случилось. Я даже не заметил как.
Правда, он очень славный поросенок. Очень ласковый и умница. Гулял я с ним
однажды вечером в парке. Вдруг он спрашивает: "Папа, что это приседает?" Я
сначала не понял. Потом... Понимаешь, ветер, качается фонарь, и тени от
него на стене. "Приседает". Очень точный образ, правда?
отдать его все-таки в интернат.
сначала я спорил, а потом подумал: "Зачем? Зачем отнимать у человека смысл
жизни?" Это ее смысл жизни. Мне это недоступно, - признался он, - но я
верю, потому что вижу. Может быть, дело в том, что я много старше ее. И
слишком поздно для меня появился Алешка. Я иногда думаю, как бы я был
одинок, если бы не знал, что каждый день могу его видеть. Женька говорит,
что я люблю его не как отец, а как дед. Что ж, очень может быть. Ты
понимаешь, о чем я говорю?
одиноким.
крутятся люди, которым ты позарез нужен. У тебя очень хороший характер,
тебя все любят.
сотню лет и, представь себе, Матвей, не встретил ни одного неприятного
человека.
твоей радости". Сергея Волковского. Очередная бомба эмоциолистов. Генкин
разразился желчной статьей. Очень остроумно, но неубедительно: литература,
мол, должна быть такой, чтобы ее было приятно препарировать. Эмоциолисты
ядовито смеялись. Наверное, все это продолжается до сих пор. Никогда я
этого не пойму. Почему они не могут относиться друг к другу терпимо?
историю.
делает историю! Ведь мы, средние люди, все время так или иначе находимся
под их влиянием.
этом думать, Леонид. Я под их влиянием не нахожусь.
сока. Если хочешь, я даже могу выпить местного вина. Но только если это
действительно тебе поможет.
разочарованно скажет, что Волна рассеялась.
бокалов.
как-то странно.
Ламондуа. Лицо у него было задумчивое, и двигался он необычайно медленно и
размеренно. Директор и Горбовский молча смотрели, как он идет, и
Горбовский почувствовал неприятное ощущение под ложечкой. Он еще
представления не имел о том, что происходит или произошло, но уже знал,
что уютно лежать больше не придется. Он выключил проигрыватель.
выдержали. - Голова Матвея ушла в плечи. - Фронт прорван на севере и на
юге. Волна распространяется с ускорением десять метров в секунду за
секунду. Связь с контрольными станциями прервана. Я успел отдать приказ об
эвакуации ценного оборудования и архивов. - Он повернулся к Горбовскому. -
Капитан, мы надеемся на вас. Будьте добры, скажите, какая у вас
грузоподъемность?
закрыты. Он бесцельно гладил поверхность стола огромными ладонями.
директорскому пульту, нагнулся к микрофону всеобщего оповещения и сказал:
- Внимание, Радуга! Штурману Валькенштейну и бортинженеру Диксону срочно
явиться на борт звездолета.
эвакуировать Детское. Я займусь яслями. - Он оглянулся на Ламондуа. - А
грузоподъемность у меня маленькая, Этьен, - сказал он.
знающего, что он всегда прав.
осторожно отсоединял антенны-приемники. Их было сорок восемь - тонких
тяжелых стерженьков, вмонтированных в скользящую параболическую раму, и
каждый нужно было аккуратно вывернуть и со всеми предосторожностями
уложить в специальный футляр. Он очень торопился и то и дело поглядывал
через плечо на север.
там, где она упиралась в тропопаузу, шла ослепительная световая кайма, а
еще выше в пустом небе вспыхивали и гасли бледные сиреневые разряды. Волна
надвигалась неодолимо, но очень медленно. Не верилось, что ее сдерживает
редкая цепь неуклюжих машин, казавшихся отсюда совсем маленькими. Было
как-то особенно тихо и знойно, и солнце казалось особенно ярким, как в
предгрозовые минуты на Земле, когда все затихает и солнце еще светит
вовсю, но полнеба уже закрыто черно-синими тяжелыми тучами. В этой тишине
было что-то особенно зловещее, непривычное, почти потустороннее, потому
что обыкновенно наступающая Волна бросала впереди себя многобалльные
ураганы и рев бесчисленных молний.
голоса с площади внизу, где в тяжелый вертолет навалом грузили особо
ценное оборудование, дневники наблюдений, записи автоматических приборов.
Было слышно, как Пагава гортанно бранит кого-то за то, что преждевременно
сняли анализаторы, а Маляев неспешно обсуждает с Патриком сугубо
теоретический вопрос о вероятном распределении зарядов в энергетическом
барьере над Волной. Все население Гринфилда собралось сейчас в этой башне
под ногами Роберта и на площади. Взбунтовавшиеся биологи и две компании
туристов, остановившиеся накануне в поселке на ночлег, были отправлены за
полосу посевов. Биологов отправили на птерокаре вместе с лаборантами,
которым Пагава приказал оборудовать за полосой посевов новый
наблюдательный пункт, а за туристами прибыл специальный аэробус из
Столицы. И биологи и туристы были очень недовольны; и когда они улетели, в
Гринфилде остались только довольные.
о самых разных вещах. Очень болит плечо. Странно: плечом нигде не
стукался. Живот саднит, ну, живот понятно - когда споткнулся об ульмотрон.
Интересно, как сейчас выглядит этот ульмотрон. И как выглядит мой
птерокар. И как выглядит... Интересно, что здесь будет через три часа.
Цветники жалко... Детишки целое лето трудились, выдумывали самые
фантастические сочетания цветов. И тогда мы познакомились с Таней. Та-ня,
- тихонько позвал он. Как ты там сейчас? Он прикинул расстояние от фронта
Волны до Детского. Безопасно, подумал он с удовлетворением. Они там,
наверное, и не знают о том, что Волна, что взбунтовались биологи, что я
чуть не погиб, что Камилл...
на бесконечные зеленые поля хлеба. Он пытался думать о гигантских стадах
мясных коров, которых перегоняют сейчас в глубь континента; о том, как
много придется работать над восстановлением Гринфилда, когда рассеется
Волна; и как неприятно после двухлетнего изобилия снова возвращаться к
синтепище, к искусственным бифштексам, к грушам с привкусом зубной пасты,
к хлорелловым "супам сельским", к котлетам бараньим квазибиотическим и